Красный сердолик - Филлис Уитни

Я не знала, чем была обеспокоена Крис и что она собиралась мне сказать. Я не знала, в какой тугой узел завязывались людские взаимоотношения вокруг моего бывшего жениха, но у меня были недобрые предчувствия. И я сама ощущала себя начиненной динамитом, а играть роль буфера было некому.

Тогда я услышала шаги Монти в коридоре. Я подняла голову и заняла оборонительные рубежи. Я знала Монти. Знала, каким очаровательным он умел быть, если хотел; знала силу его мягких, доверительных слов, способных обезоружить тебя, а потом предать. Мне нечего было ему противопоставить: своих слов у меня сегодня не было.

Сейчас произойдет та самая встреча, мысль о которой преследовала меня с самого утра. Этот момент наступил.

Глава 2

Майкл Монтгомери вошел в кабинет своей обычной уверенной походкой. Он направился прямо, к моему столу и встал перед ним, высокий и светловолосый, глядя на меня сверху вниз. Его лицо свидетельствовало одновременно о силе и о слабости характера; целеустремленность уживалась в нем с чувственностью. Несмотря на свои сорок три года, он был полон жизненных сил.

— Ты хотел меня видеть? — спокойно спросила я. Его карие глаза источали немую мольбу. Когда он смотрел на женщину с подобным выражением, она забывала, что его подбородок не отличается твердостью, а линия рта выдает жестокость.

— Не знаю, как начать, — сказал он. — За последние две недели я часами репетировал этот разговор, подыскивая нужные аргументы и выражения, но вот сейчас ты передо мной — и я не в силах найти хотя бы одно подходящее слово.

Может быть, тебе просто нечего сказать? — предположила я. — Почему бы нам не оставить все как есть? У каждого из нас своя работа, а личные соображения мы можем приберечь для себя.

Но Монти был слишком тщеславен и не мог отпустить меня без затей. Он меня бросил. Женился на другой женщине. Но нуждался еще и в том, чтобы я продолжала подчиняться его воле.

— Когда дело касается нас с тобой, личные соображения рано или поздно вступят в свои права, — произнес он, понижая голос и добиваясь такого звучания, которое, по-видимому, считал неотразимым. Самая печальная сторона дела состояла в том, что в былые времена эти трюки казались неотразимыми и мне. Что никак не свидетельствовало о большом уме и не льстило моему самолюбию.

— Ты не можешь обойтись без меня, так же как и я не могу обойтись без тебя, Лайнел. Я жестоко надругался над твоими чувствами, но…

Я и сама была немного удивлена той резкостью, с которой прозвучал мой голос.

— Нет! Нет, Монти. Это не в твоей власти — надругаться над моими чувствами. Над моей гордостью — может быть. Но не надо мной самой. Ты бываешь очень мил, когда пускаешь в ход свое обаяние, и, признаюсь, в свое время я была достаточна глупа для того, чтобы принять твою игру за чистую монету. Но теперь я свободна, ты больше не имеешь надо мной власти. Не понимаю, почему ты поступил так, но этот вопрос меня просто не интересует.

Он продолжал гнуть свое, как будто до него не доходил смысл моих слов.

— Лайнел, дорогая, впервые в жизни я полюбил по-настоящёму, я люблю тебя сильнее всех на свете.

Боже милостивый, подумала я, уж не собирается ли он заниматься этой мелодекламацией, пока не возьмет меня на измор? Надо признать, что получалось у него неплохо, сказывалась длительная практическая подготовка.

— Так оно обычно и бывает, — попыталась я отрезвить его. — Это я насчет «впервые в жизни и сильнее всех на свете». Но как же сочетается безмерная глубина твоих чувств с тем простым фактом, что ты меня бросил и женился на Крис?

— Об этом я и хочу с тобой поговорить, Лайнел. Поэтому я здесь. Давай с тобой поужинаем сегодня вечером.

Это предложение настолько меня возмутило, что я отодвинула стул и стала приводить в порядок бумаги на столе.

— Ты уж меня извини, — ответила я, — но у меня намечены на сегодня кое-какие дела.

Я прошла мимо него, направляясь к двери, но он последовал за мной и взял за руку.

— Лайнел! Ты должна дать мне шанс. Позволь мне рассказать…

Я резким движением освободила свою руку.

— Если ты не желаешь думать о Крис — о твоей жене. А то о ней придется подумать мне. Я ее очень люблю, и мне ее жаль. И меньше всего на свете мне хочется обедать с ее мужем.

Он начал было возражать, и, чтобы его остановить я сказала нечто такое, чего говорить не собиралась.

— Раз уж об этом зашла речь — о том, что у тебя есть жена — позволь мне дать тебе один совет: не следует выставлять на всеобщее обозрение свои отношения с женщинами вроде Карлы Дрейк.

К моему удивлению, он не проявил в этом вопросе своей обычной изворотливости.

— Между мной и мисс Дрейк ничего нет, — заверил он меня. — Я с ней едва знаком.

Но мне показалось, что его оправдания прозвучали чересчур неискренне; к тому же я не могла выкинуть из памяти его рук, лежащих на плечах Карлы. Я не собиралась продолжать дискуссию на эту тему.

Выйдя из комнаты, я прошла по узкому коридору до того места, где он расширяется, образуя площадку возле лифта. Я не могла унять внутреннюю дрожь и злилась, потому что позволила ему себя завести. Но то, что он делает сейчас с Крис, то, что он, несомненно, проделывал раньше с другими девушками, — отвратительно и жестоко. А Крис совсем молоденькая, и она безнадежно, смертельно его любит.

Именно в этот момент я кое-что поняла. Встреча, о которой я с ужасом думала целый день, состоялась, но не принесла мне облегчения. Я холодно оборвала последние нити, связывавшие меня с Монти, но никакой эмоциональной разрядки от этого не испытала. Моя внутренняя напряженность скорее возросла; казалось, какая-то неумолимая сила влечет меня к неведомому будущему.

Я попыталась стряхнуть с себя этот морок и посмотрела на бумаги, которые держала в руке. Это были заготовки для рекламы показа мод, запланированного на субботу. В любом случае я должна спуститься на четвертый этаж и обсудить детали с Оуэном Гарднером. Возможно, я застану Крис у отца и выясню, что ее тревожит.

Четвертый этаж — мое любимое место в магазине. Этаж роскоши и высокой моды. В больших застекленных витринах выставлены редкие меха и изысканные платья. Мягкие ворсистые ковры податливо обволакивают ногу при каждом шаге; приглушенное освещение рассчитано на то, чтобы подчеркнуть совершенство товаров и выгодно оттенить красоту женщин-покупательниц.

Отдел был гордостью Оуэна Гарднера; он вложил в него все свое дарование художника. Людям, плохо знавшим Гарднера, это могло показаться странным; он имел вид туповатого маленького обывателя, которому более пристало интересоваться гольфом по воскресеньям и ежедневными сообщениями о дешевых распродажах, чем соблазнами мира высокой моды. Но я никогда не забуду, как застала его однажды врасплох: он нежно поглаживал своими пухлыми ручками отрез китайской парчи. В ту минуту он не был нервным коротышкой, все помыслы которого направлены на повышение доходности своего отдела; я поняла тогда: он сумел сделать четвертый этаж образцовым только потому, что любил роскошь и красоту со страстью, доступной не каждой женщине.