Русский струльдбруг (сборник) - Геннадий Прашкевич

– Я не нуждался в таком разрешении. Я лечил безнадежных больных.

Профессор Одинец-Левкин горестно покачал головой. Он чувствовал, что майор Каганов чего-то не договаривает. Все друзья его уже предали. А ведь Лиса предупреждала, да, предупреждала, просила быть осторожным. Особенно, когда я так бездумно повторял анекдоты этого подозрительного гражданина Колушкина. Как там? Приходит в ресторан человек интеллигентного вида, заказывает водочку, два салата, две порции икры, два горячих, разумеется, и два кофе. «К вам кто-то подойдет?» – спрашивает официант. «Нет, я ужинаю один». – «Но у вас заказ на двоих!» – «Ну да. Вы что, не узнаете меня?» – «Да нет, совсем не узнаю. Вы кто такой будете?» – «Я – Зиновьев и Каменев». – «Папа, – сказала тогда Лиса, тревожно сжав пальцами виски, – никому не позволяй рассказывать при тебе такие анекдоты. Этот гражданин Колушкин – скверный человек. У него отец поляк, подкаблучник Пилсудского. Не дружи с Колушкиным».

– Значит, вы не имели официального разрешения на врачебную практику?

– Я не нуждался в официальном разрешении. Я лечил только тех, от кого отказались все врачи.

– Вы владеете какими-то особыми методами?

– Да, владею.

– Расскажите об этом.

– В нашем обществе привыкли каждую болезнь лечить отдельно, в отрыве от цельного состояния организма, – медленно пояснил Одинец-Левкин. – Собственно, не лечить даже, а так… притушевывать внешние проявления… Врачи не хотят думать о том, что человеческий организм сам по себе обладает исключительными свойствами, способными противостоять любым болезням… Условия? В сущности, они просты. Жить вдали от железа, радио, суеты, и не бороться с болезнью, а укреплять организм… – Профессор Одинец-Левкин поднял взгляд на майора. – Прежде всего, каждому думающему о своем здоровье следует избавиться от железных кроватей, а также от кроватей с пружинными матрацами. Гораздо полезнее спать на дереве, покрыв ложе войлоком из овечьей шерсти…

У нас с твоей дочерью все прекрасно получается и на железной кровати, усмехнулся про себя майор.

– Вам удавалось излечивать безнадежных больных?

– Конечно. Думаю, вам докладывали об этом. Помните товарища Миронова? Да, да, тот самый знаменитый товарищ Миронов, бывший политкаторжанин, заведовал Домом ссылки. Он дружил с вашими коллегами. Я часто встречал чекистов в его доме. У товарища Миронова была последняя стадия туберкулеза. Когда врач дал расписку в том, что окончательно отказывается от больного, позвали меня. Я питал товарища Миронова свежими куриными яйцами, в ясный морозный день укладывал спать на солнце в защищенном от ветра месте. Уже через месяц товарищ Миронов начал вставать, а еще через месяц самостоятельно выехал в Крым продолжать лечение.

Профессор много не знал.

Знаменитый товарищ Миронов не доехал до Крыма.

Никакого дальнейшего лечения не последовало. Известного соцвреда товарища Миронова сняли прямо с поезда. Враг народа, знаменитый вредитель, он оказался очень неразговорчивым, и умер от побоев в Харьковской тюрьме, так и не дав признательных показаний.

– Еще я лечил дочь товарища… – профессор приглушено произнес известную партийную фамилию. – В безветренные дни ее по моему указанию выносили на открытую веранду на солнце. Я давал девочке свежий морковный сок. В начале лечения она даже лежать не могла, терпела ужасные мучения, сидя в кресле. А летом ее увезли в деревню, и она встала на ноги, сама собирала цветы.

Майор Каганов кивнул.

Профессор Одинец-Левкин и тут много не знал.

Девочка оказалась политически грамотная. «Осенью я болела туберкулезом легких и поражением ног, – написала она в заявлении. – Сестра привела своего знакомого профессора О-Л, который, узнав, что я больна, изъявил желание мне помочь, как он уже помогал другим. Он рекомендовал мне настойку из травы полынь, лучше питаться, пить портер, и клал руки на больные места – грудь, руки, ноги…»

Пусть под некоторым давлением, но девочка показала, что неумолимый профессор Одинец-Левкин приказывал ей наизусть заучивать сложные шифры, чтобы с их помощью в будущем пересылать шпионские весточки фашистам. На более интенсивных допросах девочка признала, что профессор Одинец-Левкин заставлял ее принимать солнечные ванны в тонкой красной кумачовой рубахе, покрытой знаками свастики. Он называл такую свастику бон и уверял, что это всего лишь древние знаки Солнца. В древних цивилизациях так оно, может, и было, но партию не обманешь. Якобы возле священной горы Кайлас находится вход в Шамбалу. Профессор много говорил о Счастливой стране: вот, дескать, партия совершенно уверена, что Шамбалу следует присоединить к Союзу республик. Советская социалистическая республика Шамбала. Звучит хорошо. А вот украшать свастикой священную гору Кайлас и красные кумачовые рубахи – это плохо. Это все равно, что лить воду на мельницу фашизма.

Еще профессор Одинец-Левкин лечил комдива Ивана Сергеевича Костромского.

Лихой герой Гражданской войны комдив Костромской прославился многими дерзкими рейдами своего боевого летучего отряда в стан беляков. Неоднократно ранен, почти потерял зрение, ходил с палочкой. С фронтов Гражданской войны привез туберкулез и последствия тяжелой контузии в голову. Когда умывался, даже не закрывал глаза…

Майор Каганов понимающе кивал.

Все было так, как говорил профессор.

Только числившийся военным инвалидом лихой комдив товарищ Иван Сергеевич Костромской оказался не таким уж простым спецом. Глаза его, правда, часто воспалялись. Профессор Одинец-Левкин особенным образом заваривал траву арауку и густым отваром протирал больному глаза, хотя органами НКВД давно установлено, что враги революции слепнут не столько от ран, сколько от собственного бешенства. Через некоторое время бывший комдив стал видеть без сильных очков, даже устроился в отдел кадров большого тракторного завода.

Там его и разоружили.

– А товарища Углового я лечил росой. – Голос профессора Одинца-Левкина окреп. – У товарища Углового развилась сильная гангрена. Самые опытные врачи настаивали на операции, считали, что правую руку надо отнять. Но к тому времени у товарища Углового и так уже все отняли. Не семья у него была, а сплошные соцвреды, даже малые дети – настоящее шпионское гнездо. Я обмывал товарища Углового утренней росой, потом, уложив под солнце, прижигал руку через толстую лупу. Начав с полуминуты, довел счет до десяти минут и таким образом спас товарищу Угловому руку.

Что ж, это можно поставить профессору в плюс, усмехнулся майор.