Лишь небеса знают - Элайн Кофман

— Не годится преследовать мужчину, гнаться за ним, будто волк за раненым оленем. Ему это надоело. Повторяю еще раз — женщине не пристало охотиться за мужчиной. Так нельзя, не положено.

— А почему?

Сэмюэль беспомощно махнул рукой.

— Ну не знаю я почему. Не я придумал эти правила. Так было испокон века. Первый всегда мужчина… если, конечно, вообще… Да об этом в Библии сказано, в конце-то концов! Неужели ты не понимаешь!

Лиззи стояла, сложив на груди руки, и упрямо глядела в потолок.

— Не понимаю! В любви правил не существует.

— Кто тебе это сказал? — подозрительно спросил он.

— Мисс Сэмсон.

— Мисс Сэмсон… эта болтушка? Твоя учительница сама не знает, что плетет. Так вот кто внушает тебе эти дурацкие мысли?

— Она не внушает мне никаких дурацких мыслей.

— В таком случае, откуда ты их черпаешь?

— Я сама до всего додумалась! — закричала Лиззи, — ну как ты можешь называть переполняющие меня через край красоту и поэзию дурацкими мыслями?

— Как? Сейчас объясню. Утверждать, что в любви не существует правил, нелепо, а мисс Сэмсон — дура, если она так считает.

— Мисс Сэмсон этого не говорила. Она читала.

— Говорила, читала, — какая разница? «В любви нет правил», — видите ли. Бессмысленный набор слов. Разумеется, додуматься до такого способна только женщина.

— Эти слова принадлежат мужчине, папа.

Сэмюэль так удивился, что очки, подпрыгнув, съехали ему на нос. Водрузив их на лоб, он переспросил:

— Мужчине?

Лиззи кивнула.

— Мисс Сэмсон сказала, что английский поэт Джон Лили написал: «Могущество и зло, предательство и вероломство, безверие; в любви законно все, она не подчиняется канонам».

— Поразительно, ты запомнила каждое слово в такой длинной фразе, а запомнить, что нельзя приставать к Тэвису Маккинону, не можешь. И к вашему сведению, мисс Всезнайка, Джон Лили был комическим поэтом. А мисс Сэмсон морочит вам голову, и ничего больше, это совершенно очевидно. Впрочем, чего можно ожидать от женщины, которую зовут Далила Сэмсон.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, а значит — не согласна, — отрезала Лиззи.

— Элизабет Амелия, — после долгого размышления снова обратился к ней отец, обычно называвший ее полным именем, когда гнев его утихал, — не я ли до хрипоты внушал тебе, что женщина должна терпеливо ждать, пока мужчина обратит на нее внимание?

— Но, папа, Тэвис не заметил бы меня, если бы я ждала.

— Да уж, заметил, и еще как заметил! Все дело в том, что он не желает иметь с тобой дела и сегодня убедительно просил, нет, требовал, чтобы я избавил его от твоих домогательств. Обещай мне, что ты больше не будешь садиться у него за спиной в церкви, переходить через улицу, увидев его, и подкарауливать у дверей тех домов, куда он заходит. Ты перестанешь писать ему любовные письма, заглядывать в окна его рабочего кабинета, провожать до дома и рассказывать его подругам, что он болен редкой и очень заразной болезнью, которую подхватил в Борнео.

— Но я не говорила, что он болен редкой болезнью, а что мог бы ею заболеть, — уточнила Лиззи.

Сэмюэль снова покраснел и повысил голос:

— Маккинон никогда не был в Борнео!

— Откуда ты знаешь?

— Он сам мне сказал.

— Мало ли что он сказал…

— Лиззи, у бедняги начинается морская болезнь, стоит только отплыть от берега. И именно потому он конструирует корабли, а не плавает на них. — Сэмюэль замолчал, не зная, что еще сказать. Ну почему все его доводы, как глас вопиющего в пустыне? Если бы только была жива Пейшенс! Она бы нашла подход к девочке, придумала, как укротить их непослушное дитя. Ну что он делает не так? Воспитывать ее ему оказалось не под силу. Салли и Мэг — ангелочки, а в этой сидит сущий дьявол.

Взяв трубку, он набил ее табаком, раскурил и пару раз затянулся, чтобы успокоить взбудораженные нервы. Однако перед его мысленным взором все равно всплывала перекошенная от злости физиономия Тэвиса Маккинона, не далее как на прошлой неделе притащившего Лиззи домой за косички со словами, что негодница снова взялась за свое.

Сэмюэль недовольно кривился каждый раз, когда вспоминал о том, что Лиззи, прячась за кустом, подглядывала за тем, как Маккинон и два его приятеля купались в чем мать родила. Если верить пострадавшему, то он поймал девчонку уже одетый, и лишь для того, чтобы услышать: «Не думай, что у тебя есть что-то такое, чего я до сих пор не видела. У меня, между прочим, шесть братьев…» — на что Маккинон, по его словам, растерявшись, ответил: «Но я же тебе не брат», — и поволок за волосы домой.

Теперь они стояли друг напротив друга молча, и отец, думая о том, как ему обойтись с бесстыдницей построже, заранее знал, что снова отступит, заглянув в эти, как у матери, цвета лаванды, бездонные глаза на очаровательном личике, обрамленном золотистыми светлыми локонами. И вот этот ангел сумел превратить его жизнь за последние три года в форменный ад. Словно прочитав мысли отца, Лиззи вкрадчиво произнесла:

— Я знаю, сколько доставляю тебе неприятностей, папа.

— При чем тут неприятности, дитя мое, — вздохнул Сэмюэль. — Все было бы ничего, если бы не история с Маккиноном… Вот это действительно просто позор… Твои выходки привлекают больше народу, чем воскресная служба.

— Я… я понимаю, прости меня, за то, что я тебя снова огорчила.

— Хорошо, что ты осознала вину и попросила прощения. Но, поверь, этого недостаточно. Маккинон доведен до белого каления, и вместе с ним я.

Сэмюэль отметил, что личико Лиззи побледнело. Всякий раз, принимаясь бранить ее, он испытывал угрызения совести. «Ведь не вина бедняжки, что ее мать умерла, когда родилась малютка Мэг, которая, впрочем, тоже не виновата», — убеждал он себя.

Смерть Пейшенс была тяжелым ударом для всей семьи, но в особенности для Сэмюэля, которому теперь предстояло одному воспитать девятерых детей. С мальчиками он справлялся, с Салли и Мэг проблем пока не было, может оттого, что первой было восемь лет, второй — пять. Устало опустившись в кресло с высокой спинкой, Сэмюэль со вздохом произнес:

— Ступай к сестрам. — Подождав, пока дочь уйдет, он откинулся назад и, глядя в потолок, продолжил уже для себя: — Один Господь ведает, что она натворит в следующий раз.

3

Она выкрасила волосы. В рыжий цвет.

— Это не краска, — объяснила Лиззи ошарашенной Бекки, — а хна, ее использовали еще в Древнем Египте.

— Возможно, в Древнем Египте хну и использовали, но ты стала из-за нее страшной, как смертный грех, — заметила подружка, следуя за ней в спальню.

Комната была под стать Лиззи. На первый взгляд, обыкновенная, но, если присмотреться повнимательней, не такая, как остальные. Стены здесь были белые, а полы — светлые, из некрашеного дерева. Знаменитые Чипендейл, Шератон и Виндзор причудливо соседствовали со случайными предметами. Часы, лампы, зеркала, старинный дубовый сундук, футляр для Библии, умывальник с фаянсовым кувшином и тазом не просто притягивали к себе взгляд, но и словно настаивали на том, чтобы занять необходимое место среди громоздкой мебели. Все здесь было не случайно и устраивалось по воле того, кто знал, чего он хочет для своего удобства. Пожалуй, только у Лиззи в комнате было больше всего вещей, отражающих индивидуальность хозяйки. Купидоны и нимфы гонялись здесь друг за другом вдоль бордюра, окаймлявшего стены, высушенные, перевязанные ленточками букетики цветов соседствовали с коробками, наполненными ракушками, птичьими гнездами и крылышками бабочек. И все же, вопреки общепринятым представлениям о красоте, тут царили изящество, простота и свобода, словом, царила Лиззи.