Магия крови - Олег Игнатьев

Окончательно взяв инициативу допроса в свои руки, Климов почувствовал, что к нему возвращается способность управлять своим душевным состоянием.

Соври, цыганочка, соври, усмехнулся про себя Климов и посмотрел на Шрамко: уводить?

— Уводите.

30

Когда конвойный увел Шевкопляс, Шрамко устало прогнулся в спине и прихлопнул по бедру ладонью:

— Заканчивай, Юра. Утро вечера, как говорится. Ты и так сегодня поработал за троих. Да и вообще, — он сделал неопределенный жест рукой, — тебе бы надо отдохнуть.

— Да ну, — не согласился Климов, — ерунда.

— Не возражай. Санитарку с ее шатией мы взяли, завтра они все расколются. Начнут топить друг друга, не впервой.

Климов глянул на часы и обеспокоенно заметил:

— Что-то до сих пор Гульнова нет.

Шрамко пристально посмотрел на него и, облокотившись о стол, коротко спросил:

— Прочувствовал?

— А то, — ответил Климов. — Думал: все. Живым не выберусь. Теперь волнуюсь за Андрея.

— Ну, — полез за сигаретами Шрамко. — Он с группой. Это ты пошел один.

— Кто ж знал…

Закурив, Шрамко легонечко побарабанил по столу рукой, прошелся по нему костяшками согнутых пальцев. Смягчаясь, проворчал:

— Кто-кто… Обязан знать. Не на себя работаешь.

Климов виновато кивнул и, содрогнувшись, подавил зевоту. В голове звенело.

— Ладно, отдыхай. — Шрамко поднялся из-за стола и сбил пепел с сигареты в раковину. — Жене звонил?

— Звонил.

— Она тут, бедная, изнервничалась вся.

Упрек был слишком явственным, чтобы пропустить его мимо ушей. В горле запершило, заскребло. Он тоже встал.

— Пойду.

— Не обижайся, — подошел к нему Шрамко, — сам понимаешь…

— Да какая может быть обида? — искренне запротестовал Климов. — Виноват по всем статьям. Знаете, кому охота быть третьеразрядным сыщиком, вот и поспешил…

Шрамко кивнул и приобнял его за плечи.

— Бери мою машину — и домой. Даю отгул. Немного отдохнешь…

— Учтешь свои ошибки, — в тон ему проговорил Климов, и они рассмеялись.

— Вот-вот, учтешь свои ошибки. А сейчас бери машину — и гуд бай. А то, — Шрамко с добродушной усмешкой оглядел Климова с ног до головы и неодобрительно прицокнул языком. — В такой одежке…

Климов не выдержал: смахнул слезу. Совсем отвык смеяться, черт возьми.

Перед уходом домой он спрятал пистолет в сейф, наскоро пересмотрел толстенную стопу новых бумаг и натолкнулся на пакет с грифом «Секретно».

Пакет из Министерства обороны. Он разорвал его и вытащил официальный бланк. «По существу запроса сообщаем, что Легостаев Игорь Валентинович, тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения, считавшийся пропавшим без вести на территории Демократической Республики Афганистан в тысяча девятьсот восьмидесятом году, среди убитых и пленных не значится. Специальной комиссией установлено, что он после тяжелой контузии, полученной им в одном из боев, в бессознательном состоянии отправлен в Ташкентский военный госпиталь. Во время воздушной транспортировки вертолет санавиации был обстрелян и при аварийном снижении рухнул на землю около нашей границы. Экипаж и часть военнослужащих погибли. Был ли среди них рядовой Легостаев И. В., ответить сложно, так как двое человек сгорели полностью. В госпитале г. Ташкента находились на излечении два офицера и трое рядовых, отправленных в тыл на этом вертолете, причем один из солдат поступил в нейрохирургическое отделение в состоянии крайнего возбуждения, с явлениями острого психоза. Никаких документов при нем не было. После проведенного лечения он вспомнил свое имя: Игорь».

Сообщение было настолько важным, что Климов еще раз перечитал заинтересовавшую его строку: «…вспомнил свое имя: Игорь».

Если не теряя времени…

«…Фамилию и отчество он так и не назвал. Периодически впадал в прострацию, а восемнадцатого августа тысяча девятьсот восьмидесятого года при неизвестных обстоятельствах бежал из госпиталя. Настоящее его местопребывание остается под вопросом.

Военный дознаватель, юрист 1-го класса подполковник Астахов».

Держа перед собой ответ из Министерства обороны, ошарашенный Климов сел на стул и снова пробежал глазами текст.

Назвался Игорем.

Отложив бумагу, он потер рукою грудь, резко вдохнул — разок, другой, и словно глухая, смутно ощущаемая тяжесть запоздалого раскаяния внезапно обволокла, притиснула его к столу, взяла за горло. Значит, Легостаева не обманулась… Правда, тут имелась одна несообразность: татуировка… Надо допросить Червонца еще раз, а главное, бармена. Он, видимо, и в толк не может взять, за что его, беднягу, посадили под замок.

Его раздумья прервал Андрей. Он распахнул дверь и с порога выпалил:

— Нашелся, гад!

— Мясник?

— Он самый. Вытащил его из сауны.

С двумя красотками смотрел видеофильм. Ввести?

— Не надо. Позаботься, чтоб сюда доставили бармена, но сначала я поговорю с Червонцем.

— Есть вопросы?

— Есть, — ответил Климов и протянул ему ответ из министерства. — Читай в конце.

По мере того как Андрей знакомился с содержанием официального ответа, брови его все плотнее сходились к переносице.

— Так-так…

Дочитав до конца, он покрутил головой.

— Подумать только…

К полной неожиданности Климова, Червонец был настроен на беседу. На все вопросы отвечал с наглой веселостью, как бы играя.

— А на кой ляд я ее, шлюху, буду покрывать? Скажу как есть: не муж он ей совсем. Вот видите, — поддернув брючину, Червонец показал свою наколку: — Крест и круг.

Климов и Гульнов молчали.

— А кто придумал? — Червонец вопросительно взглянул на них и залихватски стукнул себя в грудь. — Его величество Червонец! Видите, — он снова обратил свой взгляд к татуировке. — В круге крест.

— И что? — спросил Гульнов. — Мы это видели.

— А то, — хвастливо поднял палец вверх Червонец. — У моего креста двенадцать точек, а в круге их двадцать четыре. Этот маленький секрет придумал тоже я. — Тщеславие его буквально распирало. — Как ни раздели, все поровну.

— Зачем? — поинтересовался Климов, и Червонец поведал, что в интернате было их четыре друга: Репа, Блин, Стопарь и он, Червонец, своего рода три мушкетера и д'Артаньян. Все кололи друг друга по очереди, отсюда и такая точность. Для друга ничего не жалко, называется.

Климов почувствовал себя человеком, выставленным на посмешище: как он раньше не дотумкал! Ведь блатные любят тайную символику… хотя… муж Валентины Шевкопляс к суду не привлекался, в зоне не был.

— А как у бармена наколка появилась?

— Валька попросила.

— И вы сделали?

— Куда деваться! Башли позарез были нужны. Для поддержания штанов. Но только ша! — он снова поднял палец вверх, но уже с видом заговорщика. — У Валькиного мужика на круг двадцать семь точек, а в кресте одиннадцать. Я идеалы юности не предаю.

— Но друга предали. Как его звали?

Червонец скис.

— Стопарь… Хороший был друзяк, да сел, мудило, на иглу… Вот крыша и поехала.

— А ну-ка, расскажите поподробнее, — Гульнов включил магнитофон и стал настраивать его на запись.

Червонец замялся, но после того, как закурил и выдохнул табачный дым, прикрыл глаза рукой. Климов давно заметил за ним эту привычку: прежде чем ответить, он прикрывал глаза. Характерная особенность.

— А че тут попусту базлать? — начал Червонец. — Накумарился, зараза, и попер на Вальку с топором. Они тогда в Ташкенте жили, на окраине. Была у них халупа с палисадом, так себе, но им хватало. Главное, никто им не указ, сами себе хозяева. А к ним как раз нагрянула мамаша погостить…

— Гарпенко? Ваша тетка?

— Она самая.

— И вы там были?

— Поднесла нелегкая.

Червонец пустил дым из носа, пепел сбил под стул. Это Климову не нравилось, но он молчал. Надо было ковать железо.

— Продолжайте.

— Ну… попер на Вальку, а она… мамаша, то есть… этим топором его и тюкнула.

— В порядке, так сказать, защиты? — спросил Климов и подумал, что Игорь Легостаев, каким он представлял его себе, вряд ли мог совершить подобное. Тем более таким ужасным способом.

— Смокрушничала, мать ее… Климов вспомнил мощную стать Нюськи Лотошницы, ее тяжелый взгляд исподлобья и спросил:

— Когда произошло убийство?

— Точно не скажу, не помню… В августе восьмидесятого, давно… Валюха осенью уже работала в Сибири, в каком-то леспромхозе за Уралом… Мать ее по-срочному халупу продала, и амба. Шито-крыто.

— Шевкопляс уехала одна?

Климову предстояло еще во многом разобраться, и разобраться без спешки. Иначе он рискует запутаться в своих же сетях. Ему с детства нравилось распутывать на удочках леску, когда они пацанами бегали рыбачить. Не исключено, что его пристрастие к медленному и одновременно спорому занятию помогало и теперь.