Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие судьбы вберет в себя «Дастан о каракалпаках». И среди них — жизненные пути трех правителей — Мамана («Сказание о Маман-бие»), Айдоса («Неприкаянные») и Ерназара Алакоза («Непонятные»). Три трагических пути, сопряженные с тремя периодами жизни народной. Именно в отношениях с простыми людьми проявятся величие Мамана, слабость Айдоса, целеустремленное мужество Ерназара Алакоза.
Так был создан «Дастан о каракалпаках», книга, утверждающая мысль об ответственности исторической личности за свои деяния, ибо с ними связаны жизни людские, судьбы народные. Трагическая история народа воплотилась в трагических судьбах.
И снова нахлынули проблемы современности. Один из поздних по написанию романов — «Зеница ока» — вошел в этот том. У романа своя, печальная история. Журнальный вариант его был опубликован в 1981 году. Однако книгой стал далеко не сразу. Руководство республики, рапортовавшее в «верха» об очередных успехах региона, наложило запрет на рукопись. Набор был рассыпан. На русском языке роман увидел свет лишь в 1986 году.
Т. Каипбергенов сказал как-то, что писал «Зеницу ока» «горячась и волнуясь». Убеждена: надо было обладать немалым мужеством, чтобы в то время — памятуя о негативных событиях, вскрывшихся в Узбекистане, — решиться на эту книгу. Она была рождена любовью к своему народу, к своей земле и — болью. Болью совестливого человека.
Пожалуй, трудно двумя словами определить тему «Зеницы ока». Экологическая? Да. Но свести только к ней — значило бы обеднить роман, почти ничего не сказать о нем. Книга о порочном стиле руководства? Да. Но и... Роман вопиет о необходимости перемен в нашем обществе, разве что слово «перестройка» в те годы не бытовало, но и оно названо. А шире «Зеница ока» — о Добре и Зле, которые подчас (впрочем, почему подчас — нередко!) уживаются в нас.
Писатель, следуя лучшим традициям русской классической и советской литературы, в частности, нашей деревенской прозы, торит дорогу мысли, остро ставит проблемы, требующие своего разрешения. Здесь раскрылись нам новые грани дарования Т. Каипбергенова. Мы явственно услышали голос сатирика. Некоторые персонажи (гротесковый образ Завмага) достигают символических обобщений. Автор выказывает себя и страстным публицистом. Яростная потребность выговориться, пробудить гражданскую совесть читателя приводят порой к тому, что характеры героев отодвигаются на второй план, уступая место факту. Что ж, за это упрекали и «Печальный детектив» В. Астафьева и не только его... Молчать далее было невозможно.
Каракалпакский совхоз «Жаналык» воспринимается нами малой моделью общества, застой в котором и породил приписки, коррупцию. Детище этого времени — бывший директор совхоза Ержан Сержанов, фигура также во многом символическая. Характерен уже облик его: лицо — «бесстрастное, строгое и покровительственное». Вершитель человеческих судеб. «Сколько ни вглядывайся, не поймешь, хорошо ли сейчас Сержанову или плохо, радуется или печалится, жарко или холодно ему». Не правда ли, издавна знакомый и порядком приевшийся портрет стоящих над нами?..
В совхозе про Сержанова говорят: добр был. Хорошо знал душу человеческую, никого не обидел. Правда, себя тоже похвалой не обходил, ну, да за кем не стало! Любит повторять: «Я сделал совхоз». «Двадцать лет воз везу». За все время на курорте ни разу не побывал... Заслуга? Как знать... Но устраивал всех. Или почти всех. Впрочем, а кто бы стал критиковать, кто бы осмелился? Секретарь райкома не позволил бы... Но ведь на самом деле Сержанов передыху не знал. Занят был целыми днями. Все на себя брал. Единовластный хозяин, заменить — некому.
Хозяин, а на поверку — временщик. После него — хоть потоп. Методы его руководства страшные, развращающие людей, убивающие всякое понятие о нравственности. Чтобы люди работали, считает, надо или устрашить их, или ублажить. Мзда, приписки — все в ход идет. Сержанов и представить себе не может, что можно иначе руководить. Искренне уверен, что «завалится» все с приходом нового директора: хозяйство разрушит, народ распустит, а за ним «глаз да глаз нужен»...
Как много знали мы таких «незаменимых». И жаналыкцам до последнего мига не верится: как же это — Сержанов уйдет, а хозяйство останется. Вот если бы наоборот... И впрямь, всяко бывало: колхозы переделывались в совхозы, разукрупнялись, объединялись, а сержановы оставались. Да и сейчас не можем быть уверены, что они исчезли. Живуч этот тип. Должность директора для него — пост солдата: «С двух сторон на тебя давят, а ты оберегай и тех и других». А «давят» и секретарь райкома Нажимов, и рабочие. Сержанов все берет на себя. Этакое связующее звено между партией и массой, толпой: «Нажимовы людьми править не могут (заметьте: «править»! — М. Л.), они могут требовать лишь от таких, как я, а мы — такие, как я, — уже требуем от народа».
Вот разгадка многому, той пропасти, что легла в свое время между иными партийными работниками, руководителями и народом. Сержановы устраивают нажимовых. Их «система» включает и приписки, и мзду, и окрик, и пряник. Им не нужны люди — руки нужны, и это страшно.
Писатель стремится разобраться в первопричине негативных явлений, вскрыть корни их.
Нужны были высокие показатели, и их выбивали любыми путями. Превратно истолковывалось само понятие чести. Ложь культивировалась, вырастала в огромный ком. Люди привыкли к ней. Затухала инициатива: зачем думать, когда начальство «шевелит мозгами»? Общая инерция приводит к тому, что у рабочих совхоза утрачивается чувство хозяев земли. Каждый о себе печется, расцветает потребительство. Многие убеждены: все само собой образуется, «не выполним план — так выкрутимся, а и не выкрутимся — так все равно не пропадем». И выкручиваются. За счет приписок,
