Александр Первый и Наполеон. Дуэль накануне войны - Владлен Сироткин

Схожие идеи еще раньше (в 1940 г.) и позднее (в 1976 г.) высказывал литовский историк Б. И. Дундулис, однако подавляющее большинство исследователей в СССР считало все эти пропагандистские наполеоновские листовки 1806–1807 и 1812 г. лишь действительно «слухами о вольности» и «антикрепостническими диверсиями», разделяя категорическую оценку акад. Е. В. Тарле (1938 г.): Наполеон «ни в малейшей степени не помышлял об освобождении крестьян от крепостной неволи».

В 1981 г. я осторожно попытался уточнить категорическую оценку своего студенческого преподавателя в МГИМО (Е. В. Тарле) относительно «антикрепостнических диверсий» Наполеона, ссылаясь на только что вышедшую в издательстве МГУ работу своей «подшефной» аспирантки Елены Федосовой (по просьбе ее научного руководителя проф. А. В. Адо я консультировал ее по теме кандидатской диссертации, которую затем она выпустила отдельной книгой).

Е. И. Федосова, в частности, отметила, что забрасываемые во время русско-французской войны 1806–1807 гг. в ближнее приграничье – в Литву, Белоруссию, на Украину – листовки «ведомства Фуше» действительно отражали реалии политики Наполеона в Пруссии (отмену крепостного права в 1806 г.) и Польше (юридическую отмену крепостного права, зафиксированную в конституции герцогства Варшавского в июле 1807 г.; введение в нем в мае 1808 г. буржуазного гражданского «кодекса Наполеона»).

Помнится, в своей статье я даже привел письмо Наполеона от 5 августа 1812 г. пасынку Евгению Богарнэ в ответ на его донесение о бунте русских крепостных против их помещика: «Прошу сообщить детальные сведения об этом [бунте] и ваше мнение, какого рода декрет или прокламацию можно было бы издать, чтобы возбудить восстание крестьян в России и привлечь их на нашу сторону», т. к. это «очень выгодно для нас».

И хотя в духе тех «застойных времен» я прикрылся цитатой из популярной книжки французского историка-коммуниста Эмиля Терсена «Наполеон» (толки о мнимой вольности в России не более, чем «средство попугать помещиков», чтобы «они побыстрее заставили царя подписать мир, нежели программа реальной политики»), все же не только оставил в тексте статьи письмо Наполеона о возбуждении восстания крестьян в России, но и усилил его фразой – «схожие декларации Наполеона встречаются в воспоминаниях французских мемуаристов».

Помнится, наши с Е. И. Федосовой намеки на «прогрессивность» Наполеона в 1806–1807 и в 1812 г. вызвали в то время скептические ухмылки коллег (Н. И. Казакова, А. Г. Тартаковского, Б. С. Абалихина и др.).

Прошло 20 лет, и нашу с Е. И. Федосовой эстафету подхватил доцент Самарского госпедуниверситета Андрей Иванович Попов. В небольшой, но очень емкой статье «Наполеон и крепостное право в России в 1812 году», написанной на основе его выступления в Бородинском военно-историческом музее-заповеднике в сентябре 2000 г., А. И. Попов расставил, наконец, точки над i.

Автор значительно расширил источниковую базу «прогрессивности» взглядов Наполеона на отмену крепостного права в России в 1812 г. Свидетелями теоретической готовности французского императора отменить «неволю» русских крестьян выступает уже не только его пасынок Евгений Богарнэ (при этом автор приводит и ответ пасынка отчиму от 8 августа 1812 г., где принц Евгений настойчиво рекомендует подбивать к бунту не крестьян, а мещан городов Белоруссии, чтобы вызвать «еще одну революцию в буржуазии в пользу французской армии»), но и Ф. Сегюр и А. Коленкур, а также генералы и офицеры «Великой армии», обычно остававшиеся за скобками исследований советских авторов о партизанском движении в 1812 г. – губернаторы оккупированных губерний А.-Ф. Шарпатье и Ф. Пуже, полевые генералы «Великой армии» А. ван Дедем ван де Гельдер, Ж.-Д. Компан, капитан М. де Бодю и другие.

Благодаря этим новым для русскоязычных публикаций источникам на французском и немецком языках, а также отечественным архивным и рукописным документам, А. И. Попов проследил социальный эффект от одной из прокламаций о воле, изданной в оккупированной Витебской губернии. Эффект оказался прямо противоположным ожидаемой радости от дарованной Наполеоном свободе: «Она (прокламация) вызвала только со стороны некоторых из этих варваров небольшое число зверских выступлений (убивали помещиков. – Авт .), способных вызвать стыд у человека (Наполеона. – Авт.), который предпринял эту попытку революционной пропаганды» (капитан де Бодю).

Автор уже не стесняется (как некогда Е. В. Тарле и я, как его ученик) говорить о «неудобных» страницах войны 1812 года – коллаборационизме местных жителей на оккупированных территориях даже «коренной России» – в Смоленской, Калужской и Московской губерниях. В Волоколамском уезде, например, крестьяне, «обольщенные вредными внушениями неприятеля, вышли из повиновения своим помещикам, приказчикам и старостам… Бунтуя, крестьяне говорили, что отныне они принадлежат французам, поэтому повиноваться будут им, а не русским властям». Один из очевидцев такого коллаборационизма доносил Александру I, что в Смоленской губернии некоторые его подданные «способствовали неприятелю в отыскании фуража и сокрытых имуществ, а другие, сообщась с ним, попускались даже на грабительство господских домов».

Совсем другой была практика революционных «диверсий Наполеона». Еще в советские времена исследователи и публикаторы документов обращали внимание на почти троекратный рост крестьянских выступлений в 1812 г. в «прифронтовых» губерниях, откуда сбежали царское местное «начальство» и помещики. Уральский исследователь Б. Ф. Ливчак не побоялся при этом еще в 1961 г. написать, что этот рост «бунтарства» (грабежи и поджоги поместий и складов, убийство оставленных «охранять добро» управляющих и приказчиков, сотрудничество с оккупантами и совместное мародерство и т. д.) происходило в общей атмосфере иллюзий, что «Великая армия» якобы «несла с собой антикрепостнический дух».

Даже в занятой им Москве Наполеон получил 6 октября 1812 г. прошение неких «жителей гор. Рузы» с просьбой издать прокламацию «о воле».

И тем не менее, отмечает А. И. Попов, такая прокламация так и не была издана.

Автор повторяет главный мотив этого отказа, давно известный по французской литературе о кампании 1812 г. – Наполеону в Москве нужен был прежде всего мир (дубликат Тильзита, но на еще более тяжелых для Александра I условиях), что уже не раз отмечалось в историографии.

Но был еще один – и, пожалуй – главный мотив, который уберег императора Франции от этого, как показала вся последующая история России, крайне рискованного предприятия – прокламации о воле. Самой сильной стороной статьи-доклада А. И. Попова является аргументация мотивов этого отказа на основе анализа французских источников – как высказываний самого Наполеона, так и его ближайшего окружения во время русской кампании – Сегюра, Коленкура и, особенно, маршала Л. Гувьона Сен-Сира. Позднее в своих мемуарах все они в один голос утверждали, что от отмены крепостного права в «коренной» России удержало Наполеона то, что «у варварского народа и свобода варварская, необузданная…» (Ф. Сегюр), революционные принципы «свободы – равенства – братства» применимы только к «цивилизованным народам» (Л. Гувьон Сен-Сир: маршал приводит конкретные примеры, когда русские «партизаны» нападали и грабили не только обозы неприятеля, но и собственных отступавших войск).

Впрочем, мародерство самих русских и их участие по приказу Наполеона в разграблении Кремля и других святынь Москвы (снятие золоченого креста с кремлевской колокольни Ивана Великого, конной статуи Петра I с купола здания Сената в Кремле, золоченого орла с Сухаревской башни и такого же орла со здания почтамта и др.) сегодня не стесняются упоминать и современные отечественные публикаторы.

Известно, что те же аргументы о «необузданной свободе» Наполеон повторял и после поражения в России в своей знаменитой оправдательной речи в Сенате Франции 20 декабря 1812 г. о «генерале Морозе»: «Я мог бы поднять против [царя] большую часть населения, провозгласив освобождение рабов, но я отказался от этой меры», узнав о «грубости нравов этого самого многочисленного класса русского народа».

Тем не менее, еще 16 сентября 1805 г. кн. Адам Чарторыйский представил царю обширный доклад по организации антинаполеоновской пропаганды, Александр I его полностью одобрил.

Что же предлагал польский князь на русской государственной службе? А вот что:

«1. Наполеоновская антирусская печатная пропаганда приобретает угрожающие размеры.

2. Ей срочно следует противопоставить систему мер, включающую:

а) контроль за публикацией в России всех внутриполитических материалов, дабы не дать врагу использовать невыгодные или опрометчивые публикации русских журналистов;

б) тщательное отслеживание внешнеполитических публикаций в Европе, особенно, во Франции, что должны осуществлять русские посольства за границей, пересылая в Петербург копии наиболее интересных статей