Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф

прояснил, что на самом деле Цезарю дозволялось иметь много жен «для рождения наследников» [28]). Причем не просто иметь нескольких жен, но и жениться на иноземке – тогда закон признавал только браки между римлянами. Говорили, что он намеревался перенести столицу империи в Александрию. Хотел, как цитирует Светоний некий анонимный источник, «перевести туда все государственные средства, обескровив Италию воинскими наборами, а управление Римом поручив друзьям». Подобные обвинения относились не только к Клеопатре, но и к архитектурным амбициям ее любовника, его маниакальному желанию перестроить Рим. Цезарь до Египта и Цезарь после Испании – это были два несовместимых друг с другом человека. Как такое объяснить? И на Клеопатру навесили знак разделительной черты: очень удобно было именно влиянием египетской царицы объяснять страсть Цезаря к власти и титулам в последние полгода его жизни, царские наряды и желание быть богом, неправильные короны и странные аристократические замашки. А к нашему времени она вообще превратилась в ловкую «раздатчицу диадем». Она занесла бациллу абсолютизма в его мозг и собиралась стать императрицей Рима. Она ужасно на него влияла, и Цезарь переродился в Египте, и саму Клеопатру уже следовало величать основательницей Римской империи [29].

Безусловно, она сыграла роль в падении Цезаря, хотя у нас нет свидетельств ни ее, ни его имперских амбиций. Или измены. Или, если уж на то пошло, какой-то безумной, фатальной страсти. Насколько велика была ее роль – вопрос спорный. При своем несомненном даре убеждения вряд ли она активно вмешивалась в римскую внутреннюю политику. Думали ли они с Цезарем о совместном монархическом правлении? Не исключено, но доказательств нет. Иногда командировка – это просто командировка. Светоний понимал, что сухая историческая хроника обречена на «улучшение» «глупцами, которым захочется разукрасить чужой рассказ своими завитушками» [30]. Разносторонне образованный Николай Дамасский, учивший детей Клеопатры, первым притянул к делу царицу. Столетия спустя Лукан с удовольствием подхватил, удачно сведя ее двойное преступление против Цезаря в одно короткое предложение: «Она разжигала в нем жадность». Подобные утверждения серьезно оживляли тот скучный факт, что у Цезаря была масса врагов по массе причин, не связанных с царицами или римской конституцией. Даже реформа календаря привела к появлению недругов, потому что непреднамеренно сократила количество теплых мест у кормушки. Те, у кого имелись основания благодарить Цезаря, не могли простить ему собственных долгов. Другие не могли пережить военных потерь. Некоторые мечтали только о разрушении системы [31]. «Таким образом, – пишет Николай Дамасский, – против него объединилась большая группа различных людей: влиятельных и незначительных, бывших друзей и прежних врагов, военных и гражданских чинов. Из них каждый руководился каким-нибудь своим соображением и под влиянием своих личных невзгод присоединялся к обвинениям, предъявленным другими».

17 марта завещание Цезаря было вскрыто и зачитано в огромном поместье Марка Антония, раньше принадлежавшем Помпею. Хотя Клеопатра и находилась в Риме в середине сентября, когда он составлял документ, она в нем не упоминалась вообще. Царица оказалась не одинока в своем разочаровании (а оно наверняка ее постигло): не подтвердилась ни одна сплетня о нечистоплотности Цезаря. Напротив, завещание выглядело одной длинной отповедью его убийцам. Он оставлял виллу и все примыкающие земли, где гостила Клеопатра, народу Рима. Выделял по 75 драхм каждому гражданину-мужчине. Он не мог по закону завещать деньги иноземцу и не сделал этого; вряд ли диктатор был так оторван от реальности, как казалось в последние его месяцы. Он ничего не оставил Цезариону и не признал его. Более того – и это шокировало всех – он ничего не оставил и Марку Антонию, который явно ожидал другого. Вместо него Цезарь называл наследником Гая Октавия, своего восемнадцатилетнего внучатого племянника. Формально усыновив молодого человека, он завещал ему три четверти своего состояния и – что более ценно – свое имя. Антоний назначался опекуном Октавия, вместе с несколькими другими близкими сподвижниками Цезаря, по совместительству оказавшимися его палачами.

Многие думали, что жизнь в Риме после ид будет продолжаться как обычно. Они не учли дара Антония устраивать зрелищные мероприятия. Через три дня город сотрясался от беспорядков: похороны Цезаря вылились в дикую охоту на его убийц. Над телом, лежащим на ложе из слоновой кости и зияющим жуткими ранами, Антоний произнес волнующую речь. Он был небрит в знак траура. Стоя на сенаторской платформе, он подпоясал свою тогу, чтобы освободить обе руки. С «торжественным и грустным лицом», как писал Аппиан, Антоний возносил Цезарю хвалы и перечислял его победы. Тут же он отверг обвинения в адрес диктатора, что тот задержался в Египте якобы из сластолюбия. Умело «смешивая плач с негодованием», Антоний предложил публике сильнодействующий коктейль из печали и гнева [32]. Никогда не упускавший возможности создать драматический эффект, он решил продемонстрировать всем растерзанное тело Цезаря и стал размахивать копьем с надетой на него его искромсанной, жесткой от крови одеждой. Толпа впала в безумие. В этом разрушительном порыве она сожгла зал сената, где погиб Цезарь. Последовала волна погромов, во время которых, как пишет Цицерон, «почти весь город был сожжен и снова убиты многие» [33]. Рим стал крайне небезопасным местом для Клеопатры, да и для кого угодно. То, что римляне говорили об александрийцах, – «эти фанатичные, бешеные, кровожадные варвары» [34], – теперь проявилось в них самих во всей красе. На рынке мужчину, ошибочно принятого за заговорщика, разорвали на части.

Клеопатре повезло в одном. Убийцы Цезаря долго медлили, «потому что они трепетали перед ним, несмотря на всю свою ненависть, и все время откладывали задуманное» [35]. Если бы они действовали по изначальному плану, то правительнице Египта, возможно, пришлось бы остаться в растревоженном Риме. В итоге она пережила мощный ураган, последовавший за похоронами, и целую неделю наблюдала вспыхивавшую в ночном небе комету. Она смотрела со своей виллы на город, в котором до утра теперь горели костры – чтобы поддерживать общественный порядок. А потом ее багаж погрузили на повозки, и процессия стала спускаться по петляющей вокруг холма Яникул дороге к реке, и дальше, дальше, к берегу моря. Навигация уже открылась, и Клеопатра, видимо воспользовавшись услугами верных Цезарю людей, поспешно отплыла. Это произошло примерно через месяц после ид, ее перемещения тщательно фиксировались Цицероном, ее судьба живо обсуждалась в Риме. Разговоры стихли лишь к середине мая. Цицерон ждет еще несколько недель – чтобы Клеопатра уж точно вернулась в Александрию, – и тогда только извергает на нее свое презрение. «Царицу я ненавижу», – пишет он в новом приступе бешенства, не снисходя до ее имени: такого удостаивались лишь его враги и бывшие жены.