Замурованная. 24 года в аду - Найджел Кауторн

На вопрос, почему троих детей он вынес наверх и дал им возможность прожить относительно нормальную жизнь под присмотром его жены, Фрицль ответил, что все из-за того, что они были «плаксами». В замкнутом подвале они действовали ему на нервы, и он боялся, что звуки их плача могут привести к тому, что его укрытие будет обнаружено.

Но полиция сегодня считает, что причиной могло стать вовсе не это. Если Лиза была удочерена, то остальные двое были зарегистрированы как дети, взятые под опеку, что давало Йозефу и Розмари Фрицль права на получение детского пособия, которое стало неплохим источником дополнительного дохода семьи. Различные государственные выплаты выросли до 20 тысяч в месяц: 600 (480) евро в месяц за Лизу, после того как она была удочерена; и 1000 (800) евро – за каждого из детей, взятых под опеку, – Монику и Александра. Поскольку бизнес Фрицля претерпевал финансовые трудности, эти средства позволяли ему вести расточительный образ жизни – одежда, дорогая машина, визиты в публичный дом и поездки в Таиланд. Полиция предполагает, что это стало действительным мотивом, побудившим его вынести детей наверх. Изучив его финансовые записи, они выяснили, что Фрицль постоянно нуждался в деньгах для выплаты по счетам.

«Они стали для него денежными мешками, – сказал следователь. – Все, что он сделал, было следствием не заботы о них, а только желанием получить деньги».

На вопрос, задумывается ли он сейчас о смерти, он отвечал: «Нет, только об освобождении».

Фрицль вызвал ненависть общества. В тюрьме он постоянно следил за репортажами, освещающими его дело. Несмотря на все свои признания, он пытался жаловаться на дурное отношение к нему прессы. Его защитник Рудольф Майер заявил, что его клиент считает себя несправедливо оскорбленным: «Он считает репортажи о себе пристрастными и абсолютно однобокими».

Фрицль протестовал против того, чтобы из него делали чудовище. «Я не монстр, – сказал он Майеру. – Я мог бы убить их всех, и со мной бы ничего не сделали. Никто бы даже не узнал об этом. Меня никогда не поймали бы».

Вместо этого, заявляет он, он спас жизнь Керстин, вступив в рискованную сделку. «Если бы не я, ее вообще уже не было бы в живых, – сказал он. – Именно я отвез ее в больницу».

Он даже уверял, что был добр к семье, которую держал в плену, и что между ними произошло очевидное недопонимание. «Он очень подавлен... Ему безусловно тяжело в тюрьме», – отвечал Майер.

Принимая во внимание факты, сопровождающие годы планирования и исполнения его сумасшедшей стратегии, так же как и физическое, сексуальное и психологическое давление, которое он оказывал на членов своей семьи, сострадать ему непросто. Тюремные охранники рассказали, что его сокамерники часто кричали и угрожали ему. «Сатана, изыди, – кричали они. – Мы убьем тебя!»

Вышедший недавно на свободу заключенный рассказал: «По ночам другие зэки кричали: „Выходи играть, бес, ты у нас получишь!“ А когда они проходили мимо его камеры, молотили в дверь ногами».

По словам Майера, Фрицль вел себя «очень тихо и скромно» – тогда как в действительности полиции пришлось общаться с высокомерным эгоманьяком. Его клиент, сказал он, «понимает ненависть людей за стенами тюрьмы» и готов принять свое наказание. «Я теперь хочу только одного, – говорил Фрицль. – Расплатиться за то, что натворил».

Это заявление адвоката прояснило намерение защиты подготовить почву для заявления о невменяемости подсудимого: «Я понимал, что, должно быть, сошел с ума, раз пошел на такое». Он утверждал, что им руководило влечение, которое «вышло из-под контроля».

Его защитник выражал свое согласие. Давая интервью в своем офисе напротив Центрального уголовного суда Вены, Майер заявил: «Мой клиент психически нездоров, а значит, не несет ответственности за свои действия. Он не зверь... Он всего лишь человек. Запереть его в тюрьме будет неверным решением. Ему нужно квалифицированное психиатрическое лечение».

Австрийская пресса была возмущена, когда оказалось, что Майер закидывает удочки для смягчения приговора, объявляя своего клиента душевнобольным, но адвокат оставался невосприимчив к выпадам журналистов: «Любое дело, которое имеет под собой психологическую подоплеку, интересно. Мы, адвокаты защиты, верим, что среди них есть и добрые души...»

Рудольф Майер позиционирует себя одновременно «врачом и адвокатом». Всю его практику, говорит он, его привлекали дела, которые имели под собой такую «психологически-психиатрическую подоплеку». Еще бы – его роскошный офис находится всего лишь за углом от того места, где практиковал Зигмунд Фрейд.

«Йозефа Фрицля изображают звероподобным монстром и сексуально озабоченным тираном, – сказал он. – Моя задача состоит в том, чтобы показать в нем человека». Что же, ему придется серьезно потрудиться.

Майер продолжал объяснять свои методы: он говорил, что всегда использует первую десятиминутную встречу с клиентом, чтобы получить впечатление о его личности. «Я отключаю рациональное сознание, включаю свои инстинкты и сосредоточиваюсь на глазах человека, – пояснил адвокат. – Это проверенная тактика – глаза обнажают девяносто процентов психики человека».

Большинству людей бледные глаза, глядящие на них с фотографий Йозефа Фрицля, казались дьявольскими, но это могло быть и оттого, что каждый, кто знал хоть что-то из того, в чем сознался Фрицль, уже имел о нем определенное мнение. Даже его адвокат признает, что у Фрицля был «взгляд Джека Николсона», точнее, того безумного убийцы, роль которого актер сыграл в «Сиянии».

Отложив в сторону инстинкты и то, что он прочитал в глазах своего клиента, Майер решил, что смог понять Фрицля уже в первую их встречу. «Первые тридцать секунд принципиально важны для установления психологического контакта, – говорит он. – Я уверен, что именно тогда мне удалось подключиться к герру Фрицлю».

Его общее впечатление заключалось в том, что его клиент был «отцом семейства, старейшиной, со своими хорошими и плохими сторонами». Если Майер считал, что его клиент «подавлен и эмоционально сломлен», то на допросах он был совершенно «невосприимчив».

При их второй встрече, рассказал Майер, «я просто дал ему возможность говорить и слушал его». Два часа кряду Фрицль рассказывал ему о своей жизни и излагал свою версию событий, но Майер не согласился открывать какие-либо детали их разговора, и также он сказал своему клиенту быть осмотрительнее в будущем. «Он и так сказал уже слишком много», – сказал Майер, понимая, что столь подробная исповедь Фрицля может связать ему руки. Впрочем, не было нужды беспокоиться. Стоило только полиции пригрозить Фрицлю обвинением в убийстве Майкла, и он отказался от сотрудничества с ними.

Майер говорил, что о ранних годах жизни Фрицля и о том, зачем он так ужасно разрушил жизнь своей дочери, он знает мало. «Именно здесь и начинается моя работа, – объяснял он. – Кто такой Йозеф Фрицль? Почему он такой, какой есть?»

На эти вопросы он искал ответ, чтобы лучше понять своего клиента, и он верил, что ему удастся объяснить, почему Фрицль запер в подвале свою собственную дочь. «После тридцати лет адвокатской практики я твердо убежден в одном. Каждое злодеяние, каждое преступление имеет свое объяснение».

Как и полиция, Майер не сомневался, что в деле не было соучастников, и он беспокоился, что на его клиента собираются повесить и другие изнасилования и убийства, например, нераскрытое убийство Мартины Пош в 1986 году. «Я жду предстоящих встреч со своим подзащитным, чтобы узнать, что он расскажет», – сказал он.

Также он сказал, что его не отталкивает жестокость преступлений, совершенных Фрицлем – по его собственному признанию, – или обстоятельства этих дел. «Меня это не шокирует», – сказал он. Более того, он был более чем доволен, получив это дело. «Герру Фрицлю задали вопрос, хочет ли он видеть меня своим защитником, и он ответил: „Да, я видел его по телевизору!“».

Впервые Майер попал в газетные заголовки в 1996 году, когда он защищал двух неофашистов, которых обвиняли в рассылке бомб в конвертах, и выиграл дело, добившись их оправдания. Его шансы на то, чтобы добиться более мягкого приговора для Фрицля, казались очень слабыми, но это его не пугало. По крайней мере, он купался в лучах софитов: «Даже колумбийская радиостанция спрашивала меня, готов ли я дать им интервью в прямом эфире».

Похоже, что признание судом невменяемости Фрицля было единственным выходом для Майера, если учесть исповедь Фрицля и иски, которые выдвигала против него обвинительная сторона. «Его хотят посадить за решетку до конца его дней», – сказал Майер. Поскольку Фрицлю уже 73 года, ему едва ли придется вытерпеть такой долгий срок заключения, на который он обрек свою дочь.

Особенно Майера беспокоила возможность того, что Фрицля могут обвинить в смерти младенца Майкла. «Он признал, что Элизабет сама родила в подвале двойню и что он не видел ее три дня после родов, – продолжал адвокат. – Он рассказал мне, что, когда обнаружил одного из новорожденных мертвым, он поместил его тело в печь. Элизабет сказала, что ее ребенок умер от удушья, а Фрицль не потрудился обеспечить ее медицинской помощью, которая могла бы спасти ребенка. И полиция теперь считает его виновным в убийстве первой степени, потому что он не позволил оказать ребенку помощь, прямым результатом чего и стала его смерть».