Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство - Кай-Ове Кесслер

Генриха Хертера (ок. 1762–1815) по изготовлению льняных тканей находилась на улице Фрауенплан прямо возле дома Гёте и страшно действовала на нервы поэту, так что он вступил в ожесточенную борьбу с этим источником шума. Начиная с 1793 г. они с Хертером судились вновь и вновь. В конце концов Гёте потерпел одно из немногих в своей жизни поражений.

Поэта выводил из равновесия не только ткач Хертер. Ему сильно мешали оживленные праздники, развлечения и вечерний шум местных заведений общественного питания – особенно соседнего трактира с кегельбаном. 5 марта 1810 г. Гёте пожаловался своему коллеге и брату по масонской ложе Карлу Вильгельму Фричу (1769–1850), государственному министру Саксен-Веймар-Эйзенаха, что заведение Гауфа доставляет всем соседям «великие неудобства» и шум его с годами только усиливается. «Из одного кегельбана вышло два, – заявляет он, – и если когда-то по меньшей мере утром было тихо, а в послеобеденные и вечерние часы действовали некие ограничения, то в последнее время там играют в кегли с утра до ночи, так что крики, шум, свары и прочие бесчинства не прекращаются вовсе»[149].

Гёте также объясняет, почему не пожаловался раньше: во время войны (в частности, с Наполеоном) приходится переносить и более громкий шум, а кроме того, летом он часто путешествовал. «Я не отрицаю, что меня очень занимает это дело: ведь одной из главных причин, почему я проводил лето в путешествиях, было как раз это беспокойное соседство, которое не позволяло мне находиться ни в саду, ни во флигеле собственного дома». Хотя первая хозяйка трактира скоро уехала, а над кегельбаном построили крышу, неделей позже Гёте все равно покинул Веймар и направился в сторону Йены и Карлсбада. Как и в прошлые годы, он сбежал от шумного окружения. Вернулся он лишь через семь месяцев и обнаружил, что его связи сработали: за время его отсутствия кегельбан был закрыт по распоряжению начальника полиции.

Очевидно тем не менее, что было не так-то просто заставить отдыхающих вести себя тихо. 27 августа 1811 г. Гёте вновь пишет Фричу, что кое-кого нужно «призвать к порядку». В трактире опять шум, который мешает поэту «наслаждаться тишиной и покоем в собственном саду». Даже если в заведении нет гостей, в зале бесятся соседские дети. Гёте высказывает свое удивление: как может быть, что «вечерами, по воскресеньям и в праздничные дни бездельники производят больше шума, чем все деятельные люди в свое рабочее время». Он не хотел бы обременять своего коллегу и друга лишними просьбами, и это всего лишь небольшое, но очень важное для него дело. «Здесь, в предместье, я и без того стеснен ремесленниками: я живу среди кузнецов и гвоздильщиков, столяров и плотников, в пренеприятнейшей близости к ткачу. Хотя, конечно, если об этом поразмыслить, нельзя не признать, что ремеслом невозможно заниматься бесшумно»[150].

Нечто похожее происходило со многими философами раннего Нового времени. Уже нидерландский ученый и князь гуманистов Эразм Роттердамский (ок. 1466–1536) считался человеком нервным, совершенно не переносящим громких звуков. Например, до своей квартиры в Базеле он каждый день добирался кружным путем, готовый терпеть неудобства, лишь бы обойти самые скверные и шумные переулки. Об этом рассказывает его биограф Стефан Цвейг. «Любая грубость и суматоха причиняют адские муки его чувствительной натуре»[66][151], – пишет Цвейг в своей знаменитой книге об Эразме, изданной в 1934 г.

«Невозможность видеть отделяет нас от вещей, а невозможность слышать – от людей», – якобы сказал Иммануил Кант (1724–1804). Впрочем, иногда кёнигсбергскому философу явно очень хотелось бы чем-нибудь заткнуть уши. Согласно знаменитой легенде, его настолько выводило из себя пение соседского петуха на утренней заре, что он попросту купил голосистую птицу, а потом велел зарезать ее и подать к столу. Документальных свидетельств правдивости этой истории нет, но она вполне соответствует тому, что мы знаем о жизни Канта. Автор «Критики чистого разума» отчаянно бранился с соседями, если ему казалось, что они ведут себя слишком шумно, и менял квартиру, если добиться тишины не получалось. Складывается такое впечатление, что больше всего ему мешала домашняя музыка. В одном из примечаний к «Критике способности суждения» он пишет: «Те, кто рекомендовал для домашних благочестивых занятий духовные песнопения, не подумали о том, что таким шумным (и именно поэтому обычно фарисейским) благочестием они причиняют большое неудобство публике, заставляя соседей либо петь с ними, либо прервать свои размышления»[67][152].

Французский математик и философ Блез Паскаль (1623–1662) жил в эпоху Тридцатилетней войны, но от мыслей и вычислений его отвлекала вовсе не поднятая ею суматоха, а, казалось бы, тихие звуки по соседству. «Дух этого царственного судии мира не настолько свободен, чтобы не зависеть от малейшего шороха рядом. Чтобы спутать его мысли, не надо пушечного выстрела. Достаточно скрипа флюгера или лебедки»[68][153].

Стоит упомянуть еще двух знаменитых друзей, также немало страдавших от шума, – Фридриха Гёльдерлина (1770–1843) и Георга Фридриха Гегеля (1770–1831), которые делили одну комнату на двоих во время обучения в Тюбингенском университете. Там они изучали теологию, однако ни один из них не стал пастором. Гёльдерлин совершенно не переносил вторжения громких звуков в поток его мыслей, Гегель был гораздо устойчивее к акустическим помехам. 10 июля 1794 г. Гёльдерлин писал Гегелю, который тогда получил место домашнего учителя и жил в Швейцарии: «Милый брат! Я знаю, что ты время от времени меня вспоминаешь… В отличие от меня ты живешь в мире с самим собой. Тебе необходимо слышать поблизости какие-то звуки; мне же нужна тишина»[154].

В музыке раннего Нового времени люди обрели не только совершенно новый акустический мир, но и неслыханный до тех пор уровень громкости. В том, что касается тональности и композиции, ренессанс и барокко были еще тесно связаны со Средневековьем, однако их сила и инновационность были признаком уже другой эпохи. Произведения, основанные на современной полифонии, слиянии нескольких самостоятельных мелодических линий, звучали необыкновенно и чарующе. В первых оркестрах Нового времени разнообразие инструментов было меньше, чем даже в эпоху Ренессанса, однако они звучали гораздо громче благодаря растущей популярности духовых и ударных. Такие композиторы, как Дитрих Букстехуде (1637–1707), Георг Филипп Телеман (1681–1767) и Иоганн Себастьян Бах (1685–1750), писали и тихую камерную музыку, и мощные оркестровые произведения.

Развитие музыки продолжается в классический период, когда оркестры становятся больше и формируется европейская академическая музыка с такими жанрами, как симфония, концерт и соната, и такой формой, как фуга. На фоне этой эпохи разыгрывается самая известная драма в истории музыки – гений против болезненной зависимости, творчество вопреки ужасным