Брянские зорянки - Николай Егорович Бораненков

Недолюбливал дед и статейки о местных беспорядках. Всякий раз, когда натыкался на них, бил тыльной стороной ладони по газете и с досадой крякал: «Ах, сечь вас крапивой! Опять пустили недогляд. И когда ж вам будут как следует холку греть!»

Но зато статейки о новшествах, научно-технических открытиях в сельском хозяйстве он зачитывал до дыр. И не только зачитывал, но и пускался с достойным его возраста горением на собственный эксперимент. Правда, у деда не все шло гладко. Хуже того, были и крупные провалы. После эксперимента по применению химикалиев на огороде, например, бабка нашла всех кур перевернутыми вверх ногами. Опыт по внедрению кукурузы вместо овощей закончился тоже не совсем удачно. Деду пришлось всю зиму сидеть без бураков и картошки. Овощи, конечно, можно было купить, но бабка нарочно, в наказание за дедовы выдумки, установила строгое эмбарго на ввоз картошки и бураков.

Перепадали и другие частные неудачи. Но они были не так уж велики и, как обычно, кончались комельком веника или же дежурной бранью старухи, которая утихала так же скоро, как гроза в ясный день. В общем экспериментаторский пыл деда Фетиса не угасал. Подогреваемый газетными, журнальными статьями, он продолжал апробации где в тайне от бабки, а где и в открытую, пренебрегая и веником и руганью. Ничего не попишешь. Наука требует жертв.

Однажды Фетис пришел из библиотеки в новом, приподнятом настроении, с улыбкой в бороде и восхищенными глазами, что означало: «Дед опять что-то вычитал. Жди новой затеи».

И точно. Повесив на крюк у порога картуз и пригладив сивую бороду, он бодро воскликнул:

— Ну, мать, радуйся! Быть нам с большой прибылью.

Бабка отложила клубок, на который наматывала синие тряпицы для половиков, сдвинула на лоб очки.

— Это с чего быть ей… большой прибыли?

— С бычка, мать. С бычка! Собирались мы завтра резать его и на базар, а теперь недельки две повременим.

Бабка подскочила с лавки.

— Ты что?! В своем уме ан бредишь? Да за две недели с него весь нагул сойдет. Кормов-то нету. Просидел со своими газетами. Не припас.

Дед сиял с жердки лукошко, хозяйски постучал тремя пальцами по дну.

— Никаких кормов не надоть. Другое средство есть поднять нагул.

— Это какое же другое? — насторожилась бабка. — Небось опять придумал черт те что?

— Не я придумал, а наука. Чужая умная голова.

Дед достал из кармана зипуна сложенную вчетверо газетку, развернул ее, разгладил на животе и подошел поближе к окну.

— Речь тут пропечатана в ней насчет поднятия поголовья и применения кормов. Вот слухай. «Иные работники сельского хозяйства как черт с писаной торбой носятся с заготовкой сена, соломы и прочих малополезных кормов. Таким горе-работникам надо прямо сказать: «Кончайте жить по старинке…» — При этих словах дед кашлянул в кулак и покосился на бабку. — Слыхала?

— Слышу, слышу. Читай.

— «Кончайте жить по старинке, — повторил дед. — И побольше внедряйте науку. А наука эта на данном этапе может дать блестящий компонент искусственных кормов. В совхозе «Горки-Егорки», например, были откормлены мочевиной…»

— Постой, постой, — проговорила бабка. — Что-то не поняла я. Чем откормили-то?

— Чем, чем! — рассердился дед. — Мочевиной, говорю. Ну, этой самой… Подстилкой, что из-под копыт.

Бабка сгребла со стенки деревянный рубель.

— Ах, вот оно! Вот чем вздумал кормить быка. Да я те сейчас такую мочевину…

Дед по-заячьи дал сметку от окна.

— Да тишь ты! Тишь! Сдалась мне мочевина. Пес с ней. Я про другое тут прочел. — Дед заглянул в газету. — Про «циркулярное воздействие дрожжевого экстракта на внутреннюю регламентирующую рост секрецию живого организма»!

— Это еще что такое? Опять, поди, насчет огурцов? Но будет! Я из-за твоей гидропонтии-гидромантии без огурцов осталась.

Дед сунул газету в карман ватных штанов.

— Во-первой, не гидропонтии, а гидропоники, — поправил он. — А во-вторых, не о твоих негодных огурцах речь.

— Ну так об чем же?

— А вот о чем. Слухай и не перебивай, ибо дело тут, чую нюхом, стоящее.

Дед опрокинул лукошко, примостился на край его, начал объяснять:

— Вот, допустим, имеешь ты курицу. Кормишь ее, окаянную, год, два, четыре, а она все в одном весе — на один котелок. А тебе, знамо, хочется, чтоб она росла, чтоб весила пуд, два, а не то и более. Но ее, клятую, сколь ни корми, в барана не обратишь. Нет. И вот тут-то на подмогу пришла наука. Есть, оказывается, способ раскормить курицу весом с барана, а быка — слоном.

— Мать моя! Да неужто?

— Э-э, неужто. На печке будешь сидеть — ничего не узнаешь. И делов-то, оказывается, сущий пустяк. На пуд прибавки живого веса, по моим подсчетам, нужен всего лишь килограмм дрожжей. Ну, а если к этому добавить решетцо спелого хмеля, то и два пуда прибавки даст.

Бабка было выразила сомнение насчет такого неслыханного привеса, но дед быстро обезоружил ее примером насчет вздутого теста, и она дала согласие на эксперимент, даже вызвалась достать для волшебного стимулятора килограмма три дрожжей. Фетис же, довольный согласием старухи, надел охотничьи сапоги, взял лукошко и отправился на болото собирать дикий хмель.

К утренней кормежке препарат-стимулятор, составленный из пивных дрожжей и хмеля, был готов. Дед вылил его в кадку и торжественно преподнес с вечера не поенному быку.

— Пей, милок. Пей! Наука постаралась для тебя. Такое кушанье не снилось ни тебе, ни бычачьему роду твоему.

Огромный, похожий на зубра бык, привязанный к стене цепью, осторожно понюхал пойло, покосился грозным глазом на хозяина и, вздохнув, начал пить.

…Дед и бабка грелись после утренних хлопот на печке, толковали насчет возможной прибавки и базарных цен на мясо, когда в хату со свирепым ревом вломился сорвавшийся с цепи пьяный бык. Коротким ударом он сшиб ступу, лавку, стол и, поддев на рог ведро, начал крошить печь.

Прибежавшие на помощь люди с трудом уняли рассвирепевшего, пьяного быка, отходили нашатырным спиртом бабку и вытащили деда, застрявшего в печной трубе, куда он кричал «караул!».

Золотая жила

За массивным столом, над которым тихо раскачивалось полотнище с призывом «Двинем вперед грибозаготовки!», грозно восседал директор заготконторы «Главсыроежка» Амос Макарович Тетеркин — шарообразный детина, с трудом втиснутый в белую косоворотку.

Перед ним, вытянувшись в струнку, стоял тонкий, длинноногий Федя Сачков в желтой восьмигранной кепке, черном запыленном сюртуке, белых брюках дудочкой и парусиновых полуботинках, безмолвно требующих ремонта. На его измученном лице застыла досада, смешанная с испугом и разочарованием.

Обливаясь ручьями пота, парень пытался