Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин

– Ну а как же с палаткой? Зачем она тебе, ты же на золотую жилу напал? – попытался повернуть Лузгина капитан в нужное следствию русло.

– Когда у меня в кармане зашелестели бумажки – плевал я на всякие иконы. Мы в тот вечер со Шкетом банкет закатили. Пара чувих[11] к нам пристала. В общем, недолго музыка играла. Спустил я всю косую до рубля за неделю. Похмелились мы со Шкетом по утрянке, и он укатил искать иконы.

– Он что же, деньги имел? Пили на твои? – прервал Рыбалко Лузгина.

– Да, я ему сказал, что плевал на этого демона[12] и на его дуру[13] тоже. Шкет перед ним трясся, вот и подался искать иконы. А я сел на мель. В карманах – зола[14].

Рыбалко внимательно следил за лицом Лузгина, и было трудно понять, как он воспринимает его рассказ: верит или сомневается. Но один вопрос интересовал капитана. Что же заставило Лузгина совершить преступление и спокойно ждать ареста? В принципе Рыбалко догадывался, куда он клонит. «Сейчас он мне выдаст вариант, что хотел сесть в тюрьму ненадолго, так как боялся типа с пистолетом», – подумал капитан и тут же подтолкнул Лузгина.

– Про палатку давай, долго рассказываешь.

– Два дня назад демон взял меня на мушку. Он все обо мне знал – как я кутил на его косую, что делал. Знал, что никуда я не ездил, ни за какими иконами. Честно, хотел я скоробчить[15] в церквушке пару святых. Решку на окне попилил, но попы нынче хитрые, сволочи, сигнализацию насобачили на окнах. Оперативники чуть не забарабанили, едва завился[16].

«Вот, оказывается, кто нарушил сигнализацию в церкви, – подумал капитан. – А я грешил на Скрипника. Хотя тот тоже свободно мог это сделать».

– Ты мне вот что, Александр, опиши того демона. Рост, цвет волос, глаза, особые приметы. – Рыбалко взял лист чистой бумаги и положил перед собой. Но Лузгин ударил себя в грудь кулаком и горячо воскликнул:

– Гражданин начальник, не могу сделать! Не видел я его! В подъезде он меня сцапал и шпалер в бок воткнул. Темно там было. «Сейчас щелкну и будешь корчиться, пока не сдохнешь!» – вот что он мне прошипел. – Такой щелкнет и глазом не моргнет. Тоскливо мне стало. Что я видел на свете? А мне уже двадцать шесть. Прямо-таки чуть не заплакал, так не хотелось подыхать. А он вдруг отпустил меня, подтолкнул к лестнице и сказал: «На днях встретимся, я с тобой посчитаюсь как положено». Выскочил он за дверь, зарычал стартер, и машина уехала.

– Номер машины, марка, цвет? – быстро спросил капитан.

– Не видел я машины, – как-то неуверенно ответил Лузгин и сам почувствовал, как нелепо выглядит его рассказ.

– Что-то ты ничего не знаешь, ничего не помнишь, – с недоверием произнес Рыбалко. – Липу даешь, Лузгин! Как же я могу поверить в то, что с тобой произошло, если ты ничего сказать об этом человеке не можешь? Так не пойдет. Если уж хочешь со мной без дураков – давай конкретно. Я и так потратил на твои байки массу времени. Ты парень умный и пытаешься меня заинтересовать в своей истории упоминанием пистолета. Мол, инспектор клюнет и не будет ночи спать, думать, как изловить того мифического владельца подпольного парабеллума. Слабо, Лузгин, слабо!

Рыбалко встал, подошел к своему месту и хотел выключить магнитофон, который все это время наматывал на пленку рассказ Лузгина. Но тот вдруг сложил молитвенно на груди руки и плаксивым тоном, который не вязался с его крепкой фигурой, заскулил:

– Верь мне, начальник. Было это. Так оно было. Я и в палатку полез, чтобы спрятаться от него. Шлепнет он меня, такой у него расчет со мной за ту косую. А я жить еще хочу! Жить хочу!

Рыбалко внимательно поглядел на Лузгина и снова увидел в его глазах страх. «Может, правду говорит», – подумал он с долей сомнения и сразу же отбросил эту мысль. Слишком неправдоподобно выглядела вся эта история. – «Шкета бы послушать» – эта мысль не задержалась и так же, как появилась, погасла. Лузгин словно угадал, о чем подумал капитан, он с надеждой впился глазами в Рыбалко и заспешил:

– Шкет подтвердит, он его знает, он его видел! У него шпалер, брать его надо. Я не люблю мокрого дела.

– Послушай, Александр. Ты вот, как любишь говорить, вор в законе[17], хотя таких у нас уже негусто, нет такой профессии, и вдруг стал выдавать другого преступника. Вроде, вашу воровскую этику нарушаешь, а?

– Не кучер[18] он, гражданин начальник. Он – демон, хоть шпалер имеет. Только я сразу учуял: не наш он. Оттого и боюсь, что пришьет. Чего мне его беречь? Шкет говорил, в Москве он живет, вроде на пяти языках может разговаривать. Среди нас таких нет. Не кучер он, – категорично заявил Лузгин.

Капитан больше не хотел тратить время на пустые разговоры. Он выключил магнитофон, молча написал протокол допроса по краже в палатке и признанию Лузгина и дал ему подписать. Тот долго читал небольшой текст, шевелил губами, потом старательно вывел свою фамилию и с надеждой поглядел на капитана.

– Перед судом вашего слова не будет?

– Нет, не будет. В этом учреждении дураков нема, не держим. Под сказку авансы не выдаются. Тебе итак срок небольшой светит. «Иконник» твой про тебя забудет. Ты ведь этого хотел?

– Эх, начальник! Ты это напрасно! Правду я говорил!

Рыбалко вызвал конвоира и отправил Лузгина в камеру. Дело с палаткой было закончено, требовалось лишь оформить материалы в суд. Но он остался недоволен собой, что-то ему было непонятно. Чутье подсказывало, что Лузгин не сочинил всю эту историю, которая выглядела не совсем правдоподобной. Капитан не относился к числу людей, которые, закончив расследование, успокаивались и могли заниматься другим делом. Он еще несколько дней возвращался к этому вопросу. Рыбалко допускал мысль, что Лузгин мог сочинить эту историю про Иконника, как он стал теперь называть неизвестного, но он был убежден, что Лузгин способен придумать более правдоподобную легенду, которая не вызывала бы особых сомнений. В то же время капитан проникся уверенностью, что Лузгин неспроста оставил в палатке отпечатки пальцев, словно приглашал: «Берите меня поскорее, я для этого сделал все, что мог».

Трудно было предположить капитану, что не пройдет и полгода после этого мелкого дела, как ему придется снова заниматься Лузгиным,