Заговор русской принцессы - Евгений Сухов

— Ну куда летишь! — в сердцах укорил князь. — Лохань-то не расплескай. Полон двор ротозеев! В Пыточные палаты неси, там жажду утолять стану.

На дыбе с вывороченными руками висел мужчина лет тридцати. Короткая прическа, босой подбородок и тщательно постриженные усики выдавали в нем иноземца. Под самой перекладиной, крепко стиснув кнут, стоял палач в просторной красной рубашке, с расхристанной грудью, по прозвищу Каланча.

Завертелся вороток, доставляя немчине немилосердные страдания, а Каланча, разбавив глуховатый голос сладким елеем, сдержанно поинтересовался:

— Ну как, милок? Не замерз ли ты на дыбе? А то мы тебе под пяточками костерок разожжем.

— Не надо, — прошелестели сухие губы.

В ответ раздался сдержанный неприятный смешок.

— Как же не уважить такую детину? Что ж, тогда огонек мы до следующего раза побережем. А теперь отвечай Федору Юрьевичу. Что видел, что слышал?

В страдальце Федор Юрьевич не без труда узнал швейцарца Петра Пассека, хозяина кирпичного завода в Немецкой слободе. На узком лице, заросшем щетиной, отобразилось неподдельное страдание. На спине — следы от хлыста. Срезанная кожа, слипшись от крови, висела струпьями.

— С полгода назад к шведскому послу барону Кинэну прибыл граф Нильсон Матс. Поговаривают, что от самого шведского короля. А следом приходили и ваши люди, вели дурные разговоры о царе Петре, — негромко заговорил немец. — Среди них два сотника из Михайловского полка. Граф давал им подметные письма, науськивал стрельцов на государя, на смуту наущал.

Жабьи глаза Федора Юрьевича едва не выкатились из орбит. Поднявшись со скамьи, он ткнул посохом в свежую рану и спросил ласково:

— А ты откуда об этом знаешь?

— При бароне Кинэне во время разговора прислуживала моя невеста. Она у него чем-то вроде экономки. Через два месяца свадьбу думаем сыграть.

— И сыграешь, если разумным будешь, — пообещал глава приказа. — Кому нужна эта смута?

— Не ведаю.

— А ты подумай.

— Думаю, что для царевны Софьи.

— Вот оно что.

— Барон Кинэн после того отписал письмо шведскому королю.

— Что в этой эпистоле? — строго спросил князь.

— Не ведаю! Письмо было тотчас передано нарочному.

— Нам известно, что вчера у посла были люди, а среди них и ты. Уж не сдружился ли ты со шведским послом?

— Я оказался в его доме случайно. Я приходил к своей фройляйн!

— Ты должен был слышать, о чем говорили заговорщики.

— Слышал… Но это произошло случайно.

— Так о чем было злоречие?

— Говорили, будто бы у России нет войска, а те немногие стрелецкие полки, что стоят в посадах под Москвой, давно обзавелись собственным хозяйством, а сами стрельцы не вылезают из кабаков.

— Вот оно как, — хмыкнул Ромодановский. — Что еще говорилось в злодейском доме?

На красивом лице швейцарца обозначилась телесная мука. Поджался узкий подбородок, проявляя строптивость, и разомкнувшиеся уста твердо произнесли:

— Не ведаю!

— Поставь ему горчичники, — подсказал князь.

— Слушаюсь, государь, — охотно отреагировал Каланча.

Взяв веник, стоящий в углу, он сунул высохшие прутья в полыхающую печь. Заполыхали веточки, зловеще затрещали.

— Вот сейчас мы ему парок поддадим, — весело пообещал Каланча и, тряхнув горящими ветками, провел ими по спине подвешенного.

Швейцарец взвыл от боли. Завертелся ужом, выворачивая суставы, а палач поинтересовался ласково:

— Что говорили срамного о государе?

— Не ведаю! Отпустите!

— Как скажешь, тогда и до дома спровадим.

— Разное.

— А ты вспомни!

— Говорили, что царь молод, но любит учиться, склонен к наукам. Говорили о том, что было бы хорошо использовать в своих целях его тягу ко всему иноземному. А лучше и вовсе склонить его на свою сторону. Тогда от него была бы большая польза, можно было бы усмирить аппетит прусского курфюрста, а войсками Петра погрозить императору Леопольду.

— Ах вот оно как! — невольно подивился Ромодановский. — Что еще говорили о Петре Алексеевиче?

Горящий веник прошелся по загривку немца, заставив его взвыть. Запахло палеными волосами.

— Аааа!.. Я оказался там случайно.

— Вот и отвечай, коли нечего бояться!

— Говорили, что царь Петр намеревается с посольством отправиться в Европу искать союзников против Турции… — швейцарец неожиданно умолк.

— И что с того?

— Во время этого посольства его планируют убить, а на престол поставить его сестру Софью. А уж она на все сговорится. И письмо уже отправлено, а что в нем не ведаю.

Едва договорив, швейцарец впал в беспамятство: голова свесилась на грудь, а волосы, растрепавшись, длинными хвостами упали на плечи, закрыли лицо.

— Сними его, — распорядился князь Ромодановский.

Скрипуче крутанулся вороток, ослабив натянувшуюся веревку, и безвольное тело немца брякнулось о дощатый пол.

Поманив пальцем Матвея, князь Ромодановский научил:

— Пусть отлежится покудова с недельку, а когда раны заживут, повторишь по новой. Дашь шестьдесят кнутов.

Ссутулившись перед величием князя, Каланча с открытым ртом внимал каждому слову.

— Не сумлевайтесь, сделаю все как надо, — пообещал заплечных дел мастер. — Не впервой.

Поклонился Матвей вслед удаляющемуся начальнику приказа и, повернувшись к Каланче, крутившему в руках кнут, произнес в сердцах:

— Чего застыл олухом неотесанным! Плесни на иноземца ведро воды, не дай бог околеет! Вот тогда вместо него на дыбе висеть будешь.

Черпанул Каланча студеной воды из кадки, стоящей в углу и, прицелившись, плеснул прямо в заострившееся лицо немца.

— Ага, зашевелился! Живой, стало быть. Это тебе, милок, не девкам под подолы заглядывать. Это тебе Преображенский приказ государя батюшки!

Глава 22 ГОСУДАРЕВ ЛЮБИМЕЦ

Царя следовало искать во дворце Лефорта — каменном особняке, отстроенном по последней европейской моде. В просторных залах собиралось до двух сотен человек, где под роговые инструменты и мелодичные звуки флейты затевались танцы.

Молодой Лефорт, такой же высоченный, как и Петр, но более впечатляющей стати, доказывал всей Немецкой слободе, что он способен не только умело драться на шпагах и стрелять, но и выделывать пируэты под французскую музыку. Глядя на его лоснящееся от удовольствия лицо, трудно было предположить, что всего несколько лет назад он был в ужасе от знакомства с Россией и, приплыв из Голландии в Архангельск, тотчас пожелал вернуться на родину. Но единственное, что сумел сделать, так добраться до Москвы, где, голодая, напрашивался в услужение к иностранным послам, работая едва ли не за тарелку щей.

С Петром его свел случай, когда он за несколько гривен переуступил экономку с соседнего двора долговязому нескладному отроку. Кто бы мог подумать, что наглецом, осмелившимся выторговывать у него целую полтину за сдобную девицу, окажется сам русский царь Петр Алексеевич!

В короткий срок они сделались задушевными приятелями и в перерывах между обильными возлияниями обменивались барышнями из Немецкой слободы.

Теперь на месте обыкновенного сруба, в котором Лефорт был вынужден проживать из-за безденежья, был воздвигнут каменный дворец, подавлявший своим великолепием убогие лачуги, притулившиеся к его изгороди.

Князь Федор Юрьевич Ромодановский швейцарца Франца Лефорта недолюбливал, однако дерзить фавориту государя не смел. Тщательно скрывая чувства, он не забывал строить ему кривоватые улыбки и, едва ли не обрывая при этом подкладку, всякий раз вертеть в кармане кукиш. В тайне Федор Юрьевич надеялся, что Лефорт когда-нибудь сломит себе шею в череде бесконечных развлечений и утех, и тогда князь-кесарь будет единственным, кому государь станет благоволить.

А сейчас, уподобившись царю, следовало широко раздвигать губы, от нахлынувшей радости пускать пузыри, давая понять генералу, что швейцарская земля не рождала лучшего представителя, чем достопочтенный Франц Лефорт.

Дворец генерала охраняла дюжина солдат из Преображенского полка. Чубатые, с аккуратно стрижеными бородами, лоснящиеся от сытости, в них теперь невозможно было узнать кухаркиных детей, являвшихся товарищами Петра в молодецких забавах. Гордыня так и выпирала на их самодовольных лицах! И даже от великородных бояр, чья дородность едва удерживалась тугими поясами, они воротили носы.

Нижние этажи дворца затемнены, а вот на верхнем, где по обыкновению устраивались балы, полыхали свечи, распаляя воображение. К дому примыкало несколько клетушек, в которых проживала челядь.

Князь Ромодановский подошел к Красному крыльцу, цыкнул на двух пьяных французов, выскользнувших из дверей и, подняв дородную голову, устремился прямиком в покои Лефорта.