Уникальный роман - Милорад Павич

– И все это ты узнал во сне? – спрашивает мадам Лемпицка.

– Да. Но тут сон прервался, а потом продолжился в одну из следующих ночей и становился все страшнее и страшнее.

– Почему? – перебивает его Лемпицка. – Что тут страшного?

– Страшно то, что в моем сне рядом с Пушкиным на диване спит огромная белая борзая с золотой головой, а я во сне хожу на цыпочках, чтобы эту борзую не разбудить, потому что, если она проснется, она кого-нибудь загрызет, я знаю это наверняка… К тому же Пушкин все время только и думает, как бы заманить к себе дьявола. Ужас!

– Но почему тебя так волнуют эти сны с Пушкиным? Неужели это так важно?

– Потому что он ищет встречи с дьяволом для того, чтобы получить у него ответ на вопрос, который мучает и меня: когда и как окончится моя жизнь? Может быть, ответ дьявола будет иметь силу и для меня, потому-то мне и снится этот сон…

– Ангел мой, но это же всего лишь стихи.

– Какие стихи? – спрашивает хрипло Дистели.

– У Пушкина есть стихотворение «Дорожные жалобы», в котором он и задает все эти вопросы: когда и где, в каком овраге закончится его жизнь? Совершенно ерундовое стихотворение, поэтому оно мне и запомнилось. В Вене я дружила с детьми русских эмигрантов, и вместе с Эрвином (моя близость с ним распространялась на все, что выше пояса) и Диттером (а с ним я была близка ниже пояса) мы перевели эти стихи на немецкий и отдали их под видом стихотворения одного немецкого поэта Лизе – она была дочерью русского белогвардейца и полной дурой. Мы предложили ей перевести стихотворение на русский и пообещали, что Диттер опубликует его в журнале… Получилась настоящая комедия… А ты, ангел мой, все воспринимаешь слишком серьезно.

– Ты так думаешь потому, что тебе известно не всё. Есть кое-что еще, гораздо страшнее.

– И что же это такое?

– А то, что этот сон я купил.

– Ты покупаешь собственные сны? Не понимаю, как такое возможно?

– Этот сон я не должен был увидеть сейчас. Он должен был присниться мне только через три недели. Но я заплатил, чтобы это случилось еще прошлой ночью, то есть раньше времени.

– Что ты такое говоришь, ангел мой? Ну-ка посмотри на меня, на дне глаз, как на дне стакана с виски, всегда есть немного правды… Проверим… Знаешь что, я уверена, ты регулярно бываешь у этого торговца будущим, у этого шарлатана, который пятницу продает за вторник. И скрываешь это. Признавайся, ты звонил по телефону, который оставил тебе тот грабитель!

– А что, если это и так?

– Если ты ходишь туда, я пойду с тобой. Хочу посмотреть, что ему от тебя нужно. Это что, какая-то женщина?

– Нет. Но я должен приходить один. Это одно из условий.

– Одно из условий? Значит, есть и другие условия? То есть он тебя шантажирует! И наверняка требует денег. Только не говори мне, что он продал тебе твой же сон и что ты был настолько глуп, что ему за это заплатил! Завтра пойдем вместе. Я хочу на него посмотреть.

– Завтра мы можем пойти вместе, но не к нему, а в больницу. Я записан к онкологу. Он будет смотреть мое горло.

– Онколог? – вскрикивает мадам Лемпицка, с ужасом глядя на Дистели. Она пытается проникнуть в тайну, которая кроется за этой страшной истиной. Она знает, что тайна всегда старше истины.

3. «Magnum»

Дорогая Лемпицка!

Не удивляйся, что пишу тебе электронное письмо, вместо того чтобы позвонить по телефону, но голос мне совсем отказал, поэтому я и отказался от мобильного. Можно было бы послать тебе SMS, но, как ты знаешь, я этого не умею. Поэтому мобильный я оставил дома. Это письмо я пишу тебе из больницы с помощью лэптопа, который взял с собой, потому что мне придется здесь задержаться. Я отменил все свои выступления на этот оперный сезон и вчера вечером снова лег в больницу, причем теперь надолго. Вообще-то, роль Бориса Годунова мне никогда особенно не нравилась. Анализы у меня плохие, но есть некто, кто облегчает мое положение. Это мой «торговец снами», как ты его назвала. И хотя тебе очень не нравится, что я с ним вижусь и время от времени говорю по телефону, он научил меня, как обращаться с болью, которая становится все сильнее. Ее, как круг сыра, нужно поделить на небольшие части: таким образом, кусочек за кусочком, я смогу ее легче переварить. Он сказал, что болезнь имеет собственную душу. Она в нас работает на себя и борется с нашей душой. Тебе нужно доказательство того, что у болезни есть душа? Пожалуйста, оно лежит на поверхности: из всех клеток человеческого организма не поддается уничтожению только раковая клетка… То есть она вечна. Ночью у меня опять были страшные сны, мне опять снится Пушкин.

Он сидит у меня во сне, удобно устроившись в кресле XIX века, и смотрит на портрет своего прадеда, относящийся к XVIII веку. Перед ним какая-то шкатулка, наполненная старыми монетами, там же лежат несколько африканских игл. Пушкин задумчив, но на этот раз он думает не стихами и не по-русски. Представляешь, он думает по-французски! Вот уж не ожидал, что он во сне так хорошо знает французский. Хотя я все понял, мне осталось совершенно неясно, что же все-таки вертелось у него в голове.

«Немного африканской магии моего деда Ганнибала, – думал он, – и немного балканской магии графа Рагузинского не помешает…»

Вдруг Пушкин выкрикивает какое-то имя, да так громко, что чуть не будит меня.

– Арина Родионовна! Няня!

Появляется старушка, и он просит ее принести из кухни трех кукол, она приносит трех прекрасно сшитых тряпочных теток в широченных юбках, которыми во время еды накрывают чайник, миску с пирожками или вареными яйцами, чтобы они не остыли…

Как раз на этом месте сон прерывается, он вообще всегда прерывается на семьдесят первой секунде от начала. Но мне не жалко, что я проснулся, уж лучше пусть мои сны прерывает «торговец будущим», чем боль.

Собственно, из-за боли я и пишу тебе это письмо. Может случиться, что скоро боль станет невыносимой, и в таком случае мне понадобится твоя помощь! Пойди ко мне домой (ключи у тебя есть) и возьми из выдвижного ящика бара то, что завернуто в фиолетовый платок. И принеси мне. Будем надеяться, что мне это не понадобится, но на крайний случай хорошо иметь под рукой что-нибудь, что может положить конец боли. Я договорился с врачами, что послезавтра они отпустят меня на один час, поэтому прошу тебя, давай встретимся около пяти в кафе «Счастье начинается с Т», где мы с тобой обычно пьем чай. Ты передашь мне то, что завернуто в фиолетовый платок, а я открою тебе важную новость, которую берегу для тебя уже несколько дней. Это наконец-то хорошая новость, и связана она с моим здоровьем!

Люблю тебя. Навести Тамазара. Он живет сейчас у известной тебе немой Селины.

Со странным чувством, что время может остановиться и потом потечь в какую-то такую сторону, куда никогда не текло, мадам Маркезина Андросович-Лемпицка в назначенный день отправляется в квартиру Дистели, заходит к соседке – немой госпоже Селине поцеловать Тамазара, потом, как в незнакомую пещеру, входит в спальню певца, где в свое время провела немало прекрасных часов. На столе она обнаруживает раскрытую книгу «Du bon usage de la lenteur», присаживается перед баром на стеклянный бочонок, который служит табуретом, и из глубины выдвижного ящика достает нечто такое, отчего у нее прерывается дыхание. Дорогой револьвер «Combat Magnum», причем заряженный. В нем ровно шесть патронов. Он завернут в платок фиолетового цвета.

Волосы на ее ногах под чулками стоят дыбом, когда под огромной черной шляпой, полной волос и страха, входит она в тот послеполуденный час в полупустое и мрачное кафе «Счастье начинается с Т», заказывает капучино, бросает взгляд на свои часы «Chopard» и почему-то не может понять не только который час, но и чему служит этот предмет у нее на запястье.

«Что же с этим делают?» – спрашивает она саму себя, удивленно уставившись на циферблат и одновременно прикасаясь рукой к деревянному сиденью стула и безошибочно, только через прикосновение, понимая, что сделано оно из древесины тиса. Потом, положив руку рядом со своей чашкой, она обнаруживает, что ей известно, из чего изготовлена столешница – из белого ясеня. Едва бросив взгляд, видит, что стены обшиты панелями из можжевельника. Они и пахнут можжевельником… Лемпицка не успевает удивиться своему неожиданно обострившемуся нюху, потому что в кафе входит Дистели. Торопливо обнимает ее и целует сначала в один висок, потом в другой, шепча изменившимся, хриплым голосом:

– Принесла?

Она протягивает ему фиолетовый сверток, и они садятся.

– Будешь что-нибудь пить? – спрашивает она, а он отрицательно мотает головой. Дистели бледен, смотрит как сквозь три ночи, но он красив, может быть, даже еще красивей, чем раньше, только уши у него стали прозрачными, через них видны его золотые волосы.