Непослушный мальчик Икар - Юрий Яковлев

Микоша замер перед воротами. Прислушался. Потом сделал несколько бесшумных пружинистых шагов и очутился рядом с часовым. Скрипнул тяжелый засов, тихо запели петли.

Часовой вздохнул во сне и снова засопел. Микоша зашел в темный сарай.

Никто не откликнулся.

– Шуренция!

Неожиданно лицо девочки выплыло из темноты. Оно было совсем близко, и широко расставленные глаза смотрели на него в упор.

Микоша растерялся и сказал невпопад:

– Я принес тебе марку с быком.

Никакой марки он не принес!.. Шуренция молчала.

– Скорей уходи в горы, пока часовой спит!

– Не нужна мне твоя марка, – сказала девочка.

– Я не виноват… я думал, он ваш… Он мне голову заморочил… Пошли, я провожу тебя в горы.

Девочка ничего не ответила. Ее лицо растворилось в темноте. Послышался шорох. Сдержанные голоса. Потом из сарая выбежал Азаренок. За ним Толя. Неуклюжий заспанный Степа чуть не споткнулся о часового.

– Бегите в кусты! – скомандовал Микоша.

Он закрыл ворота сарая. Степа и Шуренция ждали его, а Толя с Азаренком уже скрылись в непроглядных зарослях дроков. Часовой вздохнул во тьме и откинул голову к стене.

Откуда-то с моря донесся глубокий раскат артиллерийского выстрела.

Они медленно пробирались по узкой горной тропе, опасливо делая каждый шаг. Впереди – Микоша, за ним – Шуренция. Чуть поодаль, сопя и отдуваясь, шаркал ногами толстый Степа, съевший котелок каши, когда товарищи объявили голодовку. Он, может быть, вообще не пошел бы на горное седло, но страх остаться одному ночью заставил его идти, поторапливал.

Азаренок и Толя пропали. Они, видимо, шли по другой тропе или же дожидались рассвета в надежном укрытии.

Глубокая тьма обступила разведчиков. Она скрыла от ребят горы, кусты, кремнистую тропу, и они шли на ощупь, прислушиваясь к шагам и дыханию впереди идущего. Труднее всех было Микоше. Перед ним никого не было. Он мог оступиться и упасть с отвесного склона. Микоша весь сжался. Его глаза болели от напряжения, а нога неторопливо нащупывала дорогу. Вероятно, Шуренция и этот бурдюк Степа думают, что ему легко, потому что он «пещерный житель» и ему знаком каждый изгиб дороги, каждая выбоинка. Ничего подобного! Микоша с радостью бы остановился, закрыл глаза и сел на придорожный камень. Но он шел. Он боялся, что Шуренция заговорит о сухом дубе.

Иногда, споткнувшись о ребристый корень, Степа тихо бормотал:

– Ничего себе игра! Ничего себе игра…

– Не хнычь! – тихо прикрикивала на него Шуренция.

Рядом скрипел» древесные лягушки. Шуршали крыльями ночные птицы. А издалека, со стороны моря, доносились глухие орудийные раскаты и короткие вспышки обжигали край неба. Там шла своя военная игра. Микоша остановился, прислушался и через плечо сказал Шуренции:

– Артиллерия бьет по «Бдительному»… Иван Васильевич не спит.

– Почему бьет? – спросила Шуренция, в темноте натыкаясь на Микошино плечо.

– Так надо, – ответил Микоша и зашагал дальше. Они шли бесконечно долго. Делали привал и шли дальше. На каждом привале Степа заваливался на бок, засыпал, и его приходилось расталкивать…

Постепенно темнота ослабла. В ней появились невидимые трещинки, в которые просачивался мутный молочный свет. Кромка неба посветлела. И постепенно, как на фотографической бумаге, положенной в проявитель, стали вырисовываться горы, дорога, фигуры идущих ребят.

– Я сбил себе ноги, – тихо пожаловался Степа. – Я посижу.

– Пусть сидит, – пробасил Микоша. – Мы будем возвращаться по этой дороге.

– Сиди! – скомандовала Шуренция.

Степа сел и стал разуваться. Его узкие глазки воспаленно блестели.

– Ничего себе игра! – бормотал он вслед уходящим ребятам. – Но азбуку Морзе я знаю назубок…

Микоша и Шуренция двинулись дальше. Теперь дорога была хорошо видна, и впереди на фоне синеющего неба четко вырисовывался плавный изгиб седла. Микоша оглянулся на Шуренцию. Лицо его спутницы оставалось по-прежнему розовым, и комочки бровей придавали ему непроходящее смешное выражение.

Наконец они очутились на седле. И сразу перед их глазами открылась ослепительная панорама гор – серых, зеленых, бурых, заросших – лесом и по-зимнему покрытых снегом. По левую руку горы золотились в лучах солнца, словно были политы желтоватым подсолнечным маслом. В пространстве между вершинами плыли сизые прозрачные облака.

– Ой! – воскликнула Шуренция и сжала губы узелком. – У нас в Колодулихе нет таких… гор.

Но Микоше не передавался ее восторг. Он внимательно всматривался в склоны гор, его глаза что-то искали. Наконец он повернулся к Шуренции и схватил ее за руку:

– Смотри!

– Где смотри?!

– Прямо… на склон зеленой горы. Видишь, идут.

По узкой, едва заметной тропе медленно двигалась нескончаемая цепочка ребят в черных пилотках с белой стрелой. Каждый «боец», как щитом, прикрывался зеленой веткой. Это делало «противника» почти невидимым. Но никакая маскировка не могла скрыть от Микоши идущую колонну. Он был рожден с глазами разведчика.

Микоша криво улыбнулся и, глядя на идущих ребят, тихо сказал:

– Держите свои веточки. Идите с заткнутыми ртами. Ваша песенка спета.

И он сделал несколько отчаянных прыжков, забыв про усталость и ноющие ранки. Наверное, так после удачной охоты плясали настоящие жители пещер.

Шуренция не выражала радости. Ее лицо вытянулось и стало печальным. Печальная рыба-солнце!

– Все пропало! – сказала девочка. – Мы теперь не успеем сообщить в штаб о «противнике». Они придут раньше.

Микоша почесал одной ногой другую и возразил своей спутнице:

– Ничего не пропало! Надо совершить прыжок через горы.

– Как ты прыгнешь через горы? Это сказки.

– Это не сказки, это – Павел. Мой друг… Он летает на вертолете.

Глаза девочки загорелись и погасли.

– Он не полетит.

– Если я попрошу, полетит. Вот увидишь – полетит. Бежим вниз!

Шуренция стояла в нерешительности. В ее памяти почему-то возникла первая встреча с Микошей: «Знаешь, какой у меня палец?» – «Какой?» – «Железный. Как гвоздь. Не веришь?» Но то был совсем другой Микоша, не тот, что стоит рядом с ней на седле и, криво улыбаясь, говорит черным пилоткам: «Держите свои веточки. Идите с заткнутыми ртами». Она подняла на Микошу глаза и сказала:

– Бежим.

И они побежали. Вернее, побрели вниз. Они не могли бежать. Не было сил. Ноги скользили по крутой тропе, покрытой ржавыми пятнами мха. Хотелось пить, есть, спать, и от всего этого в голове стояло какое-то мутное гудение.

Вскоре они миновали Степу. Он спокойно спал в траве неподалеку от тропки, свернувшись калачиком, вернее – большим пышным калачом. Ребята решили его не будить.

– А если с вертолетом ничего не выйдет? – спросила Шуренция.

– Выйдет!

Качаясь от усталости, ребята спустились в виноградную долину.

…В это время к сараю, где поначалу был заключен взятый в плен разведотряд, подошло несколько ребят в черных пилотках. Часовой стоял, прислонясь к стене, и грелся на солнце.

– Как дела? – спросил черноволосый с нашивками на рукаве.

– Все в порядке. Сидят тихо, – доложил часовой.

– Поели?

– Ложки не звенят. Голодают.

– Ты бы их уговорил.

– Сами уговаривайте! Я часовой. Мое дело охранять.

– А если они умрут с голоду? – спросил черноволосый. – Открывай сарай!

Часовой открыл сарай. Ребята зашли внутрь, а часовой остался на солнце.

Через некоторое время ребята вернулись.

– Где пленные?

– В сарае.

– Нет их в сарае.

– Поищите… Может быть, спрятались…

Ребята молча смотрели на часового. Тогда тот сам зашел в сарай и, убедившись, что никого нет, растерянно сказал:

– Наверное, подкоп сделали. Я за подкоп не отвечаю…

– Спал?! – в упор спросил черноволосый.

– Не спал… Я вообще плохо сплю… ворочаюсь.

– Доворочался! Сдай пилотку и автомат, тебя будет судить военный трибунал.

С этими словами черноволосый затолкал часового в сарай и закрыл ворота на засов.

– Ребят, а ребят!.. Я больше не буду… спать… – донесся из сарая жалобный голос часового.

4

Вертолет стоял на взлетной площадке. Он походил на большого железного кузнечика, который способен совершить прыжок через горы. Сверкающая на солнце застекленная кабина напоминала выпуклый глаз насекомого.

В этот ранний час Павла на месте не оказалось.

– Жди меня здесь! – скомандовал Микоша своей спутнице. – Я пойду за Павлом.

Шуренция кивнула головой. Ей мучительно захотелось сесть, но она удержалась, потому что чувствовала: стоит опуститься на землю, и глаза сами закроются. Лучше стоять из последних сил. Девочка стала рассматривать вертолет. Он был тяжелым и неповоротливым. Краска выгорела, облупилась, на пыльном борту застыли потеки масла. И вообще вблизи вертолет был похож на кабину простого самосвала, что с утра до вечера колесит по кривым горным дорогам, а в кузове с грохотом перекатываются камни. Трудно поверить, что тяжелая земная машина может совершить прыжок через горы… Только большие лопасти подъемного винта свидетельствовали, что вертолет имеет дело с небом, с ветром.