Сын охотника - Константин Эрендженов

От озера Мерген вернулся с радостной вестью о том, что верблюдица принесла верблюжонка.

– Мордочка у него светлая, а на лбу темная звездочка и губы черные, как у матки! – рассказывал он во весь голос, считая, что все должны проснуться и бежать к новорожденному.

– Скажи главное, – соскочила бабушка с постели, – он сосет матку? Сосет?

– Да как же он будет сосать связанный! – развел руками Мерген.

– Почему связанный? – удивился отец и тоже вскочил.

– Наверное, какой-то добрый человек увидел ночью, что верблюжонок родился, и закутал его потеплее, чтоб не замерз, на утреннем ветерке, закутал и арканчиком обвязал.

– Мама, вы закутали? – недоуменно спросил Хара. – Вы же знаете, что верблюжонку сразу нужно материнское молоко, а не кутанье!

– Бог с тобой, Хара, что ты говоришь! Когда бы я успела? Сама проспала, – отмахнулась бабушка и вдруг настороженно спросила – А во что он закутан?

– В волчью шкуру, – ответил спокойно Мерген. – Ему, наверное, тепло и мягко…

– Ах-ах! Собаки! – заорал хозяин дома и выскочил за дверь. – Так и есть, одной шкуры нету. Убью злодея!

Отец схватил старое одеяло и убежал к верблюдице. За ним поковыляла и бабушка, сквозь слезы твердя, что верблюдица не примет детеныша, раз от него воняет волчьей шкурой.

Лишь после этих слов Мерген понял, что стряслась большая беда, и тоже побежал к верблюдице. Отца он не посмел обгонять, поэтому подошел к новорожденному, когда тот был уже вызволен из вонючей волчьей шкуры. Отец, положив верблюжонка на старое одеяло, вытирал его. Начав от головы, он протер верблюжонка до хвостика. Потом перевернул на другой бок на сухую часть одеяла и проделал то же самое. Мерген начал помогать, не понимая, зачем это делается. Обычно верблюдица облизывает своего новорожденного детеныша и тот поднимается на ноги и начинает сосать.

– Не примет она его, не примет! – сквозь зубы цедил Хара.

– Волком от него прет!

– Ай-яй-яй! – завздыхала подоспйвшая бабушка. – Вражья рука это сотворила! Вражья рука! За грехи ваши, нечистые вероотступники, бог послал худого человека, вот он и придумал… Дострелялись, окаянные! Добахались!

– Да не вопите вы, мама! – цыкнул Хара. – Сами знаете, какие они пугливые, верблюжата.

– Я не буду, я не буду, – виновато забормотала старуха и, вынув из-за пазухи тряпицу, тоже стала вытирать верблюжонка.

Когда и она взялась за это дело, Хара ушел к верблюдице, которая паслась в отдалении и, казалось, совсем забыла о своем детеныше.

А тем временем весь хотон узнал, что у Хары Бурулова что-то случилось с верблюжонком, и люди сбегались со всех концов. Араша и другие друзья Мергена прибыли первыми. И Араша сразу же сказал, что это дело рук Бадмы – вчера он о чем-то уж очень весело сговаривался с дружками.

Друзья Мергена помогли поднять верблюжонка. Тот встал на шаткие узловатые ноги, которые мелко дрожали в коленях, и, вытянув свою длинную шею, с тоской смотрел на мать, которая была далеко и не обращала на него никакого внимания.

– Ребята, а давайте мы его поднесем к матке, чтоб пососал, – предложил Араша.

– Не трогайте его. Верблюдица сама должна к нему подойти, – остановила их бабушка Мергена. – А сама не придет, Хара приведет ее.

Хара подергивал за веревку, привязанную к деревянному мундштуку, вдетому в ноздри верблюдицы, но та словно не замечала хозяина, пощипывала себе сухую траву и не двигалась с места. Дергать сильней Хара не решался: ей будет больно, а она ведь сейчас мать. Он старался увести ее к верблюжонку ласковыми словами, но та не повиновалась. А ведь вымя ее было переполнено молоком, раздулось, как барабан, и едва вмещалось между ногами. Если она не отдаст этого молока новорожденному, будет плохо им обоим. У нее молоко перегорит, и она заболеет. Да и детеныш не сможет долго прожить голодным.

Хара перестал уговаривать, со злостью огрел верблюдицу кнутом и изо всех сил потянул за веревку. Но та, широко расставив свои огромные, длинные ноги, уперлась и сердито мотала головой. А когда хозяин стал хлестать ее еще сильней, упала на колени и жалобно закричала.

Сбежавшиеся зеваки только мешали хозяевам верблюдицы. Одни советовали поскорее найти человека, который умеет петь специально для этой цели придуманную песню «Бобн-Боджула». Другие советовали искупать верблюжонка. И только сама хозяйка, мать Хары, предложила именно то, что нужно было в этом случае, – поскорее подоить верблюдицу, молозивом напоить верблюжонка и намазать его всего, чтобы отбить запах звериной, шкуры.

После долгих усилий с помощью соседей удалось подоить верблюдицу, напоить и намазать верблюжонка молозивом. Но все равно верблюдица и не смотрела на своего детеныша. А солнце уже поднялось к полудню. Видя, что толпа людей только пугает матку и малыша, Хара попросил людей разойтись. Оставив, возле верблюдицы старуху-мать и жену, он и сам направился было домой. Но тут подвернулся Мерген с просьбой разрешить и ему остаться в степи, чтобы помогать бабушке и матери. Отец сгоряча набросился на него.

– Все из-за тебя! Права бабушка, что бог наказывает! Это из-за вчерашней вороны!

Схватив сына за шиворот, Хара начал стегать его своим широким толстым ремнем. Придя в ярость, отец задрал рубашку сына и хлестал по спине так, что красные полосы тут же наливались кровью. Один раз железная пряжка ремня пришлась Мергену по лицу, и на щеке выступила кровь. Друзья Мергена испуганно отбежали. Но тут подоспела учительница со своей дочкой, сверстницей Мергена.

– Перестаньте! Товарищ Бурулов, что вы делаете! – закричала учительница и ухватилась за руку рассвирепевшего отца.

Рука Хары замерла в воздухе. Глянув на учительницу, он туг же опустил ремень и, даже не запоясавшись, а повесив его через плечо, пошел к кибитке.

Учительница опустила сорочку на исполосованную спину Мергена и сказала дочке:

– Кермен, сотри ему кровь с лица своим платком.

Мать ушла, а дочь осталась помогать пострадавшему. Мерген посмотрел по сторонам, не видит ли кто, что девочка держит платочек возле его лица. И, убедившись, что все ушли, пробубнил: – Мне и не больно.

Однако Кермен посмотрела на него так сострадательно, что ему стало стыдно за вранье. Девочка прикоснулась платком к щеке Мергена и сказала:

– Ну и характер у твоего отца. Когда он бил тебя, мне казалось, что он по моей спине хлещет раскаленным железом.

– Тебя, видно, никогда не били. Вот ты и чувствуешь даже чужую боль, – заметил Мерген. – А на моей спине сплошные мозоли от отцовских ремней да бабушкиной плетки. Они наперегонки хотят из меня двоих сделать.

– Как это? – широко раскрыв иссиня-черные глаза, удивилась Кермен.

– Отец хочет меня сделать охотником. А бабка гоннт в гелюнги. Иначе она и в школу бы не пустила, а так сама заставляет учиться, чтобы потом других учил послушанию да богопочитанию.

– Она все еще надеется, что в советской школе такие предметы будут преподавать? – спросила Кермен и как-то удивительно мило повела высоко вздернутыми черными бровями.

– Ну хватит, а то платок весь красный, – сказал Мерген, завидев за крайней кибиткой Бадму с его компанией. – Холодной водой вымоюсь и кровь перестанет идти.

Это он так говорил, а сам был на верху блаженства оттого, что к нему впервые в жизни прикасались такие белые и тонкие пальцы.

Бадма из-за кибитки не показывался, и Кермен спросила звонким, словно крохотный колокольчик, голосом:

– Почему не убежал от отца сразу, как он начал бить?

Мерген посмотрел на нее удивленно и даже плечами пожал.

– Убегать? Ты что? Тогда отец подумал бы, что я трус, и уж никогда не взял бы на охоту. Из труса ни за что не получится хороший охотник, – убежденно заявил Мерген. – Отец говорит, когда трус стреляет, он от испуга закрывает глаза, потому и не попадает в цель.

– Значит, ты ради охоты что угодно вытерпишь? – с тревогой спросила Кермен.

– Да нет, отец, когда не злой, он меня любит и охотно всему учит. Когда идем на волка или на кабана, он всегда берет меня и посылает вперед, а сам с берданкой идет сзади. Если заметит, что боюсь, вот тогда он сердится и говорит: «Иди домой бурьян караулить!» Два раза он меня прогонял с охоты домой. Первый раз за то, что промазал, не попал в дикого кабана. Раненный в спину зверь набросился на меня, мог растерзать. Я испугался и закричал, как девчонка. А другой раз я тоже сам виноват. Утром отец послал меня за верблюдицей, чтоб ехать на охоту в Волчью балку. Мы встретились у озера с Арашой. У него было ружье. Мы стали охотиться за дикими утками. А про верблюдицу я и забыл. После этого отец не оставил на моей спине живого места и на охоту не брал целую неделю… Вот и теперь, если верблюдица так и не признает своего малыша, моя спина будет синей. – И, горько усмехнувшись, он подмигнул девочке: – Вот тогда приходи со своим платочком, он так пахнет цветами, что сразу вся боль проходит. Только бери самый большой, спина у меня шире лица.