Создатель - Гарри Беар

– После нашей с тобой работы…

– Господи… – Мачилов скривил рожу и легко пробежался по комнате.

– Не беспокойтесь, все будет чистенько! – улыбнулся такой реакции Гарри.

– И зачем я влез в вашу организацию… – проговорился Мяча, став бледным, как рафинад.

– Вы, Мачилов, конечно, еще можете выйти из Круга, но предупреждаю Вас… – покачал пальцем создатель, переходя на официальный тон.

– Я пошутил, продолжайте! – взвизгнул Володя.

– То-то, смотри у меня! – создатель, как кошка, потянулся в креслах.

– Пойдете? – осторожно спросил заблудший Мачилов.

– Из дому гоните?

– Поздновато уже, темно, осень… – Моча старался спрятать искаженное страхом лицо.

– Ах, поэтому? – Гарри встал и закурил сигарету.

– Видите ли, Гарри, мои уже спать ложатся, – залебезил Моча. – Просто…

– Все будет очень непросто! – неторопливо докурив и бросив окурок на тарелку Мочи с недоеденным салатом, Наркизов тихо удалился.

С приездом из колхоза двух членов Круга – Тассова и Шутягина – дело завертелось веселее. Создатель навестил Тассова в его общаговской комнатенке, которую тот делил на пару с музыкантом из «Омерзения» Стасом Хаминым. Бас-гитарист Хамин, невысокий крепыш с ярко рыжей бородкой, долго не хотел покидать комнаты, ссылаясь на какие-то конспекты, которые он должен был переписать до утра. Ни уговоры Тассова, повредившего ногу и не могшего самостоятельно выйти к Гарри, ни тонкие намеки Наркизова так и не помогли. Тогда создатель, разозленный неуместной задержкой, был вынужден просто вытолкать в шею Хамина из его же комнаты с предложением подучить конспекты на кухне.

– А вы, однако, не теряетесь, Наркизов! – воскликнул потрясенный Рома.

– Было б перед кем! – сказал, отрясая испачканные руки, создатель. – Скотина этот ваш рыжий музыкант, честно сказать.

– Да уж, есть немного! Так о чем же Вы хотели со мной побеседовать?

– О деле, Рома о нашем деле…

– А вот, уважаемый Гарри Всеволодович, попрошу без фамильярности…

– Понял! я понял, – усмехнулся создатель. – Держим дистанцию по жизни?

– Сходятся cразу только родственные души, – поучительно заметил Тассов, – а мы с вами…

– Мы с вами, как Раскольников со Свидреном, не так ли?

– Почти что так…

– Ну, так что же? – создатель уселся на стул возле постели Тассова и закинул ногу на ногу.

– Просто можно и нужно уважать свободу других! – Тассов удобнее устроился в постели, выставив, как весомый аргумент, краешек своей перебинтованной ноги из-под одеяла.

– Зачем же ее уважать? – Гарри явно наслаждался беседой.

– Как это зачем? Чтоб не нарушали вашей собственной…

– И как же это связано? – создатель подождал ответа и продолжил свою мысль. – Вы вот можете всю жизнь уважать других, но ничего, кроме презрения, от них не дождаться. Другие же, гораздо ниже вас, всю жизнь унижают собратьев и заслуживают "вечную память" потомков, разве нет?!

– Достоевщина в чистом виде… – махнул Тасс рукою.

– Закон, конечно, следует блюсти, но людишек при этом тиранить! – создатель не среагировал на замечание Тассова.

– Нет, Наркизов, не так! – Тассов даже снял очки, блеснув глазенками.

– А как? Вы ведь не в Европе живете, а в Роскомреспе…

– Пока тут еще нет Свободы, поэтому нет и счастья!

– Счастье – категория относительная, а ваш пример с Европой не совсем удачен. – Создатель положил голову на пальцы своей правой руки, стоявшей на колене. – К тому же сейчас есть две Европы: красная и… уже почти цивилизованная.

– Пусть, бог с примером! Главное суть…

– А ссуть-то – в подъезде, знаете этот анекдот? – шутканул Наркизов.

– Разве вы, Наркизов, не желаете Свободы каждому, может, Вы ее хотите только для себя? – взбеленился Рома.

– Нет! Бездумным людям свобода даже опасна, – создатель тоже стал серьезен. – Пролы захватили власть в этой стране в 1917-м и уже 70 лет никак не хотят отдать ее. А мы поможем им это сделать, и даже Главный – с нами…

– Главный с вами? Вы уверены? – Тассов побледнел. – Но наш Михаил желает свободы для всех, в этом я убежден…

– Он и сам далеко не свободен, рабство здесь у людей в крови.

– И у вас?

– А я и не Отсюда, – создатель сжал губы, лицо его стало несколько похожим на средневековую фреску. – Я пришел дать…

– Полной свободы, разумеется, нет, – перебил его Тассов, – об этом и Маркс еще говорил.

– Эх, Рома… Вспомнили старого дондона!

– Я, как философа, его очень ценю: он не чета Лысому гению…

– Потому что других вы, Роман, не читали, – Гарри поежился. – А то бы по-другому мыслили.

– А кого это? – Тасс принял оборонительную позу и, случайно задев больную ногу, завизжал.

– Не больно? ну-ну… А вот Володю Соловьева, Бердяева, или еще лучше – Платона, Макиавелли, Плутарха…

– Бердяева, Макиавелли? – Тасс озаботился. – Где ж их тут взять?

– В Столице будете, зайдите в Ленинку и прочтите…

– Хорошо, загляну…

– Только и в них разочаруетесь, – Гарри встал и принужденно зевнул. – Много лишней болтовни.

– А где ж дело?

– Цезарь, Наполеон – к примеру, да и Сталин…

– Так вы – в наполеоны?! – прояснел лицом Тассов. – Понятненько!

– В хамелеоны, – улыбнулся создатель.

– Вот-вот! – обрадовался Роман. – А люди вам нужны для пробы, как у Раскольникова, да?

– Бели Берда, – сказал резко Гарри. – Слышали о таком философе?

– Не уходите от ответа, Наркизов, – возмутился Тассов.

– Мне пора… На Круге я все проясню, – Гарри подошел к двери. – Приходите!

– Подумаю! – Тассов успокоился.

– Смотрите! Я вас уже записал в список, – отметил создатель.

– А вот это лишнее! Вычеркните немедленно, – Рома попробовал встать.

– Уже записано, – создатель развел руками. – Попробуйте-ка теперь не прийти!

– Ого, да вы просто второй Иосиф…

– Премудрый! – создатель, махнув рукой на прощанье, вылетел за дверь, сильно пристукнув ею подслушивавшего Хамина.

С Евгением Шутягиным Гарри говорил уже намного осторожнее, памятуя об относительной неудаче с Тассовым. Впрочем, создатель знал, что люди легко относятся к словам и не делают надлежащих выводов… Но все равно надо было быть осторожней, некоторые обстоятельства говорили за это.

– Мне нужно идти, Гарри, давайте быстрее! – торопил создателя Шутягин, чуть не силком затащенный в комнату 713.

– Да, Женя, да! – Гарри усадил гостя на единственный стул, а сам плюхнулся на кровать. – Очень коротко, но серьёзно.

– Итак, – Шут присел, положил на колени гитару и изготовился слушать.

– Ты, кстати, можешь исполнить на этой, балалайке что-нибудь? – Гарри указал на Шутягинскую гитару.

– Это не балала… это гитара! – чуть не оскорбился музыкант.

– Так сможешь или нет?

– Смотря что именно? – Женя с ходу взял минорным аккорд.

– Не сейчас, – поморщился Гарри. – Мне нужен гимн для нашей организации, понимаешь?

– Я играю только серьезную музыку, даже в колхозе – ничего пошлого…

– А что гимн – это несерьезная музыка? – изумился создатель.

– Гимны никогда не играл, – ответствовал Женя.

– Ну и ладно! учись, – Наркизов выдернул из рук Шутягина гитару и положил возле себя. – А можно тебе славный вопрос задать?

– Валяй-те, Наркизов!

– Евгений Саныч! – Гарри проследил за реакцией Шута, сразу покрасневшего от удовольствия. Создатель давно заметил, что самолюбы обожают такое обращение, да ж любому разговору в этом случае придается некоторая значительность. – Чем, на ваш просвещенный взгляд, отличается человек талантливый от Гения… Гениальный Бах от какого– нибудь Пака?

– Пако де Люсия! – взвился Шут. – Очень просто: отличается степенью признания, один уже признан, другой еще нет!

– Помилуйте, Женя! – сменил обращение создатель. – Сколько гениев при жизни не признавались, а сколько бездарей считалось гениями?! Эдгар По, Рембо, Китс – к примеру.

– Рембо – это американский актер? – Шутягин показал знание запретного видео. – Так он лишь у нас не признан, а на Западе…

– Да уж, – погрустнел создатель. – Итак, вы сейчас не признаны, но уровень ваш – возле Баха, не так ли?

– Баха, конечно, нет! Но вот уровня Гребня я давно достиг!

– А уровня Расчёскина?

– Кого? Ну, хватит, – Шутягин почувствовал, что над ним издеваются. – Так вот о нашем деле!

– Мне представляется, что талант – это возомнившая о себе тварь человеческая, с опытом и техникой, и признанием там… А гений – это посланец Бога, а? – Гарри даже привстал при этом.

– Нет, не так! – Женя, впрочем, не совсем понял, почему он не согласился с создателем.

– А как? – спросил Гарри.

– Гребень – в Лысом Граде, а я вот тут! Где же справедливость?

– А-а, вот она причина?

– Тут ничего в музыке не смыслят! Поэтому я и не признан по-настоящему, – закончил тираду музыкант.

– По– моему, Вы многое навоображали о себе!