Меч на ладонях - Андрей Муравьев

Бывшая киевская княжна встала, давая понять, что аудиенция закончена.

Новгородцы, кланяясь, вышли из залы, оставив казначея пересчитывать и переписывать дары далекого киевского принца императору Священной Римской империи.

У ворот Кондрат Будимирович простился с новгородцами, указав «полочанам» прибыть сюда после обедни.

Онисий Навкратович и Сила Титович повели своих дружинников к снятому лабазу, дорогой обсуждая увиденное, двор, Генриха, Евпраксию Всеволодовну да невиданную милость, проявленную государыней.

Только Костя шел как с иголкой под сердцем. Что-то приятно холодило грудь и заставляло замирать сердце. Хотелось петь, орать, смеяться и задирать прохожих. Одна мысль упорно билась в голове: показалось, или впрямь Иоланта подмигнула ему на прощанье?

Отвальную новгородцам делать было некогда.

Онисий Навкратович аккуратно рассчитался с «полочанами», напоследок повторил предложение о продаже хоть одной колдовской палки, доведя сумму до десяти новгородских гривен. Сомохов только улыбнулся. Купец махнул рукой. Да ладно, за спрос денег не берут.

Прощались тепло, договорились через два дня, в воскресенье, встретиться в корчме у Северных ворот, рассказать, как там при дворе. Тогда и отметить это дело.

Собрались менее чем за час. Новгородец просил рассказать при дворе, если появится такая возможность, о соболиных мехах, которые остались у него для продажи. А уж он в долгу не будет.

Улугбек Карлович обещал, Костя отрешенно кивал, Захар только моргал и тихо ругался, отказываясь переезжать в замок. Сибиряк побаивался императорского двора. Горовой поначалу тоже возражал, но в целом воспринял предложение стоически. Особенно когда ему объяснили, что Генрих может поспособствовать в их путешествии к капищу Архви в Малой Азии.

Перед воротами они выстроились еще до обедни.

Чтобы скрасить ожидание, в харчевне около площади перед замком купили пару кувшинов местного пива. К приезду Кондрата Будимировича (а киевский сотник из ворот иначе как на своем роскошном жеребце и не появлялся) Захар уже никого не боялся.

Разместили их в замке с комфортом. Комнату выделили одну на всех, но, по местным меркам, шикарную: три на четыре метра, затянутое какой-то подсушенной кожей оконце. Из мебели наличествовали нестарый стол, две лежанки в два уровня, одна одиночная (четвертую пообещали принести позже и водрузить на свободную кровать вторым ярусом), одна лавка, пара линялых шкур неведомых зверей, кувшин с отбитой ручкой и ночной горшок. Для веков просвещенных, конечно, обстановка выглядела спартанской, но в рамках существующего времени – очень неплохо для людей, чье положение довольно шатко позиционируется между придворным и слугой. А уж после хобургских гридов[87], с их привычкой всем спать вповалку на лавках в одном помещении (женщины, конечно, в отдельной комнате), это был качественный скачок вверх.

Кондрат Будимирович так и сказал: «Жить будете, как принцы какие…»

До вечера время было, и решили они его провести по-разному. Сомохов читал Захару и Горовому небольшую лекцию по этикету в западных странах. Как-никак двор императорский, можно вляпаться в неприятную историю, если не поклониться кому надо.

Костя в это время старательно вспоминал тексты и музыку шлягеров, пение которых могло не вызвать дополнительных вопросов. Хиты вроде «Земля в иллюминаторе» и «Александра, Александра» при всей их душевности отметались напрочь. Зато могли принести определенный успех старые добрые мюзиклы. Малышев перед расставанием с новгородцами выпросил у Онисия Навкратовича одну из вощеных табличек, которые тот использовал для записи ежедневных текущих расходов. На табличке стилом наносились метки или зарубки при подсчете мер овса, муки и прочего. Костя чертил на ней первые слова песен, которые могли подойти для этой эпохи.

«Не обещайте деве юной», она же «Песня кавалергарда», «Очарована, околдована» – это для дам. «Не думай о секундах свысока», «Город золотой» и «Есть только миг между прошлым и будущим» – это для душевной атмосферы, как и несколько песен Окуджавы. «Песня про зайцев» и «Остров невезения» – для веселья. В общем, для вечера должно было хватить. Только слова вспомнить и аккорды подобрать.

Захар выслушал инструкции и скрылся в недрах подсобных помещений в поисках пищи. В армии он усвоил старинный жизненный принцип: «Война войной, а обед по расписанию», и теперь никакие передряги и перипетии не могли заставить его забыть о собственном желудке. А может, сказывался юный возраст, в котором для поддержания организма в рабочем состоянии надо намного больше калорий, чем в зрелые годы.

Казак начал перешивать воротничок. Подъесаул не мог мириться с пренебрежительным отношением к грязи в здешних местах. Старался держать себя в форме, следил за чистотой гимнастерки, надевая ее только по торжественным случаям.

Сомохов же исследовал шкуры и лежанки на предмет насекомых, блох и вшей, на которых здесь внимания не обращали и даже, по некоторым поверьям, относили к существам, приносящим достаток.

К вечерне все надели лучшие одежды, яркие рубахи и наборные выходные пояса. Вернулся Захар с половинкой белого хлеба, здоровенным ломтем копченого сала и жбаном пива. Это было кстати, так как завтрак полочане пропустили, из-за впечатлений от германского двора не пообедали, а ужинать их никто не пригласил.

Когда были сметены последние крошки, гостей позвали ко двору.

Император Священной Римской империи Генрих IV с товарищами отмечали окончание охоты. Гуляние проходило в той же большой зале, в которой утром русичи были удостоены монаршей аудиенции.

Горели оба очага, на одном из которых слуга крутил вертел с целиком насаженным небольшим кабанчиком, поливая вином и душистым отваром. Стол был заставлен блюдами с жареной дичью, соленьями и маринадами. Кашу за еду, достойную королей, не считали. В качестве тарелок благородные дворяне использовали ломти хлеба или глиняные миски, пачкая парчовые и бархатные рукава в жиру и подливках. Пол был загодя присыпан соломой, но ее уже успели «окрасить» несколько охотничьих собак, крутившихся около хозяйского стола. В целом, типичная сцена из жизни людей Средневековья.

Половина стола была занята благородными девицами и императрицей, с непосредственной грацией поглощавшими мясо, тушеную и соленую капусту, – правда, не в таких количествах, как мужчины.

Слуга, приведший гостей, был немного пьян. Эта или какая-то другая причина вынудила его тут же исчезнуть в темени проходов.

Новгородцев заметили.

Один из дворян приветливо махнул им рукой и на немецком приказал пройти в угол к камину, где уже наигрывал на лютне бородатый оборванец, злобно косивший глазами на подошедших «конкурентов».

Тот же дворянин выбрал со стола кость поувесистей, прицелился и запустил ею в бренчащего музыканта, добавив вслух, чтобы тот убирался. Представитель местной индустрии развлечений ловко из воздуха выхватил кость, осклабился и, кланяясь на бегу, заковылял к выходу, обгрызая с импровизированного снаряда остатки мяса.

«Ничего себе у них отношение к искусству», – пронеслось в голове у Малышева. По виду остальных он понял, что такая мысль пришла в голову не ему одному.

Адельгейда, сидевшая рядом с супругом, нагнулась и зашептала что-то мужу. Тот милостиво кивнул, рыгнул и махнул рукой «полочанам».

Хозяйка замка велела:

– Сыграй нам что-нибудь, скальд. Чтобы тронуть сердца и развеселить души.

Генрих еще раз отрыгнул, благородно прикрывая рот рукой, и добавил по-немецки:

– Сыграй-сыграй, жонглер[88]. Да получше козлиного блеяния этого недомерка, портящего воздух в благородной компании своим пищанием непотребным.

Монаршая шутка была принята на «ура». Когда отгремел рогат[89] и поутихли здравицы в честь императора, которые тот принял с самодовольным видом, внимание всех обратилось на застывших «полочан». У Кости от этого заявления нехорошо зачесалась спина. Ему было видно, как у стоявшего рядом Горового вспотели руки.

Тут уж не до отыскивания за столом глаз красавицы Иоланты, на встречу с которой он так надеялся.

Малышев присел на краешек стула, хотя садиться ему никто не предложил. Усесться в присутствии коронованных особ, как он помнил, вообще могли немногие. Но играть на гитаре стоя он не умел. К счастью, до таких нюансов поведения здесь еще не дошли.

Когда зазвучали первые аккорды, зал немного притих. Как в хорошем ресторане: кушать никто не перестал, но уже не кричали друг другу тосты и здравицы.

Костя начал с Гребенщикова:

Под небом голубым есть город золотой…

Приятная мелодия, но абсолютно непонятный большинству текст.

«Какие же песни на немецком я знаю?» – бился в голове один и тот же вопрос.