Сумеречная зона - Александр Лекаренко

Он начал спускаться по железной лестнице, переходя из света в тень, окна, похожие на амбразуры, были только на самом верху башни, по мере нисхождения тени становилось все больше, и ему это нравилось — он провел так много времени под сжигающим и слепящим солнцем, что полюбил мрак, — в самом низу был лабиринт цокольных помещений, в котором он жил.

Герта уже ждала его у подножия лестницы, лабиринте, как в лисьей норе, было несколько проходов наружу, через которые они могли двигаться в любое время и в любом направлении, на бетонной крыше башни всегда лежала бухта прочного нейлонового троса для аварийного спуска вниз.

Доставая из рефрижератора мясо для Герты, он обнаружил, что пора пополнить припасы. Он делал это не чаще раза в неделю — в здании «Плюса» был еще один холодильник и электрогенератор на случай перебоев с электроэнергией, что случалось постоянно. С удовольствием понаблюдав, как собака, чавкая, заглотала куски говядины, он вывел во двор мотоцикл — мощный и надежный, как бульдозер, «Урал», оснащенный двумя дополнительными багажниками по бокам рамы. В бетонном заборе, отделявшем территорию от заброшенного поля, была неприметная калитка, через которую он выбрался на тянувшуюся вдоль забора в сторону города тропу, протоптанную шакалами, промышлявшими в промзоне. На нем были линялые джинсы, ковбойка, рабочие ботинки и потертый шлем, советского образца — он ничем не отличался от жителя полусельского пригорода, приехавшего на базар по своим делам, и Воронцов, сидевший под драным зонтом у входа в забегаловку с кружкой пива в руке, скользнул по нему безучастным взглядом.

Глава 8

Хотелось накатить еще, но Воронцов удержался и пошел домой, не добрав сто пятьдесят до привычной кондиции — в его доме продолжала сидеть бесризорница, и следовало сохранять контроль над ситуацией и речью.

Он не слишком опасался, что она утащит что-нибудь, он даже оставил ей ключи на кухонном столе — тащить у него было нечего, а свои деньги он таскал в кармане и тратил столько, сколько получал. Проблема жизненного пространства его не волновала, — он жил один в большом старом доме, наследованном от родителей, и необходимость делиться с бродяжкой своим бутербродами не угнетала его, но он понятия не имел, что с ней делать дальше. Поэтому он решил не делать ничего, и предоставить времени рассосать эту проблему в смутной надежде, что тяга к перемене мест тихо увлечет насельницу куда-нибудь подальше и от его территории, и от его жизни.

Она ничуть не мешала ему — домой он приходил только ночевать, но он дал ей возможность вымыться, поесть по-человечески, по-человечески выспаться и считал свой долг исполненным, он отнюдь не был настолько самонадеян, чтобы брать на себя ответственность за чью-то жизнь.

Войдя в дом, он сразу почувствовал, что что-то не так — атмосфера изменилась, гомеостазис одинокого жилища был нарушен, в воздухе витал запах чего-то вкусного. Уходя утром, он оставил немного денег, чтобы жилица могла сесть на автобус, если судьба внушит ей спасительное желание уйти по-английски, бросив ключи в форточку. Но здесь и не пахло никакой Англией, здесь пахло жаренной курицей и не пахло пылью, ветер судьбы унес в сторону автобусной остановки привычные затхлые запахи и вернулся на круги своя — ветром перемен.

Он застыл на пороге. Как мало надо броне, окружающей сердце, чтобы дрогнуть паутиной трещин от точного удара, как бронестекло, если точно знать, куда бить.

Девочка выглянула из кухни, и они встретились глазами.

Я приготовила поесть, — тихо сказала она.

Едва притронувшись, к зажаренной в духовке курятине, он уже не мог остановиться — посла пива с «прицепом» и дня, проведенного на кофе и сигаретах, его обуял зверский голод, и он с трудом притормозил вовремя, чтобы не сожрать все.

— Вкусно? — спросила девочка.

— Да, — коротко ответил он и ушел в спальню, не сказав ей больше ни слова.

Она лежала в свете луны, за окном стояло майское полнолуние, сквозь приоткрытую фрамугу текли ночные запахи цветов и влажной земли — хозяин дома не нашел нужным заметить, что она полила его розы и кусты жасмина.

Хозяин дома лежал за стенкой, поставив на грудь стакан с джином, и смотрел, как дым сигареты вспыхивает в луче лунного света, сквозь приоткрытое окно текли запахи влажной земли и ночных цветов — он вспомнил, что забыл их полить сам.

Тень оконной рамы крестом лежала на ее обнаженной груди — сегодня был ее день рождения, и она делала себе подарок, купаясь в лучах лунного света, как научила ее бабушка. Бабушка-пропойца и сбежавшая мама были правдой, когда она рассказывала о них человеку за стенкой, но все было не так в лучах полной луны. В лучах полной луны она была принцессой, но как мог увидеть это человек из-за своей стенки?

Что-то тревожило его, что-то не давало заснуть, может быть, полная луна? Он посмотрел на серебряный диск сквозь жидкость в стакане, и его глаза стали серебряными.

Она закрыла глаза и поплыла в темноте, притянутая нитями лунного света, ее губы приоткрылись, соски отвердели, руки и ноги образовали косой крест.

Что-то тревожило его, что-то вращалось на периферии сознания и не могло проникнуть в него, как будто перечеркнутое серебряным крестом. Что?

Вращаясь, она уплывала во тьму, во тьме было хорошо, во тьме тонуло все, чего она не хотела помнить, и из тьмы прорастало что-то, чего она страстно желала, — острое, подобно серебряному шипу, оно таилось во тьме и прорастало в ее теле одновременно, — предчувствием боли и восторга.

Что вращалось на периферии сознания, что тревожило его, не давая заснуть? В памяти всплывали лица, множество лиц, лица были плотью его работы — живые и мертвые, неподвижные, плачущие, орущие — безглазая плоть, отлитая в памяти, как в гипсе, он шел по лицам, как по булыжникам мостовой, и вдруг в прорезях маски мелькнули глаза. Где он видел этот взгляд? Где?

Она открыла глаза — падение во тьму становилось слишком пронзительным — она прижала колени к груди, чтобы удержать парящее в пустоте сердце — и здесь ее настиг удар луны.

Он убрал стакан с груди и встал, прислушиваясь, — ему показалось, что за стенкой раздался всхлип или стон. Но все было тихо, в комнате плавали лунные тени. Он глотнул из стакана — зеркало на стене повторило жест, и он застыл, глядя в лицо, проступившее из его серебристой поверхности.

Глава 9

Рабочий день начался вдохновляюще — утреннюю сходку в райотделе посетил Большой Босс из управы и провел Большой Вздрюк с целью повышения общего энтузиазма. Вздрюкнуть оперсостав всегда было за что, такие набеги проводились в плановом порядке, и за годы, проведенные в системе, Воронцов давно к ним привык. Но на сыщиков помоложе они оказывали стрессующее действие. Поэтому после сходки личный состав разделился на две части — совсем молодые лихорадочно накинулись на работу, а те, кто поопытней, — отправились снимать стресс к Арутюну. Воронцов, не примыкающий ни к тем, ни к другим, просто занялся текущими делами. Дела же текущие вытекали из общего отношения к делу — не должно быть белых пятен на карте территории. Поэтому он запасся антисобачьим аэрозолем, куском колбасы, фонарем, кусачками и отправимся знакомиться с «Плюсом».

Разумеется, прежде чем осуществить вторжение, он походил вокруг, покричал, посвистел и погремел цепью на воротах. Но никакого шевеления не возникло за периметром ограды, никто не вышел поинтересоваться, что за шум, никто не мелькнул за окнами бетонной коробки офиса, и собаки в этот раз не было.

Он рассчитывал проникнуть внутрь скрытно и без помех, в том месте, где ограждение примыкало к бетонному забору и не просматривалось из окон офиса, но сталь сетки оказалась не по зубам кусачкам, которые он принес с собой в кармане. Ячейки сетки растягивались, как пружина, верхний ее край был укреплен на двух скрученных жилах колючей проволоки, а нижний — глубоко утоплен в земле во избежание подкопа. Это заградительное сооружение, казавшееся прозрачным и изящным, имело несколько степеней защиты — его явно устраивал человек, знающий толк в деле.

Человек, знающий толк в деле, с усмешкой наблюдал за безуспешными попытками ищейки проникнуть через преграду, стоя у амбразуры своей сторожевой башни. Это заградительное сооружение, как и любое другое, не было неприступным — оно было рассчитано на то, чтобы затормозить противника, сделать его видимым, давая обороняющемуся пространство для маневра, и время, чтобы выставить прицел. Прицеливание исключалось по действующим правилам игры, а не пользовать собаку значило прекратить игру вовсе. Поэтому наблюдатель удовлетворенно кивнул, увидев, что противник нащупал слабое место в преграде и начал взбираться вдоль металлической опоры, опираясь на те ячейки, которые были прикручены к ней толстой проволокой и не тянули за собой всю сеть.