Огонь и ветер - Иар Эльтеррус

После кулинарии отправились на Белорусскую, а оттуда, рейсовым катером, на Миусы. Вернее, на ту часть Миусского кладбища, где хоронили «нехристей» — Кира, как рауф, в освящённой земле хоронить, конечно, никто бы не позволил, и хорошо, что нашлось место…

Какое, к чёрту, «хорошо»! Лучше некуда, ничего не скажешь. Ит вспомнил, как это было — и в который раз удивился самому себе. Нет, мы не люди всё-таки. Люди… реагируют не так. Это у людей бывает — вот эти все фразы, это смирение, это прорастание быльём, это псевдофилософское «ну, теперь уж ничего не поделаешь». А у них… Восемнадцать лет прошло после того, как гроб опустили в землю, а для Скрипача, да и для него самого это было словно вчера. И память не сгладилась, и время не вылечило.

«Никого оно не лечит, время», — мрачно подумал Ит.

Склероз лечит, это да… жаль, что у нас склероза не бывает. Для нас всё, что в прошлом, всегда «вчера». Насколько проще тем, у кого с памятью нелады.

— О чём думаешь? — поинтересовался Ри.

— О том, что нас убивают собственные же головы, — вздохнул Ит. — А мы, кажется, ничего не имеем против.

— А, ты вот про что. Ну да, всё так, — Ри покивал. — Я хожу на Фонтанку, туда, где это случилось… там на камнях царапины остались. Так вот, я помню даже, как каждый осколок летел, где в воду упал… — Он помотал головой, зажмурился. — Двадцать лет, а словно вчера. Веришь?

— Верю, — кивнул Ит. — У меня то же самое.

Ит подумал — мы говорим про это каждый год. Каждую осень. Мы бы говорили чаще, наверное, но мы бережём друг друга, мы пытаемся беречь друг друга, и весь остальной год мы не говорим, мы молчим, но непроизнесённое всегда присутствует, и никуда от этого не деться.

Дождь припустил сильнее, они попробовали втиснуться под навес, но мест, даже стоячих, не оказалось, всё позанимали люди, севшие на катер раньше. Ладно, плевать. В машине будет сухо, ерунда.

— А эти чего не поехали? — спросил Ит. Спросил только для того, чтобы не стояло сейчас стеной между ними молчание, в котором есть место только для тоски и ни для чего больше.

Ри попытался улыбнуться, но ничего не вышло — вместо улыбки получилась жалкая вымученная гримаса.

— Брид опять придумал какую-то хрень, поэтому они сидят в вентиляции и делают вид, что сторожат квартиру. По-моему, они давно свихнулись оба. Ничем не лучше меня… или Рыжего.

Ит пожал плечами.

— Ну, мы все, в принципе, никогда особенно нормальными не были, — заметил он. — Просто сейчас…

— Просто больно очень. А когда больно, эти дела сильнее проявляются, — Ри поплотнее запахнул куртку. — Ит, вот ты… ну как тебе сказать… ты один нас тянул, по сути, эти годы. Но ведь тебе самому… не… не проще ведь? Как ты справился?

— Я не справился, — отрицательно покачал головой Ит. — Я тоскую точно так же. Кир, светлого ему пути, в своё время говорил, что я застрял в прошлом. А как можно не застрять, если так любишь кого-то? Другой вопрос, что я учился… учился молчать. Как видишь, научился.

— Н-да, — протянул Ри. — Когда-то, давным-давно, я считал тебя мямлей, помнишь?

— А как же, — кивнул Ит. — Смешно было, верно? Молодые и глупые.

— Не сказал бы. Ит, вот только как это получилось, что сейчас ты оказался сильнее нас всех? Это ведь действительно так.

— Не вешай на меня заслуги, которых я за собой не чувствую совершенно, — Ит поморщился. — Я ни разу не сильнее. Тебе просто так кажется.

— Да ладно, — отмахнулся Ри. — Как это — не сильнее?

— Ну, вот так.

— Как — вот так? Кто меня чуть ли не за руку водил полтора года, когда у меня крыша поехала? Кто Рыжего с наркотиков сдёрнул? Кто последние пять лет за Берту борется, как не знаю что? Ит, перестань. Это всё делал ты… и я тебе благодарен. Если бы не ты, мы бы сдохли. Все трое.

— Не очень много у меня получилось, — Ит потёр виски. — Тебя одного мне до сих пор отпускать куда-либо страшно, а ну как руки на себя наложишь? У Скрипача осенью крыша едет, плохо ему, и ничего не могу сделать… А Берта… Берта четыре года на одной ноге — и сейчас, судя по анализам, на одной ноге ей ходить осталось максимум шесть месяцев.

— Она не говорила… — прошептал Ри.

— Она и не скажет, — Ит опустил голову, плечи его поникли. — Слишком сильная, чтобы сказать. И гордая. Не смог я ничего сделать, Ри. Метастазы в лёгких. Врач сказал, что от пяти до семи месяцев.

— Когда сказал? — севшим голосом спросил Ри.

— Неделю назад. Теперь ты понимаешь, почему я могу поехать только на два дня?

Ри кивнул. Ит стоял перед ним неподвижно. Ри положил руку ему на плечо.

— Держись, — прошептал он.

— Ненавижу это слово, — поморщился Ит. — Никчёмное, пустое. Ты ведь понимаешь, откуда это всё на самом деле?

— В смысле?

— Они нас всё-таки убили, — Ит покачал головой. — Ну или почти убили. Ещё немножко, и убьют уже полностью.

Катер подходил к берегу, и надо было поторопиться — на причале толпился народ, стоявший в очереди на посадку. Подхватили рюкзаки, перепрыгнули на мокрые доски пристани, расплатились — теперь ввели новую систему, платить надо было не на входе, а на выходе. Пробрались сквозь толпу и вскоре уже стояли возле уродливого бетонного забора. Могилы «нехристей» от посторонних глаз городское управление предпочитало прятать.

…Серо-чёрный гладкий камень, с которого улыбается своей замечательной улыбкой Кир. Камень мокрый, и поэтому кажется, что он улыбается и плачет одновременно.

«Кир, Кирушка… Как же было хорошо, родной, когда ты был с нами, и как же плохо теперь, без тебя. Но хорошо, если слово «хорошо» тут вообще уместно, то, что на твою могилу мы хотя бы можем прийти, а вот на могиле Фэба я не был лет восемьдесят. Или больше? Сбился со счёта, дурак старый, но давно не был, и тоскую, как я тоскую — и по тебе, и по нему… Ты был таким добрым, таким замечательным, ласковым, понимающим. Ты оказался мудрее и прозорливее всех нас, и как ты берёг нас, скъ`хара, как заботился о нас, и как быстро ты научился понимать те вещи, которые, казалось, и понять-то невозможно… Когда был ты, даже моя старая боль, и та была как-то сглажена, потому что когда рядом с тобой столько счастья, сам становишься счастлив тоже, и… С тобой было легче. Правильнее. Спокойнее.

Когда ты был, весь мир был лучше.

А теперь…»

Ри стоял рядом с камнем и задумчиво кивал каким-то своим мыслям. Ит тоже постоял, помолчал. Потом принялся спешно приводить могилу в порядок — собрал раскисшие от дождя бумажные цветы, отнёс на мусорку. Обмахнул основание камня стёршимся веником, убрал с него налипшие листья. Вытащил из ножен небольшой самодельный нож и принялся обрезать лилейники, иначе листья полягут осенью, и весной будет чёрт-те что.

— Ит, ты скоро? — спросил Ри.

— Пять минут, — отозвался тот. — На той неделе сделать не получилось, втроём ездили. Рыжий опять своих бумажек натащил… Надо цветы обрезать, и я тебе ещё хосты эти выкопать должен. Ри, слушай, дойди до конторы, принеси ведро воды, а?

— Ладно…

Бумажные цветы, которые сейчас выбросил Ит, делал Скрипач. Научился во время своей полугодовой отсидки в дурдоме — там их заставляли крутить цветы для кладбищенских венков. И теперь он время от времени делал рейды по городу и покупал папиросную бумагу в канцелярских, если попадалась. Цветы эти, аляповатые, дурацкие, неживых кричащих расцветок, скапливались в сентябре и октябре в их комнате в огромных количествах. На могилу Скрипач их тоже отвозил — и весь сентябрь и половину октября могила напоминала то ли какой-то нелепый торт, то ли кабинет труда, в котором младшие школьники готовились к Первомаю. Ит всегда поступал одинаково. Он дожидался окончания обострения, во время которого Рыжий мог сорваться в любой момент и поехать в Миусы, а потом потихоньку приезжал сам и отправлял цветы в помойку. Вернее, уже не цветы, а груду раскисшей папиросной бумаги.

На самом деле (и Берта, и Ит прекрасно про это знали) у Рыжего был просто нервный тик — в эти периоды ему необходимо было что-то крутить в руках. Не имело принципиального значения, что именно — если бумаги не было, в ход шло всё, что угодно. В первые годы они со счёта сбились: изорванные в клочья полотенца, наволочки, вещи… Потом Рыжий впервые добыл где-то бумагу и сделал первый букет — четыре омерзительно розовые розы на толстых бумажных стеблях, крашенных акварелью.

— Молодец, — похвалил его тогда Ит. — Совсем другое дело.

…Ри принес воду в мятом зелёном ведре, поставил на землю. Сел на мокрую лавочку рядом с могилой, закурил. Дождь вроде бы стал потише, но облака и не думали расходиться, напротив — казалось, они опустились ещё ниже. Темнело.

— Ри, я уже почти всё, — Ит намочил тряпку и принялся с лихорадочной поспешностью мыть камень. — Сейчас… Найди у меня в кармане рюкзака сумку и газеты, надо будет хосты завернуть.