Огонь и ветер - Иар Эльтеррус

— Предусмотрительный какой, — похвалил Ри. Расстегнул карман — точно. Всё аккуратно лежало на месте, и сумка, и старая «Правда».

— А что делать, — Ит вылил оставшуюся воду в дренажную канавку. — Ну, вроде бы всё. Хорошо, что я ограду ещё летом покрасить успел. Сейчас делать меньше.

— И то верно, — кивнул Ри.

— Слушай, положи цветы к себе, — попросил Ит. — У меня бутылки, боюсь, помну.

— Нет вопросов…

На пассажирский терминал успели за десять минут до отхода автопоезда. Втиснулись в своё купе — полки им достались верхние, повезло — кое-как разложили вещи, отдали проводнику билеты. Караван тронулся.

— Нормально, — констатировал Ри, вытягиваясь на полке. — Хорошо ещё, что на десятичасовой взять получилось. А то тащись четырнадцать часов, одуреешь.

— Билеты только дорогие, — посетовала снизу какая-то средневозрастная тётка. — Совсем очумели с билетами.

— Да нет, сударыня, нормально билеты стоят, — возразил Ит. — Это ж купе. Да ещё и с бельем. Да ещё на втором ярусе. Так что грех вам жаловаться.

— Ой, молодой человек, я хотела спросить вас… — Женщина сконфузилась. — Вы случайно туберкулезом не болеете? А то у меня ребёнок, и я…

— С какой радости вы это решили? — опешил Ит. Свесился с полки и с большим удивлением посмотрел на женщину.

— Ну… вы худой и бледный, у меня брат болел, умер, и я… простите, я теперь всех спрашиваю. — Она потупилась.

— Нет, я ничем не болею, — успокоил её Ит. Отвёл в сторону воротник пиджака. — Значок видите? У нас больных не держат.

— Ох, простите. Инспектор транспортного отдела, караванный. — Она смутилась. — Ну да, у вас же комиссии всякие… действительно. Просто вы выглядите… простите ещё раз…

— На работе устал, — Ит снова улыбнулся. — Но это мы быстро поправим. Мсье, лезьте вниз, и давайте угостим даму, — позвал он Ри. — Водку будете, или сгонять к проводнику за более благородным напитком?

— Ит, ну вот кой чёрт, а? — зло спросил Ри утром. — Зачем тебе понадобилось поить эту курицу и этого борова?..

— Затем, что это был самый простой вариант, — угрюмо отозвался Ит. Они стояли на открытой площадке и курили. Автопоезд подходил к городу, скрытому утренней дождливой серой мглой. — Зато мы точно знаем, что она… не из «этих».

— Достала твоя паранойя, — Ри глубоко затянулся. — У тебя куда ни посмотри, все из «этих».

— А вдруг?

— Да иди ты к шуту…

— Нет, ты подожди, — обозлился Ит. — Тебе мало того, что было? Не отворачивайся!.. Мало, спрашиваю?!

— Нет.

— Вот и заткнись тогда.

— Прекрати, я тебя прошу.

— Проси сколько угодно, — Ит сплюнул. — Сам знаешь…

— …что это бесполезно. Проехали, — Ри в последний раз затянулся, швырнул окурок вниз. — Ладно, пошли. Близко уже совсем.

…С вокзала отправились на Пушкинскую пешком — те же полчаса, а по дороге нужно было завернуть в пару магазинов, дома у Ри, конечно, не было ни крошки еды. Затарились — картошка, пара банок кильки, белая булка, свежая, ещё даже тёплая, только-только с хлебозавода, банка клубничного джема и круг сомнительной колбасы. Если поджарить, то сойдёт.

Дома Ри, едва войдя, тихо свистнул, а затем позвал:

— Эй, где вы там? Вылезайте, мы вернулись.

Ит, войдя следом за ним в просторную тёмную прихожую, по привычке осмотрелся. Да, всё так же. За двадцать лет тут не изменилось ровным счётом ничего.

Всё так же висит на вешалке её плащ — Ри его, кажется, и не трогал, только пыль метёлкой смахивал, всё так же стоят туфли, в рядок (она всегда была аккуратной), и зонт-трость прислонён к калошнице… если не присматриваться, то вполне может показаться, что она вот-вот вернётся, но только она никогда уже не вернётся, и…

Из четырёх дверей три, выходящие в прихожую, сейчас были плотно закрыты, лишь одна, ведущая в кухню, была приоткрыта где-то на две ладони. Из неё тянуло сыростью, сквозняком — видимо Ри, уезжая, не стал закрывать форточку. Свои вещи Ри сейчас бросил в угол, не глядя, и быстро пошёл на кухню.

— Ты бы хоть разулся, — проворчал Ит. Стащил с себя отсыревшие ботинки, тоже поставил в угол. И пошёл следом за Ри на кухню.

Тот стоял у мойки и пристально всматривался в решётку вентиляции.

— Ау, — позвал Ит. — Спят, что ли?

— Да, как же. Сейчас… Тринадцатый, Брид, вылезайте! Хватит притворяться.

В вентиляционном коробе раздался шорох, потом решётка дрогнула.

— Сейчас, — раздался сверху недовольный голос. — Лови давай. Ноги тут все переломаешь…

— Ой, не ври, что вы шнур не взяли, — проворчал Ри.

— Взяли. Тебе охота его сматывать и обратно запихивать? Нет? Тогда лови.

Решётка, наконец, уехала в сторону, и в отверстии показалась голова Брида — подвязанные запылённым носовым платком волосы, недовольное лицо. Он высунулся чуть дальше, и тут ему, кажется, дали сзади пинка — Ри едва успел подставить руки.

— Ещё раз так сделаешь, урою, — пообещал Брид.

— А ты мне на руку наступил, когда я спал… О, Ит, здорово! — Тринадцатый высунулся из отверстия. — Хорошо, что ты добрался. Так, мы сегодня спать к тебе.

— Это почему? — ревниво спросил Ри.

— Потому что он лежит смирно, в одеяло не заворачивается и руками не размахивает, — объяснил Тринадцатый. — А ты вертишься, как бешеная юла.

— Ну, да, — Ри понурился. — Что правда, то правда. На спинке дивана они от меня уже спасались.

Оба Мотылька стояли на полу и отряхивали запылившуюся одежду. Ит присел на корточки рядом, пожал им руки. Мальчишки, как звала их покойная ныне Джессика, за прошедшие годы почти не изменились, разве что суровости на лицах прибавилось да черты как-то острее стали. А так — всё то же. Рост — семьдесят сантиметров, пропорции ближе к гермо, чем к человеку; тонкие андрогинные фигурки, и у одного, и у второго длинные волосы, у Брида — оттенка благородной меди, у Тринадцатого — угольно-чёрные… невероятные создания давным-давно умершего скульптора рауф, сумевшего соединить живое и неживое, и гениального дракона по имени Кэс, Мастера Инструментов, который сумел сделать неживые тела — живыми.

Невероятные-то невероятные, но… Например, осенью они мёрзнут. И спать любят у кого-нибудь под боком — вот только у Ри после смерти Джессики с головой стало неважно, а со сном и вовсе плохо, и был уже случай, когда он едва не пришиб Брида среди ночи… Когда батареи включат, они перетащат свою диванную подушку к батарее, но пока что спать для них — ужасное мучение.

Они маленькие. Слишком маленькие, слишком хрупкие, слишком беззащитные для этого мира. Ну, не совсем, конечно, беззащитные, но им всё-таки тяжело приходится, потому что Кэс как-то не планировал, когда переделывал тела, что им придётся уже даже не жить, а выживать в пустой квартире при плюс пятнадцати, в октябре… да ещё обогреватель, зараза, сгорел, да так, что не починишь, а к газу их Ри и близко не подпустит, потому что он ужасно за них боится.

Из-за того, что они — единственные оставшиеся от его семьи. От тех, кого он считал своей семьёй…

Давно уже нет на свете ни Мастера Криди, ни тихого Рокори; и пёс Джей, которого все так любили и который прожил тридцать пять лет, тоже ушёл туда, куда уходят все любимые животные; и Джесс нет… только они и остались. И Ри над ними трясётся, и переживает, и ревнует — пусть даже к Иту, но всё равно ревнует, потому что они уже давно часть его, как были раньше — частью её.

— Джема хотите? — предложил Ри.

— Хотим, — оживился Тринадцатый. — Ещё бы чаю хорошо. А то чахлый чихает.

— И зачем ты меня сдал? — с упрёком спросил Брид. — Аспирина на ночь съем, и вся недолга.

— Ладно, — кивнул Ри. — Ну чего? Какие планы? Перекусим и поедем?

— Ну а как же, — покивал Ит. — Кладбище до какого часа?

— То ли до пяти, то ли до шести. Сейчас соображу… Так, сегодня пятница. Так что до шести, точно, — Ри кивнул. — Ит, тащи еду. Поесть надо, там ни одного кафе поблизости нет.

— Да уж, какой дурак пойдёт в кафе рядом с кладбищем, — покивал Ит. — Хотя… около Миусов есть.

— Если я правильно понял, там вообще мало кто знает, что за забором. Тем более что Миусы в центре города, а это…

— Вообще да, — кивнул Ит. — Да и таблички нет. Может, и не знают. Мелкие, вам картошки сколько?

— Одну на двоих, если она средняя, — Тринадцатый глянул на Брида. — Ну или по одной…

— Вы не съедите по одной, куда вам, — отмахнулся Ри.

— Просиди трое суток в вентиляции, — огрызнулся Брид. — И я на тебя посмотрю, сколько в тебя влезет…

…У них получилась какая-то помесь завтрака и обеда — споро нажарили колбасы, наварили картошки, а на десерт получились вкусные бутерброды с джемом. Кильку решили оставить на вечер, полбатона колбасы — тоже.

Поев, засобирались. Было уже одиннадцать утра, а дорога предстояла дальняя — больше двух часов в одну сторону. Джессику похоронили на Покровском кладбище, за городом, без ведома Ри — и тот, узнав об этом, едва выйдя из одного шока, чуть было не рухнул во второй. Кир тогда спас, потому что был рядом, Скрипач с Итом метались по городу в полной растерянности; они, конечно, ожидали любой подлости, что от Службы, что от некоторых из представителей местных властей, но чтобы такое… Джессику, их Джессику в тайне от них зарыли; без нормальной церемонии, кремировав, увезли куда-то, и никто не знал, куда… какой сволочью и тварью надо быть, чтобы сделать такое с человеком — у них в головах это не укладывалось, что тогда, что сейчас… Всё тогда слилось воедино, в какую-то непередаваемую кашу. Промозглый, совсем как нынешний, октябрь, хмурые, равнодушные лица, «бензобак взорвался, просто несчастный случай, дело не будем открывать»… «это вы кому угодно можете рассказывать кроме нас, мы всю жизнь с этим всем проработали, взорвали катер, взорвали, понимаете?! открывайте дело, вашу мать!», «товарищ Соградо, не орите и не лезьте в это всё, если вам самому шкура дорога». Гатчина, Покровское кладбище, маленький унылый холмик желтоватой глинистой земли; табличка с намалёванной синей краской надписью — итог недельных поисков; отупевший от горя Ри, неподвижно стоящий под дождём и бессильно опустивший руки…