Лазо - Моисей Губельман

Англо-японские капиталисты хотят восстановить власть помещиков и капиталистов в России…» [24]

V съезд Советов Дальневосточного края, происходивший тогда в Хабаровске, в своем воззвании к трудящимся Америки, Англии, Японии и Франции рассказывал о враждебном отношении, злодеяниях, грабежах, творимых правительственными войсками их стран на советской территории. Съезд требовал, чтобы виновники этих зверств были наказаны, а войска немедленно отозваны.

Обращаясь к населению края с призывом бороться с интервентами и белогвардейцами, съезд заявлял: «…Мы будем бороться всеми силами, имеющимися в нашем распоряжении. Ни одной пяди своей социалистической родины не уступим без боя. Если же под напором огромных вражеских сил мы должны будем отойти от теперь занятых нами позиций, то сделаем это лишь в последнюю минуту… для того, чтобы, собравшись со свежими силами, вновь ринуться на обнаглевших врагов»[25].

После захвата чехословацкими мятежниками Владивостока Масарик в письме государственному департаменту США униженно просил признать Национальный совет как представителя будущего правительства чехословацкого государства. Цинично восхваляя свои заслуги, он писал:

«Я располагаю тремя армиями (в России, Франции, Италии) и являюсь, я бы сказал, господином Сибири и половины России».

А в меморандуме правительству США Масарик делит нашу страну на куски, рекомендуя объединить Сибирь и Урал с восточной частью России вплоть до Волги. И при этом нагло пишет:

«Я должен предостеречь против часто выдвигаемого лозунга: «русский народ должен сам решить, сам себе помочь» и т. д. В настоящее время русского народа не существует, поскольку он дезорганизован!»

Он убеждает американское правительство: «…Большевики не могут руководить Россией и навести там порядок».

Так империалисты в злобной ненависти к социалистической революции делили между собою Россию, считая себя ее хозяевами, одним росчерком пера хотели ликвидировать великий русский народ и установить неспособность большевиков навести порядок в своей стране.

Коммунисты Владивостока ушли в подполье.

На Тихом океане наступили бурные дни.

В «ТАЕЖНОМ ДВОРЦЕ»

Чертежник Козленко не вызывал у хозяина никаких подозрений.

Мужчина вежливый, аккуратный. Хоть и молод, а бороду носит, — видать, солидный.

Все имущество приезжих было более чем скромным: два старых тулупа и кое-какая мелочь в солдатском сундучке. Хозяин оказался человеком довольно любезным — принес откуда-то ящик, соорудил из него стол, протопил печь, и стало как будто даже уютно.

Но жизнь на кухне, хоть и в подходящем тихом рабочем районе — Голубиной пади, — была не столь уж привлекательной, и семья чертежника попыталась найти более подходящее жилье.

И случай скоро представился. В той же Голубиной пади сдавал комнату врач.

Комната была хорошая, но мебели никакой. Чертежник смастерил из досок козлы, устроил кровати, сделал стол, табуретки. И обед нужно было приготовить: жена поступила на работу, наклеивала бандероли на папиросы в таможне. Приходилось иногда заниматься и черчением, чтобы оправдать как-то свою специальность.

Обаятельный образ «чертежника», его ум и богатые душевные качества ярко рисует в своих воспоминаниях А. Фадеев.

«В январе 1919 года мне поручили проводить большевика Дельвига с квартиры в Рабочей Слободке, где он скрывался, на Первую Речку, где жили двое железнодорожных рабочих-большевиков: один — Ершов, другого — фамилии не помню — звали «дядя Митя»… Я был тогда очень молодым членом партии, работавшим главным образом по всяким техническим поручениям. Провожал я Дельвига уже поздно вечером… У Ершова и дяди Мити мы застали довольно много народа… Среди всех этих людей я обратил внимание на одно очень примечательное лицо. Представьте себе молодого человека лет двадцати трех, ростом выше всех на голову, с лицом поразительной интеллектуальной красоты. Смуглое лицо, брови крылатые, волосы черные, густые, глаза темные, поблескивающие, черная вьющаяся бородка. А в движениях какая-то угловатость, характерная для людей застенчивых. Все были оживлены, давно не виделись друг с другом, а он чувствовал себя, как мне сначала показалось, неловко среди всего этого оживления. Но это впечатление рассеялось, когда он заговорил: голос у него был очень решительный, громкий, он чуть картавил — приятной такой картавостью.

Я обратил внимание на него не только потому, что у него была такая необычная внешность, а и потому, что заметил, что многие из присутствующих относятся к нему по-особенному — нежно и уважительно…»

В этот вечер Лазо делал доклад о текущем моменте. Он поразил всех собравшихся своей необычайной логикой, глубоким анализом империалистических противоречий на Тихом океане.

«Примерно часа в три или четыре ночи, — продолжает А. Фадеев, — я отвел Дельвига обратно, а потом вернулся к себе на квартиру, где жил вместе со своим двоюродным братом Игорем Сибирцевым… Он достал из кармана несколько листков бумаги и сказал:

— Посмотри, какие тезисы!

Я взглянул. Эти листочки были исписаны Химическим карандашом очень ровным, четким почерком. Я начал читать и понял, что это тезисы того доклада, который я слышал. Они были так написаны, что любой человек мог разобрать каждое слово. Тезисы были точные, ясные, сжатые. Я еще не знал, чей доклад слышал и чьи это тезисы, — не удержался и спросил: «Кто их написал?» И тут я впервые услышал о Сергее Лазо.

— Какая изумительная логика, — сказал я брату. — Как все точно сформулировано!

— Да это же изумительный человек: прекрасный математик, блестящий шахматист. И это, очевидно, у него сказывается во всем. Это один из крупнейших наших работников. Он был командующим Забайкальским фронтом и проявил себя как исключительно талантливый полководец в борьбе с Семеновым.

Более близко я познакомился с Лазо уже во время партизанского движения на Сучане…»

Контрразведчики интервентов и белогвардейцев узнали о прибытии Лазо в Приморье. Ищейки сбились с ног, — они метались по городу, заглядывали в лица прохожих. Как хотелось шпикам поймать где-нибудь именитого «красного» и доставить его по начальству! Повышение по службе, деньги — чего только не обещали тому, кто избавит Дальний Восток от грозного прапорщика, побеждавшего в боях многоопытных генералов.

Однажды хозяин квартиры вошел в комнату своего квартиранта необычайно возбужденным:

— Сенсация, господин Козленко! — воскликнул он.