Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство - Кай-Ове Кесслер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карьера гениального пианиста началась в 1792 г. в Вене. Энергичный стиль исполнения и новаторские сочинения вскоре сделали его звездой сцены. Он был образцовым учеником Йозефа Гайдна и упражнялся как одержимый. Тем больше хлопот доставляла ему постепенная потеря слуха. 29 июня 1801 г. он пишет другу своей юности, врачу Францу Герхарду Вегелеру (1765–1848): «Только завистливый демон – мое плохое здоровье – вставляет мне палки в колеса, а именно: вот уже три года, как я все хуже и хуже слышу… в ушах все шумит и гудит день и ночь»[69][155]. Ванночки, впрыскивания масла, чай и минеральные воды не помогли, состояние больного ухудшалось, тугоухость превращалась практически в полную глухоту. В октябре 1802 г., находясь на лечении в Хайлигенштадте (Тюрингия), композитор пережил самую острую фазу кризиса. Не в силах более терпеть шум в ушах и прогрессирующую потерю слуха, он помышлял о самоубийстве. Курс лечения вновь оказался безрезультатным. В полном отчаянии он написал письмо двум своим братьям, Каспару Карлу и Иоганну, однако так его и не отправил. В историю музыки оно вошло под названием «Хайлигенштадтское завещание». «Я должен жить как изгнанник, – пишет он, – потому что как только я приближусь к какому-нибудь обществу, меня охватывает жгучий страх перед опасностью обнаружить свое состояние… Но какое унижение приходилось мне испытывать, когда кто-нибудь, стоявший подле меня, слышал издалека звук флейты, а я ничего не слышал… Такие случаи доводили меня до отчаяния, недоставало немногого, чтобы я покончил с собой. Только оно, искусство, оно меня удержало»[70][156].
В 1814 г. регенсбургский мастер Иоганн Непомук Мельцель (1772–1838), изобретатель метронома, смастерил для Бетховена несколько слуховых трубок. Потеря слуха тем временем прогрессировала. Бетховен был и без того тяжелобольным человеком: всю жизнь его мучили колики, воспаления, боли в животе, а в последние годы жизни – цирроз печени, следствие неумеренного потребления алкоголя. Его знаменитая мизантропия была, вероятно, следствием постоянного недомогания. Бетховен был замкнут и угрюм, и даже встреча со второй титанической фигурой его времени оказалась весьма прохладной. В 1812 г. на богемском курорте Теплиц он повстречал Иоганна Вольфганга Гёте, несколько стихотворений которого он сам положил на музыку. «Его талант поразителен; жаль только, что он совершенно не умеет себя вести»[157], – записал Гёте после этой встречи. Король поэтов, в свою очередь, не угодил Бетховену. «Гёте уж слишком дорожит придворной атмосферой, больше, чем это подобало бы поэту»[71][158], – сообщил композитор чуть позже своему издателю Готфриду Кристофу Гертелю. 24 марта 1827 г. Бетховен скончался, измученный своим внутренним шумом и почти полной глухотой, с увеличенной от избытка алкоголя печенью и «сильно исхудавшими конечностями»[159], по свидетельству патологоанатома, сделанному 27 марта.
Совсем не удивительно то, что особую роль в истории звуков играет Вольфганг Амадей Моцарт (1756–1791) – эксцентрик, вундеркинд, поп-звезда своего времени. Если большинство его коллег не могли записать ни одной ноты, когда вокруг было шумно, у Моцарта дела обстояли, по-видимому, совсем не так. Во всяком случае, рассказывают, что он бодро сочинял даже тогда, когда прямо в его тесной комнате дети затевали игру с соседскими мальчиками и девочками. Предположительно, звуки разного уровня громкости даже способствовали творческому процессу. Лишь отдельные помехи могли оторвать его от сочинения. По свидетельствам современников, Моцарт был шумным человеком. Он с удовольствием устраивал домашние вечеринки, пел и музицировал со своими друзьями до поздней ночи. Очевидно, соседи частенько на него злились: в одной только Вене между 1781 и 1791 гг. ему пришлось переезжать 13 раз. «Пускают ветры еженощно – гром грохочет очень мощный»[160], – вульгарно шутит Моцарт в письме матери от 31 января 1778 г., состоящем из 47 отлично зарифмованных двустиший[72].
Жест отчаяния: первые законы о тишине
«Экипажи и телеги наполняют своим грохотом каждую улицу, будто весь мир встал на колеса. На каждом углу толпятся мужчины, женщины и дети… Здесь бьют молоты и гремят бочки, звенят горшки и громыхают кувшины для воды»[161]. Это Лондон 1606 г., его шум описывает британский драматург Томас Деккер (ок. 1572–1632). Три года тому назад умерла королева Елизавета I, новым королем Англии стал Яков I, сын Марии Стюарт, казненной по приказу Елизаветы. Однако интриги сильных мира сего не тревожат лондонцев, они продолжают жить своей шумной жизнью. Берега Темзы кишат людьми, все в движении. Благодаря экспансии в Северную Америку и Карибский бассейн в гавани Лондона приходят корабли со всего света – начинается эпоха подъема. В 1600 г. столица Англии по численности населения еще уступала Парижу, Пекину и Константинополю – там проживали 350 000 человек. Однако к 1700 г. численность населения удвоилась. Ускоряющийся рост мегаполиса невозможно было остановить. В 1871 г. число жителей Лондона достигло 3,9 млн, и он наконец превратился в самый крупный город мира.
Огромную столицу нужно было снабжать продовольствием, что создавало новые источники шума. Крестьяне и скотопромышленники гнали быков, лошадей, овец, коз и свиней на север Лондона, в Смитфилд, лежавший тогда за пределами городских стен. Шум и голоса животных звучали здесь почти беспрерывно. В Средневековье Смитфилд был местом для проведения казней, теперь он превратился в крупнейший на свете скотопригонный рынок, целый шумный микрокосм под боком у оглушительно громкого города. Чарльз Диккенс обессмертил это беспокойное место в своем романе «Приключения Оливера Твиста» (1837–1839): «Свист погонщиков, лай собак, мычанье быков, блеянье овец, хрюканье и визг свиней, крики разносчиков, вопли, проклятья и ругательства со всех сторон; звон колокольчиков, гул голосов, вырывающийся из каждого трактира, толкотня, давка, драки, гиканье и вопли, визг, отвратительный вой, то и дело доносящийся со всех концов рынка, и немытые, небритые, жалкие и грязные люди, мечущиеся туда и сюда, – все это производило ошеломляющее, одуряющее впечатление»[73][162].
Немецкий ученый Георг Кристоф Лихтенберг (1742–1799) дважды посетил Лондон и имел возможность глубоко погрузиться в шум метрополии, который мог показаться особенно громким по сравнению с тихим университетским городком Гёттингеном,
