Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство - Кай-Ове Кесслер

где Лихтенберг занимал должность ординарного профессора экспериментальной физики. В письме от 10 января 1775 г. он рассказывает своему другу писателю Генриху Кристиану Бойе (1744–1806) о лобовом столкновении с лондонской суматохой, произошедшем за две недели до того, около восьми часов вечера: «Тысячами огней освещены бесконечные ряды магазинов, в которых продают серебро, гравюры, книги, часы, предметы из стекла и олова, картины, дамскую галантерею; тут же конторы по продаже лотерейных билетов… Непривычному глазу все это кажется чудом; тем бо́льшая осторожность требуется, чтобы осмотреть все надлежащим образом; ведь стоит вам остановиться, как – бумс! – вас сбивает с ног посыльный, крича “By your leave!”[74], в то время как вы уже лежите на земле. Посередине улицы катятся фаэтоны, экипажи, двуколки – одна за другой, одна за другой. Сквозь весь этот грохот, топот тысяч ног, жужжание тысяч голосов слышен бой церковных колоколов, звон почтовых колокольчиков, органы, скрипки, лютни и тамбурины английских савойцев, а также заунывные голоса продавцов горячих и холодных кушаний на углу улицы… Таковы Чипсайд и Флит-стрит декабрьским вечером»[163].

От похожих проблем страдали все большие города, включая Париж и Константинополь. В 2017 г. музыковед из Франции Милен Пардоан опубликовала потрясающе интересную работу, в которой ей удалось оживить давно стихнувшие звуки Парижа. В рамках проекта «Брете» (Project Bretez) она реконструировала акустический ландшафт Парижа XVIII в.[164]. Цоканье лошадиных копыт, кудахтанье кур, гул голосов, удары кузнечных молотов, жужжание мух на рыбном рынке и плеск вод Сены – все это составляет акустический облик города, уже ощутимо громкого, несмотря на отсутствие машин. Эта огромная работа по археологической реконструкции звукового ландшафта позволяет каждому из нас прямо сейчас услышать шум и голоса старого Парижа.

Наряду с рыночным гомоном и дорожным шумом немалую роль в создании акустического ада в большом городе играли сами его жители. Беспардонные соседи, выбивание ковров, нелегальные пивнушки, нетрезвые рабочие, склоки проституток, уличная музыка, лай собак, крик младенцев, стоны больных, драки – все это было частью акустического облика эпохи. Все происходило прямо на улице, совершенно открыто. Укрыться от шума в тихом жилище было невозможно, жалобы на шумовое загрязнение не помогали – ситуация безнадежная.

В противоположность Лондону и Парижу немецкие города между 1500 и 1800 гг. были маленькими и тихими. Конечно, и здесь повседневная жизнь стала значительно более шумной – грохотали экипажи, щелкали кнутами возницы, громкие звуки доносились из кузниц и ремесленных мастерских. Однако это все было еще вполне терпимо, ограничено во времени и пространстве и простительно, поскольку люди шумели, зарабатывая себе на хлеб. Гораздо большую чувствительность немцы выказывали, когда под угрозой оказывался их ночной покой. В процессе формирования нового общества после Тридцатилетней войны наибольшей помехой неожиданно оказались люди, которые должны были этот покой охранять. Ночные стражники зачастую бывали неотесанными мужланами и создавали много шума, даже когда отправляли свою службу по всем правилам. «Журнал охраны порядка и камералистики» (Polizey– und Cameral-Magazin), изданный во Франкфурте-на-Майне в 1773 г., содержит запись касательно задач и обязанностей ночной стражи, которая в Европе XVII и XVIII вв. переживала эпоху расцвета. Журнал также отмечает, что не все стражники образцово выполняют свою работу. «Так, некоторые не желают мириться с их пением и криками, а также с объявлением часов посредством сигнала рожка или трещотки, и бранятся, поскольку это будит их по ночам и мешает отдыху». Отдельные стражники не пользовались любовью сограждан, потому что их «пожелания доброй ночи схожи с ослиным ревом»[165]. Начальник берлинской полиции Иоганн Альбрехт Филиппи (1721–1791) адресовал ночной страже Пруссии саркастические слова: «По-моему, выглядит это так, будто бы я велел моему слуге: “Разбудите меня в семь часов утра”; а он в три часа ночи кричит мне в ухо: “Сударь, сейчас только три, вы можете поспать еще четыре часа!”»[166]

https://youtu.be/0UOGXWYL8ug?si=DqvUrzZvP2WavqJ4

15. Городской шум

XVIII в. На улицах Парижа (реконструкция)

Если в Средневековье многие нарушения спокойствия устранялись по распоряжению свыше, то в раннее Новое время ситуация кардинально изменилась. Споры и ссоры, вражда и распри оставались частью повседневности, но теперь они все чаще фиксируются в документах. Начало производства бумаги в Европе и изобретение книгопечатания, а также все более широкое распространение текстов позволило людям составлять записки о своих конфликтах – не в последнюю очередь с тем, чтобы более профессионально организовать судебный процесс и иметь под рукой все необходимые доказательства. Таким образом, в начале раннего Нового времени именно частные лица чаще всего обращались к государственным или третейским судьям с жалобами на чрезмерный шум – задолго до того, как менее решительные правительства начали издавать соответствующие законы и постановления. В первую очередь выступали против дебоширов представители тех профессий, которые зарабатывали деньги на спокойствии клиентов и боялись лишиться разрешения на свою деятельность, в том числе на продажу спиртного. Так, в документах судебного округа Гросальслебен (Саксония-Анхальт) за 1780 г. есть жалоба Петера Якоба, владельца трактира «Черный медведь» в Аликендорфе, на «двух мушкетеров достославного полка фон Калькштайна» из-за их пьяного буйства[167].

Жизнь в спокойной обстановке постепенно становилась все более желанной – по меньшей мере для привилегированных лиц. Поэтому в договорах появляются первые условия, ограничивающие шум. Так, согласно договору о найме, заключенному в городе Нойсе 16 апреля 1513 г., бургомистр, шеффены и городской совет сдают семейной паре дом, «расположенный под ратушей на Кремерштрассе», за 10 гульденов в год. Один из пунктов этого документа содержит оговорку, с помощью которой магистраты, очевидно, хотели сберечь свой покой, ведь они часто жили вблизи ратуши. Они обязывают арендаторов не сдавать дом «кузнецам, оружейникам и подобным (лицам)»[168].

На рубеже Средневековья и раннего Нового времени, между 1470 и 1530 гг., старый имперский город Нюрнберг переживал период расцвета. В середине XV в. закончились долгие работы по возведению новых городских стен, и город стал больше. Там жили Петер Хенляйн (ок. 1485–1542), изобретатель карманных часов; купец Мартин Бехайм (1459–1507), создатель первого глобуса; знаменитый Альбрехт Дюрер. Эти и многие другие имена уже тогда прославили «нюрнбергское остроумие», как называли изобретательность, отличавшую франконцев[75]. Сказочное богатство нюрнбергских патрициев могло сравниться с состоянием легендарных Фуггеров. Предположительно, доходы одного этого города были больше, чем у целого королевства Богемия[169].

Однако процветание требовало жертв. На рубеже Нового времени Нюрнберг был сравнительно шумным городом. Главной основой его благосостояния была металлообработка: кузнецы, мастера холодной ковки и оружейники работали не покладая рук, изготавливая проволоку, листовой металл, иглы, столовые приборы, посуду, оружие и доспехи. Воды реки Пегниц и ее