Новый мир. - И. Николаев

Он и раньше понимал, что его жене очень не хватает привычной столичной жизни. Московская девочка "из хорошей семьи", с детства вращавшаяся "в приличном обществе" новой советской элиты, она внезапно и жестко была выдернута из привычной жизни. И окунулась резко, с головой, в жизнь совершенно иную - из светлой и яркой Москвы в небольшой провинциальный городок, от высоких новостроек центра - в съемные деревянные домики, из образованного светского общества - в совершенно иной круг людей по-своему хороших, не менее умных, но совершенно иных. Не знающих иностранных языков, не читающих в подлинниках классиков мировой литературы, слыхом не слыхивавших про особенности культуры эпохи Раннего Возрождения. Иногда пьющих. А то и не иногда. Иногда дерущихся и скандалящих. Для дочери преподавательницы изобразительных искусств и потомственного офицера, помнившего еще русско-японскую, эта жизнь была пугающая, вызывающе неприятна и невыносима. Солодин понимал это разумом, но не сердцем, кроме того, последние месяцы он был всецело поглощен обустройством на новом месте и осторожным зондажем возвращения к прежнему положению.

Пожалуй, только теперь, увидев горящий, полный тоски взгляд Веры, услышав ее прерывающийся голос, он понял, насколько тоскует его любимая, как сильно ей не хватает прежней жизни. От злости на самого себя хотелось что-нибудь разбить. Ну, или хотя бы закурить, забыв давний обет воздержания от табачного зелья.

Голоса в гостиной стихли, затем хлопнула дверь гостевой.. Несколько минут слышался лишь скрип дощатого пола под шагами Веры, легкими и неуверенными, она мерила кругами комнату, то нерешительно приближаясь к спальне, то отступая. Пора брать дело в свои руки, подумал полковник.

Она ощутимо вздрогнула, почти испуганно, когда муж шагнул ей навстречу из полутьмы.

- Давай, поговорим, - предложил он сам.

- Давай, - с видимым облегчением, но с ноткой напряжения и испуга отозвалась она.

Они сели друг против друга за стол, Солодин взял было ее ладошки в свои мощные маховики, но она резко вырвалась. Полковник с легким изумлением приподнял бровь, сложил руки перед собой.

- Слушаю, - сказал он.

- Семен... - неуверенно, очень неуверенно начала она.

Порывисто стала, нервно процокала каблучками вокруг стола. Снова села, судорожно сжала руки на груди. Солодин терпелив ждал.

- Семен, тебе не кажется, что мы живем... неправильно?

Началось, тоскливо подумал Солодин, не миновала меня чаша сия.

- Поясни, - сдержанно попросил он, надеясь, что ошибся. А Феликс - козел, подумалось неожиданно. Явно с его подачи началось.

- Дорогой, ну как мы живем... Вот как мы живем? - она снова вскочила, на этот раз едва не опрокинув стул, снова заходила туда-сюда, ломая тонкие пальцы. Она говорила все громче, теряя самообладание, быстро, словно торопясь, наконец-то выговорить наболевшее.

- Мы были такой замечательной парой! Ты - такой ... большой, такой завидный, такой... с таким будущим! Рядом с тобой я чувствовала себя как за броней этих ваших... самоходов! Я могла заниматься тем, что мне нравилось...

Вот, что значит воспитание, отметил Солодин, даже в таком расстроенном состоянии - все равно грамотное построение речи.

-... Еще немного и ты стал бы генералом. Какая нас ожидала жизнь! Какая у нас была жизнь! А теперь... Теперь ты здесь. И я здесь. Ты больше не командуешь дивизией, и полком не командуешь. А я учу местных недорослей иностранным языкам. Ну, зачем им иностранные языки?! Зачем им французский и немецкий, если им нужно в первую очередь учить родной, русский? Без ошибок читать и писать на нем?! Ну, какие у нас здесь виды, что нас здесь ждет? Как мы будем жить дальше? Дадут домик побольше? Добавят разряд? Накинут пару рублей к окладу? И я буду ездить раз в две недели в Москву. К родным и друзьям, объясняя им, что...

Она запнулась, оборвав себя на полуслове.

- Что твой муж - споткнувшийся неудачник, - закончил Солодин. Он откинулся на спинку стула, скрестил руки. - Достаточно, я тебя понял.

- Что?.. - непонимающе спросила она.

- Я понял тебя, - терпеливо повторил он, - сядь.

Она села. Бледная, растерянная, раскрасневшаяся.

- Дорогая, я военный, - начал Солодин, - это значит, что я мыслю так: оценка проблемы, постановка задачи, поиск путей достижения. Проблему я понял - ты считаешь, что мы низко пали. Задача, как я понимаю, - вернуть прежнее положение. Теперь осталось решение. Ты затеяла это разговор, чтобы просто выговориться или подтолкнуть меня к какому-то действию?

Она растерялась, бросила быстрый взгляд на дверь гостевой комнаты, даже чуть развернулась в ее сторону, словно в ожидании поддержки.

Солодин встал, обошел стол и обнял ее, чувствуя, как быстро бьется ее сердце, быстро, как у маленькой птички. Зашептал в пахнущие приятной чистотой русые волосы, пушистые и легкие как пух.

- Малыш, я все понимаю, извини меня, я слишком собой увлекся, все время на работу. О тебе не думал, совсем стал свиньей. Но я все исправлю, честное слово, у меня тут одна штука придумалась, только немного подождать и поработать надо...

Она подняла голову, встретившись с ним взглядом, прижалась сама, крепко и сильно. Кончики ее волос щекотали ему нос, на виске билась едва заметная синеватая жилка, оттеняя матовую нежность кожи. Солодин почувствовал, что теряет голову и тонет в синеве ее глаз.

- Может быть, ждать не нужно, - тихо, очень тихо, прошептала она. - Все еще можно исправить...

Солодин замер. Нахлынувшее влечение ушло, как волна в отлив.

- Поясни.

Она прижалась еще теснее, он осторожно, но решительно разомкнул ее объятия, нежно, но вместе с тем отстраненно отодвинул ее от себя, как статую из хрупкого фарфора.

- Поясни, - повторил Солодин. - Но прежде подумай. Подумай над тем, что хочешь сказать.

Ему показалось, будто едва слышно скрипнули доски в гостевой. Словно кто-то осторожно подслушивал.

Она колебалась мгновение, не более. А затем выпалила, как в ледяную воду бросилась:

- Здесь нечего думать! Нечего! Тебе не нужно было ссориться с тем заезжим! Из штаба! Всего лишь не нужно было с ним ссориться. Но все еще можно справить. Феликс поговорил...

Против воли, чувствуя, как в душе закипает бешенство, Солодин залюбовался ей. Она была прекрасна даже сейчас, чуть растрепанная, раскрасневшаяся от гнева. Но любовь, симпатию и восхищение уже перекрывало тяжелое, поднимающееся как приливная волна бешенство.

- Дорогая, - процедил он сквозь зубы, - я ни с кем не ссорился, и тебе об этом говорил. Я попал под общую разнарядку. Из действующей армии убирали ставленников и выдвиженцев Павлова. Мой конфликт с Шановым ничего не добавил и не убавил. И ничего с этим сделать было нельзя. Ни-че-го. Сейчас я стараюсь исправить то, что случилось. И твой скандал мне в этом никак не поможет.

- У тебя плохо получается! - выпалила она. - Плохо. Медленно! Может быть, нужно послушать того, кто может помочь? Что-то изменить? От кого-то... отказаться?!..

Она замолчала, увидев, как замерзло его лицо, превратившись в маску.

- Отказаться... - эхом повторил Солодин. - отказаться.

Он быстро шагнул к гостевой. Ударом ноги распахнул настежь дверь, едва не выбив ее. Вера пискнула у него за спиной.

Феликс не подслушивал, он лежал на кровати, одетый. Солодин сгреб его за лацканы пиджака и рывком вздернул.

- Твоя идея? - коротко спросил полковник.

- Моя.

Следовало отдать Феликсу должное, он не впал в панику, что было бы естественно - тщедушный москвич был на голову выше Солодина, но в два раза уже в плечах.

- И от кого же мне следует отказаться? - спросил Солодин, крепче сжимая хватку правой, подтягивая родственника почти вплотную. Левая рука плотно легла на горло гостю, чуть сжав.

- Сам знаешь.

Феликс отворачивался, щурился, но до последнего старался не отводить взгляд, держа марку.

- Наобещал ей золотых гор, соблазнил ярким мундиром, ну как же, кондотьер в сверкающих доспехах, герой, настоящий кабальеро! - быстро, зло заговорил он, - теперь свалился сам и потащил ее за собой. И это еще не предел падения, так можно и на севера загреметь. Вот так, не герой, не командир, а всего лишь опальный лектор. А мы стараемся исправить, что ты запорол.

- А что такое совесть и честь ты знаешь, спаситель?

- Ой-ой-ой, какие высокие принципы! Наемник, шатавшийся по всему свету, убивавший за горсть мятых банкнот, сейчас покажет нам высокую мораль! А когда ты в Испании интриговал, так же совестился? Когда чужое снабжение перехватывал, задачу выполнял, а соседи без снарядов сидели и расследования огребали? А когда твой разведбат "трофеил" по всей Франции, с кем он делился, не подскажешь!? Изумрудный гарнитур, что на день рождения подарил Вере, оттуда, из твоей доли? Моралист хренов! Я говорил с кем нужно, и не только я. Отец просил за вас. Откажись сам знаешь от кого, признай, что ошибался, что осознаешь и все...