Память осени - Александр Григорьевич Звягинцев

уехать, а его оставить здесь. Просто оставить. Бросить! Забыть. Чтобы его выбросили на свалку и лили на него помои… Он будет лежать в грязи, под ногами у всех, и каждый сможет плюнуть на него!

Виктор (пытаясь быть спокойным). Мама, я хотел, это… чтобы сначала собрали вещи, а потом спокойно решили, что делать с этим.

Виктор с силой стучит по шкафу.

Вера Александровна (не в силах сдержать себя). Ты все время оправдываешься… Знаешь, почему? Потому что это выглядит как предательство. Павлик Морозов!

Виктор. Мать! Я тебя прошу!

Вера Александровна. Павлик Морозов! Предательство! Предательство!

Виктор бросается к шкафу, обдирая пальцы, пытается открыть дверцу.

Вера Александровна (уже ничего не видя). И когда ты ушел с работы, бросив отца одного, когда ему было так трудно, – это тоже было предательство… Ты не захотел работать с собственным отцом, бороться вместе с ним за дело, которому он посвятил свою жизнь… Ты сбежал! А он так на тебя рассчитывал. Ждал поддержки! Все на него тогда набросились, а сын в это время подал заявление по собственному желанию… И ушёл…

Виктор распахивает дверцу шкафа.

Виктор. Вот! Любуйся! Теперь ты довольна? Можешь встать перед ним на колени и помолиться! А с меня хватит!.. Хватит! Я не могу больше!

Виктор выбегает из дома, Вера Александровна остается одна, а из темной глубины шкафа возникает громадный белый бюст пожилого мужчины. Выглядит он нелепо и жутко одновременно. Вера Александровна стоит перед ним. Неожиданно с улицы влетает Виктор и сразу начинает орать, словно продолжая спор.

Виктор. Это для тебя его слова (указывает рукой на бюст) были единственной истиной. Он сказал… Он хочет… Он не хочет… А он многого уже просто не знал и не понимал! Он весь жил там, в проклятом советском прошлом!.. А когда вся эта дурацкая, проклятая система гавкнулась, ушла, проклятая, под воду, пустив пузыри, у него ничего не осталось. Он связался не с теми людьми! Что ты знаешь об этом?.. Я его предал!.. Он не оставил мне другого выхода. Он вообще не хотел меня слушать. Не хотел ничего понимать!..

Вера Александровна (тихо). Ты был его сыном. Он ждал от тебя хотя бы понимания.

Виктор (истерично). А я? А я, мама, я не ждал от него понимания?!

Вера Александровна (ласково, пытаясь успокоить). Признайся, ты тогда просто испугался. Ты с раннего детства был трусишкой. Ну не все же могут быть героями. Побоялся тогда встать рядом с ним. Рядом с отцом…

Виктор (непримиримо). Ах, вот оно как! Испугался! Как я мог встать рядом с ним, если он был просто не прав. Пойми ты – он защищал и оправдывал то, чему не было оправдания!

Вера Александровна (твердо и пафосно). Он защищал нашу жизнь! А ты хотел, чтобы мы признали, что прожили ее зря. Он считал, что ты его наследник… Что в этом дурного и неверного? Отец имеет право считать сына наследником. Отец не может считать своего сына хамом, зачем ему жить…

Виктор (сжав зубы). Мать, ты судишь! Судишь безжалостно. Ты не знаешь… Но судишь!

Вера Александровна (печально). Разве я могу судить своего сына? Это ты судил нас все эти годы… И жалости в тебе было немного. Очень немного. У тебя на первом месте были эти… эти твои новые друзья. Друзья-соратники. Ты не видел, как ему было больно! Желающих судить было много, и ты, его сын, почему-то был с ними, а не с ним… А потом у него не выдержало сердце.

Виктор (бессильно). Рак, мама. Рак. Он умер от рака.

Вера Александровна (помолчав). Спасибо, что напомнил. Ты думаешь, я забыла?

Виктор закрывает лицо руками и садится без сил прямо на пол.

Виктор. Зачем? Зачем мы сейчас об этом говорим? Почему именно сегодня?

Вера Александровна (печально). А сегодня такой день, сын. Особый. Нас выгоняют из дома, который построил твой отец, где прошло твое детство, где вырос твой брат, где умерла моя мама… а ты так спешишь, так рвешься отсюда…

Виктор молчит. Наплывает воспоминание.

Много лет назад

Просторный кабинет советского руководителя. Дубовые панели, письменный стол, приставной столик с множеством телефонов, длинный стол для заседаний.

Николай Николаевич Иконников стоит у окна. Виктор сидит один за длинным столом, глядя прямо перед собой.

Николай Николаевич (поворачиваясь к сыну). Ну, я позвонил, сказал, чтобы подписали твое заявление.

Виктор молчит. Николай Николаевич, стараясь быть совершенно спокойным, ходит по кабинету, изредка поглядывая на сына.

Николай Николаевич. Я давно хотел спросить у тебя… Ты и твои единомышленники… Вы представляете себе, что нас ждет? Если взять всё вот так и разрушить? До конца… Ведь это мы уже в своей истории проходили…

Виктор (очень уверенно). Конечно.

Николай Николаевич. И что же?

Виктор (дерзко). Будет нормальная человеческая жизнь. Без всех этих знамен, идолов, истуканов… Без всей этой бесконечной и бессмысленной лжи, от которой всех уже тошнит!

Николай Николаевич задумчиво барабанит пальцами по столу.

Николай Николаевич. Ну и как вы эту «нормальную человеческую жизнь» собираетесь создавать, если всё летит в тартарары…

Виктор (раздраженно). Это уже не ваше дело. Вы довели страну до такого состояния… До коллапса… А мы выкарабкаемся, выкарабкаемся… Европа, Запад нам помогут… Это уже не ваша забота… Всё, всё – я не хочу больше это обсуждать…

Не попрощавшись, Виктор встает и выходит из кабинета.

Николай Николаевич подходит ближе к окну и смотрит на огромный город, распростершийся перед ним. Город, который не представляет, что его ждет, которому уже никто не в силах помочь.

Виктор встает, обнимает мать за плечи. Они смотрят на бюст.

Виктор примирительно подходит к бюсту.

Виктор (ностальгически, благодушно). Странно, он всегда казался нам просто чудовищным… Ничего общего с отцом! А сейчас такое ощущение, что что-то схвачено… И очень точно. Помнишь, когда он задумывался, он тер лоб. Вот так. (Закинув правую руку, Виктор начинает тереть левую часть лба.) Потрет, вот так потрет, а потом уезжает на рыбалку…

Вера Александровна (с улыбкой). Да… А однажды он приехал с рыбалки выпивший, мы легли спать, и он начал храпеть. Я его растолкала и говорю: «Что может быть хуже пьяного мужика!» Он посмотрел на меня и сказал, как отрезал: «Пьяная баба!» И тут же снова заснул, как убитый…

Виктор (с любопытством). Слушай, а каким он казался тебе в молодости? Я помню его фотографии – такой обычный парень, лицо простоватое… Это уже потом у него лик изменился – стал сановным. Я бы даже сказал, стал таким – сановно-вальяжным, значительным.

Вера Александровна. Для меня он не менялся… Мне страшно, Витюша! Что с нами будет?

Виктор (ласково). Помнишь, как