Сталь и Змея (=Конан-Варвар) - Лайон де Камп

Предводитель свернул с дороги и скрылся из вида за черной от сажи стеной сгоревшей хижины. Ваниры просветлели, словно сгинула мрачная туча, и приблизились к гордо застывшей женщине.

Обмениваясь непристойностями, два всадника, куражась, приставили копья к ее открытой груди. Ударом меча Маев отбросила прочь одно из копий, и первый ванир со смехом попятился назад. Но его товарищ был менее удачлив. Подняв длинный клинок над головой, Маев ударила своего мучителя по руке, глубоко разрубив мышцы. Мужчина отпрянул. Копье выпало из его руки, повисшей, словно чужая. Цедя сквозь зубы проклятия, он здоровой рукой потянулся к мечу.

Как раз в это мгновение одетая в меха фигура предводителя, жуткая и молчаливая, как смерть, появилась из тени. Не было произнесено ни слова, но раненый ванир сник и отступил. Другой воин подбежал, чтобы принять уздечку боевого коня, пока его господин сходил на землю. Властным жестом Рексор указал на изрытую дорогу, где лежал кузнец. Безжизненная рука Ниала застыла на расстоянии пальца от меча, его последнего творения.

Стремясь выполнить приказ великана, какой-то воин помчался между двумя рядами тлеющих домов к месту, где сражался и пал кузнец. Подняв клинок, который никто не мог бы вырвать из руки живого Ниала, он поспешил принести меч своему повелителю. Сощурив холодные голубые глаза, Маев следила за приближением человека. Конан, завороженный страхом, не отрывал взгляд от меча. Это оцепенение пришло к нему вместе с ужасной уверенностью, что его отца больше нет.

Рексор получил оружие и поднял его, рассматривая изумительную работу в косых лучах восходящего солнца. Конан безуспешно старался побороть сотрясавшие его рыдания. Мать дотронулась до его плеча. Воин засмеялся.

Внезапная дрожь стерла ухмылки с лиц ваниров, окружающих несдавшуюся пару. Конан поднял глаза. На фоне встающего солнца к ним медленно плыло знамя, укрепленное на древке из черного дерева. Поддерживаемое деревянной рамой, украшенной рогами животных, знамя из дорогой ткани неподвижно висело в неподвижном воздухе. На знамени был вышит все тот же символ, который долго еще будет преследовать Конана во сне, — зловещий, не сулящий ничего хорошего знак: сплетенные змеи, поддерживающие диск черного солнца.

Ужасная бахрома гнилых скальпов свисала с рамы, и желтые черепа насмешливо скалились с пик, украшавших сооружение. Даже Рексор склонил голову перед этим мрачным знаменем, багровеющим в лучах зари. Конан содрогнулся, увидев того, кто нес знамя. Странно деформированное тело его больше походило на тело зверя, чем на человека, хотя он и был облачен в покрытые железными пластинками доспехи, как остальные ваниры. Он нес внушающее ужас знамя с такой гордостью, что было ясно: в этом существе нет места ничему человеческому.

За несчастным порождением дьявола показался величественный всадник в роскошной кольчуге из кованых листочков, поблескивавших в беловатом свете, как чешуя змеи. Украшенный драгоценными камнями шлем закрывал его нос и скулы, оставляя открытыми только глаза, пылающие дьявольским огнем.

Конь был достоин седока: поджарый, грациозный, сверкающий драгоценной сбруей. Его глаза пылали, словно раскаленные угли. На таком коне, подумал Конан, должно быть, вопящие дьяволы вылетают из глубин Преисподней, опустошая зеленые холмы земли.

Благородное животное, повинуясь своему седоку, шло по окровавленному снегу, и ваниры низко кланялись, повторяя, как заклинание, одно слово: «Дуум… Дуум… Дуум!».

Великан Рексор подскочил, чтобы взять узду дьявольского коня, пока его хозяин сходил на землю. Они обменялись скупыми словами, а затем смерили взглядами киммерийскую женщину, которая хладнокровно сжимала рукоять своего широкого меча. Маев с ненавистью посмотрела на них, как пантера, защищающая своего детеныша. Она подняла оружие, готовясь к бою.

Человек в драгоценном шлеме, все еще не отводя от нее холодных, как лед, глаз, снял перчатку и протянул худую руку, чтобы принять от своего подданного меч кузнеца Ниала. Рексор поклонился, передавая оружие своему повелителю.

«Дуум… Дуум… Дуум!» — опять запели ваниры. Вслушиваясь, Конан понял, что всадники произносили не просто приветствие. Это было зловещее имя — имя могущественного человека, имя, которого боятся.

Гибкий Дуум в змееподобной кольчуге неторопливо пошел к непобежденным киммерийцам, матери и сыну. Приближаясь, он, сощурив глаза, изучал необыкновенное совершенство своего нового оружия. Казалось, что все его внимание сосредоточено на великолепном клинке. Он поворачивал его, любуясь острой кромкой, безупречными пропорциями и искусной работой. Словно зеркало, сталь вспыхивала в лучах восходящего солнца, обдавая застывшего Конана потоками света.

Кольцо вооруженных людей расступилось, и Маев подняла свой палаш, стиснув зубы; она резко втянула воздух, готовясь напасть. Казалось, Дуум внезапно заметил ее. Он снял свой великолепный шлем, открыв жесткое красивое лицо. Легкая улыбка промелькнула на его тонких губах, и что-то похожее на восхищение красной искрой вспыхнуло в черных, как уголь, глазах. Женщина застыла словно пригвожденная к месту, зачарованная и испуганная властностью и неотразимой мужской силой, исходившими от него.

«Дуум… Дуум… Дуум!» — хором восклицали неподвижные ванирские воины.

Дуум долго смотрел в большие глаза матери Конана. Ее высокая грудь, залитая розоватым светом восхода, поднималась и опускалась в такт учащенному дыханию. Затем, не заботясь о поднятом мече женщины, он приблизился. Дуум подошел так близко, что Маев уже могла сразить его, но он, казалось, не обращал на это внимания, словно опасность для него не существовала. Грация и гибкость его тела была чувственной, зовущей и полной желания; но Маев оставалась совершенно неподвижной. Казалось, что она зачарована, как куропатка под взглядом змеи.

Проходя мимо нее, Дуум внезапно с невероятной легкостью и силой взмахнул огромным мечом, запевшим в морозной тишине. С глухим стуком сталь впилась в плоть.

Без крика и даже без вздоха Маев упала, словно дерево под топором дровосека. В ужасе маленький Конан смотрел, не веря своим глазам, как отрубленная голова матери покатилась в грязь к его ногам. На бледном лице не было ни страха, ни боли, и только в глазах застыло мечтательное, зачарованное выражение.

Полный ненависти, мальчик направил свой нож в широкую спину Дуума. Но ваниры уже вдавливали его в снег, вырывая нож из его цепких пальцев.

День угасал, а измученные пленники, прикованные один к другому, тащились по бесконечной равнине, покрытой нетронутым снегом, белизна которого оттенялась редкими соснами. Грязная цепочка людей, жалкие остатки дружного, тесно спаянного киммерийского рода — немногие выжили после набега на деревню. Оборванные, израненные старики, женщины и дети прокладывали себе путь в рабство по скалистому плато, по снегу, покрытому ледяной коркой.