Русский октябрь. Что такое национал-большевизм - Николай Васильевич Устрялов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Виноват ли в ней русский народ? – В такой же, или еще в меньшей мере, чем виноват германский в своем поражении и в своей революции. Однако никому же не приходит в голову «отрицать» германскую нацию. Обстановка напряженнейшей войны при внутреннем историческом кризисе была настолько тяжела, что крушение оказалось неотвратимым. Я еще раз позволю себе вызвать в памяти читателя образ Франции 1871 года: непопулярный монарх, внутренние нелады, солдаты, «сражающиеся, как львы, предводимые ослами» (мнение современников), борьба партий, коммуна, сильный, решительный, великий враг. При таких условиях легче говорить о «борьбе до победы» и презирать за неудачу, чем действительно победить.
И уже тем менее, казалась бы, к лицу эти жесты презрения бывшим нашим союзникам, – после Мазурских озер и Карпат, когда ради спасения Парижа и общесоюзного фронта гибли в заведомо безнадежных демонстрациях миллионы лучших русских жизней…
Война сменилась революцией. Но, рожденная войной, революция в процессе своего развития скоро обрела собственную логику и самостоятельное историческое содержание. Она – еще «нынешний день» России, ее итоги еще впереди, и очень трудно говорить о ней объективно, тем более русскому. Ограничусь самыми общими и немногими соображениями.
Возможны различные политические оценки русской революции. Но мне кажется, что как бы к ней политически ни относиться, сколько ни содрогаться ее ужасами и темными сторонами, – нельзя отрицать, что она – одна из типичнейших «великих революций», знакомых истории человечества.
Она глубочайшим образом всколыхнула весь русский народ, закрутила его в своем смерче, перепахала наново народное поле. Она прорвала немало психологических плотин, смыла, правда, много хорошего, но не меньше и наносного сора, оплодотворила землю, подобно весеннему разливу. Она дерзновенно и яростно разрубила ряд гордиевых узлов, запутанных последней эпохой жизни России. Но она не только прочно покончила с поместным классом и дворянской монархией, – она, вместе с тем, поставила и перед Россией, и перед всем миром целый ряд огромных и жгучих исторических проблем. Вопрос социальный, вопрос национальный, вопросы государственного устройства, вопросы международных отношений и самого смысла истории – весь этот сонм «проклятых» проблем в неслыханно острой постановке и в болезненно бурной трактовке предстал перед человечеством. Русская революция, как всякая великая революция, и субъективно и объективно не ограничивается рамками национальными, но имеет непосредственно международную направленность. Она показательна для всей современной цивилизации, знаменуя собою ее серьезный и тревожный надрыв. И недаром она приковывает к себе все возрастающее внимание и ученых, и государственных людей всех стран. Всякому непредвзятому взору ясно, что ею обозначается момент напряженнейшего бытия русской нации.
Конечно, русская революция далеко не исчерпывается своей официальной идеологией. «Катастрофическая теория Карла Маркса» выступает как ее оболочка – не более. Да и это даже, пожалуй, не так: марксизм в ней, как известно, заменен «ленинизмом», специфически русской формой марксизма. Но живой Ленин был несравненно шире «ленинизма». В огромной фигуре Ленина пересекаются многие линии истории русской интеллигенции и вообще русской истории, живописной и суровой. Символично, что гробница Ленина в Москве расположена против исторического Лобного места и памятника Пожарскому и Минину. Однако и в Ленине, конечно, не умещается полностью живая стихия революции, широкая и удалая, как сама Русь, как незабвенная «птица-тройка», опоэтизированная бессмертным Гоголем.
Проф. Дюги возмущается большевистской тиранией. Но он странным образом забывает великую французскую революцию. Разве возможна без тирании великая революция? Начиная с ниспровержения старого порядка, она ввергает страну сначала в анархию, чтобы затем ее преодолеть изнутри деспотизмом. Так было с Долгим парламентом и с Кромвелем в Англии. Так было с Национальным Конвентом и Бонапартом во Франции. Питт уже в конце 1789 года заявил, что «французы перешагнули через свободу». Но правильно ли исчерпывать «деспотизмом» характеристику великих революций? «Революция – это не событие только, это – эпоха» – говорил Ж. Де Мэстр. «Эпоха» русской революции еще далеко не кончилась и рано судить о ее плодах.
Революционные волонтеры 1792 года сумели отстоять национальную свободу Франции от напора соединенных сил монархической Европы и старого режима, и Гете недаром произнес в вечер битвы при Вальми свои знаменитые слова: «отсюда и сегодня начинается новая эпоха мировой истории, и мы можем сказать, что присутствовали при ее рождении».
Но вспомните иностранную интервенцию на территории революционной России. Мурман и Архангельск заняты англичанами, на западной границе – «санитарный кордон», «колючая проволока» г. Клемансо, душит кольцо экономической блокады, Кавказ практически администрируется союзными державами, французский десант располагается в Одессе, Украина во власти немцев, чехи, японцы и американцы хозяйничают в Сибири. Русская Вандея, опираясь на чужеземную помощь, мужественно наступает на Петроград, Москву и Волгу. И что же?..
Чем это кончилось? Революция победила – и можно ли назвать случайной ее победу, ничего не значащим ее торжество? Можно ли сказать, что ее солдаты не знали, за что боролись? И разве не знаменательно, что, руководимая интернационалистами, воодушевленная всемирными задачами, не страшащаяся величайших национально-государственных жертв, она в то же время несет собою по новому осознанный, преображенный патриотизм? Невольно воскресает в сознании вещая фраза Гете в день Вальми…
Было бы лицемерием отрицать, что русское революционное правительство деспотично. Нельзя закрывать глаза на его недостатки. Но они не должны затемнять исторической перспективы. Советская Россия с ее всемирно-историческими лозунгами, с ее большими целями, с ее боевым интернационализмом, насыщенным патетическим национальным содержанием, с ее влиянием в Азии и колониальных странах вообще, с ее своеобразной борьбой против современной Европы – есть исключительной значимости и сложности исторический фактор. И не так трудно сквозь ее искаженные страданием, ненавистью и болезнью черты разглядеть исконный и знакомый духовный облик России. Вся устремленная к будущему, часто кощунственно попирая великое прошлое своей страны, русская революция невольно и бессознательно
