Семейство Борджа (сборник) - Александр Дюма

И все-таки мысли о только что виденной картине не оставляли Марию; у нее перед глазами все стояла лодка с молодым человеком и мальчиком, которая плыла по озеру, приближаясь к замку, словно для того, чтобы принести ей помощь. И хотя эти мысли узницы ни на чем не основывались, ночью, впервые после прибытия в замок Лохливен, она спала спокойным сном.

Проснувшись утром, Мария сразу же подбежала к окну: погода стояла прекрасная, и все – небо, вода, земля, – казалось, улыбалось ей. Тем не менее, сама не зная почему, она решила до завтрака не спускаться в сад; когда же отворилась дверь, она порывисто обернулась к ней, но это опять явился Уильям Дуглас, дабы исполнить свои обязанности стольника и отведывателя пищи.

Завтрак был недолог и прошел в молчании; как только Дуглас удалился, Мария тоже спустилась вниз и, проходя через двор, увидела двух оседланных коней, из чего заключила, что из замка уезжает кто-то из его обитателей в сопровождении оруженосца. Может быть, тот самый черноволосый юноша? Но спрашивать Мария и не решалась, и не хотела. Она продолжила свой путь, вошла в сад и быстро обвела его взглядом: там не было ни души.

Мария начала прогулку, но вдруг прервала ее и поднялась к себе в спальню; проходя через двор, она обнаружила, что коней в нем уже нет. Войдя к себе, Мария подошла к окну в надежде, что найдет подтверждение или опровержение своих предположений. Действительно, она увидела удаляющуюся лодку, в ней коней, а также Уильяма Дугласа и его слугу.

Мария наблюдала за лодкой, пока та не пристала к берегу. Путешественники вышли, вывели коней и ускакали по той же дороге, по какой привезли сюда королеву; по тому, как оседланы были кони, по переметным сумам Мария поняла, что Уильям Дуглас отправился в Эдинбург. Что же до лодки, то, как только пассажиры высадились из нее, она возвратилась в замок.

И тут Мэри Сейтон доложила королеве, что леди Дуглас просит принять ее.

То была вторая встреча двух женщин, леди Дуглас, давно уже глухо ненавидящей королеву, и королевы, относящейся к ней с презрительным безразличием; Мария знаком остановила Мэри Стейтон и, повинуясь безотчетному порыву кокетства, заставляющего женщин, в каком бы положении они ни находились, стараться выглядеть красивыми особенно перед другими женщинами, подошла к небольшому зеркалу в тяжелой готической раме, висящему на стене, чтобы поправить прическу и разгладить кружевной воротник; затем, сев в самой выигрышной позе в высокое кресло, единственное в салоне, она с улыбкой велела Мэри Сейтон впустить леди Дуглас.

Мария не обманулась в своих ожиданиях: несмотря на ненависть к дочери Иакова V и на сознание, что она здесь хозяйка, леди Дуглас не сумела скрыть изумление, какое произвела на нее поразительная красота королевы; она надеялась увидеть раздавленную горем, бледную от треволнений и утратившую надменность узницу, а перед ней сидела спокойная, красивая и высокомерная, как прежде, монархиня. От Марии Стюарт не укрылось произведенное ею впечатление, и она промолвила с насмешливой улыбкой, обращенной как к стоящей за ее креслом Мэри Сейтон, так и к нежданной гостье:

– Мы счастливы тем, что будем иметь возможность насладиться обществом нашей добрейшей хозяйки, и заранее благодарим ее за то, что она благоволила следовать бесполезному в нынешних обстоятельствах этикету и велела доложить о себе, хотя вполне могла бы этого не делать, так как располагает ключами от наших апартаментов.

– Ежели своим присутствием я докучаю вашему величеству, – отвечала леди Лохливен, – то мне это вдвойне огорчительно, поскольку обстоятельства вынуждают меня делать это по меньшей мере дважды в день, во всяком случае, все то время, пока будет отсутствовать мой сын, которого регент призвал в Эдинбург. А то, что я попросила доложить о себе вашему величеству, так сделала я это, отнюдь не следуя бесполезному придворному этикету, а из уважения, какое леди Лохливен обязана выказывать всякому, кто пользуется гостеприимством в ее замке.

– Наша добрейшая хозяйка неверно истолковала нас, – с преувеличенной доброжелательностью заметила Мария, – и регент может засвидетельствовать, что нам всегда доставляло удовольствие приближать к себе лиц, которые могут нам напомнить, пусть даже косвенно, нашего возлюбленного отца Иакова Пятого. Так что леди Дуглас совершенно напрасно восприняла в обидном для себя смысле наше удивление ее приходом. К тому же гостеприимство, которое она с такой готовностью нам предоставила, не сулит, невзирая на всю ее добрую волю, избытка развлечений, и поэтому мы не намерены отказываться от тех, что могут нам дать ее визиты.

– К сожалению, ваше величество, – заявила леди Лохливен, которой королева так и не предложила сесть, – невзирая на удовольствие, какое я могла бы получить от подобных визитов, я вынуждена буду отказаться от них, за исключением тех часов, что я уже назвала. Сейчас я уже слишком стара, чтобы выносить усталость, и всегда была слишком горда, чтобы терпеть насмешки.

– Послушайте, Сейтон, – воскликнула Мария, как бы отвечая собственным мыслям, – ведь мы же не подумали, что леди Лохливен, получившая право сидеть в присутствии монарха еще при дворе короля, моего отца, должна сохранить за собой это право и в тюрьме его дочери королевы. Сейтон, подайте же ей табурет, чтобы нам не лишиться из-за своей забывчивости общества нашей любезнейшей хозяйки. Ну, а если, миледи, табурет вас не устраивает, садитесь в это кресло, – встав и указав на свое кресло, предложила Мария леди Лохливен, готовой уже ретироваться. – Вы будете не первой из вашего семейства, кто уже занял мое место.

Леди Лохливен, надо полагать, собиралась дать язвительный ответ на этот намек на узурпатора Мерри, но тут в дверь без стука вошел тот самый черноволосый молодой человек и, даже не поклонившись Марии, приблизился к леди Лохливен.

– Миледи, – произнес он, склонясь в поклоне перед нею, – лодка, отвозившая моего брата, только что вернулась, и один из гребцов должен срочно передать вам наставление, которое лорд Уильям запамятовал сделать вам лично.

После чего он столь же почтительно поклонился старой даме и вышел, даже не взглянув на королеву, которая, уязвленная такой дерзостью, повернулась к Мэри Сейтон и с обычной своей невозмутимостью сказала:

– Сейтон, кажется, нам рассказывали об оскорбительных для нашей достойной хозяйки слухах, касающихся какого-то младенца с бледным лицом и черными волосами? Если этот младенец, как я догадываюсь, превратился в молодого человека, который только что вышел отсюда, то я готова засвидетельствовать каждому сомневающемуся, что он истинный Дуглас, и доказывает это если уж не храбрость, ибо у меня не было возможности убедиться в ней, то в любом случае наглость, свидетельства каковой он нам сейчас явил. Пойдемте, душечка, – продолжала королева, опершись на руку Мэри Сейтон, – не то наша гостеприимная хозяйка может счесть, что из учтивости она должна составлять нам общество, меж тем как нам известно, что ее нетерпеливо ждут в другом месте.

С этими словами Мария ушла к себе в спальню, а старая леди, еще не успевшая прийти в себя от ливня насмешек, которыми осыпала ее королева, удалилась, бормоча:

– Да, да, он Дуглас, и с Божьей помощью, я надеюсь, он это еще докажет.

У королевы хватило сил сдерживаться в присутствии врага, но едва она осталась одна, как тут же рухнула в кресло и, будучи уверена в единственном свидетеле своей слабости Мэри Сейтон, залилась слезами. Но ее можно понять: только что она была жестоко уязвлена; до сих пор еще ни один мужчина не приближался к ней, не выказав должных знаков почтения, и неважно, к чему они относились – к ее королевскому сану или красоте ее лица. А этот, на которого она, неизвестно почему, возлагала невольные надежды, оскорбил ее вдвойне – и как королеву, и как женщину. Поэтому Мария оставалась у себя до вечера.

Когда подошла пора обеда, леди Лохливен, как она и предупреждала, вступила в королевские покои, одетая в парадное платье и предшествуемая четырьмя слугами, несущими блюда, которые предназначались узнице на обед: следом за нею шествовал старый управитель замка с золотой цепью на шее и жезлом слоновой кости в руке, которые он доставал из сундука только в дни торжественных церемоний. Слуги поставили блюда на стол и в молчании ожидали, когда королева соблаговолит выйти; наконец дверь отворилась, но вместо королевы появилась Мэри Сейтон.

– Миледи, – объявила она, – ее величество весь день чувствовала себя нездоровой и ничего не будет есть, так что вам нет нужды задерживаться и ждать ее.

– Позвольте мне надеяться, – отвечала леди Лохливен, – что ее величество изменит свое решение. Но в любом случае я исполню свой долг.

После этих слов один из слуг поднес леди Лохливен на серебряной тарелке хлеб и соль, а управитель, который в отсутствие Уильяма Дугласа исполнял обязанности стольника, подал на серебряной же тарелке по кусочку от каждого принесенного блюда. Когда эта церемония была завершена, леди Лохливен осведомилась: