Нетерпеливые - Ассия Джебар

Но к чему объяснять ей то, что она должна была бы почувствовать, раз сама она не испытала этого жгучего, этого томительного любопытства? Нет, у нее не было со мной ничего общего; уже не было.

Глава III

Сегодня утром меня разбудило громогласное:

— Я же тысячу раз тебе повторял: ты не пойдешь к своим!..

В испуганной тишине, какая всегда устанавливается в арабских жилищах после того, как выскажется мужчина, хлопнула дверь. Я услышала, как Фарид спускается по лестнице, выходит из дома. Настроение у меня испортилось, я снова уснула, а потом в комнату вошла Зинеб. Я с трудом разлепила веки. Она села на кровать; сквозь сон мне казалось, что она далеко.

Она потихоньку всхлипывала — видимо, оплакивать себя ей непременно надо было в моем присутствии. Я слышала, как она высморкалась, потом вновь принялась плакать — монотонно, словно обессилев, — и всхлипывания ее вполне можно было принять за стоны удовольствия. Я закрыла глаза; эти звуки мне не мешали, но я надеялась, что, видя меня неподвижной, она откажется от своего намерения, когда подойдет время, искать у меня утешения. Горести и обиды всех этих униженных жен так обычны, что вошли у них в повседневный ритуал, который соблюдают и окружающие: в свою самую горькую минуту страдалицы молчаливо требуют все тех же утешительных слов, без которых им уже не обрести покоя.

Рыдания Зинеб сделались реже; постепенно нарастая, они затем замирали, сменяясь все более продолжительным молчанием. Паузы мне как раз хватало на то, чтобы снова погрузиться в полузабытье. В последние дни я испытывала стойкое желание поспать как можно дольше, которое нельзя было назвать неосознанным. Сны никогда мне не снились; во всяком случае, от них у меня не оставалось никаких воспоминаний. Только странное ощущение при пробуждении будто я покинула какой-то таинственный густо заселенный дом. Я не только выныривала из сна, я расставалась с кем-то, с чьим-то лицом, которое не решалась узнать, с именем Салим. И это влечение пугало меня.

Меня разбудило необычно затянувшееся молчание Зинеб. Я принялась ее разглядывать. Лицо ее утратило всякое выражение, как у человека, исчерпавшего свое страдание до дна. Теперь, когда я уже не могла спать, ее немота меня раздражала. Мне захотелось разбередить ее рану.

Невинным тоном я спросила:

— Он что, запрещает тебе идти к своим?

— Да! — вздохнула она. — Выходит замуж дочь наших соседей. Они большие друзья моих родителей. Завтра будет празднество, наняли оркестр, танцовщиц… Как бы я хотела там побывать… Что скажут родители? И все женщины, когда не увидят меня?

Зинеб очень беспокоило, что скажут о ней люди; теперь я понимала, почему Фарид бросил ей тот суровый запрет, который разбудил меня сегодня. Должно быть, Зинеб попыталась укрыться за веским, по ее разумению, доводом: «Мне надо туда пойти… что скажут люди?» Фарид, видимо, почувствовал, как в нем закипает гневное желание сокрушить этот страх, который подавляет человеческие существа, вместо того чтобы их ожесточить. Как и у всех слабых натур, у этой женщины в самой ее трусости таились неиссякаемые запасы лицемерия.

— Знаешь, при Фариде тебе не следовало бы тревожиться о суждениях других. Это его раздражает…

Зинеб гнула свое:

— Но ведь это сущая правда, уверяю тебя…

Какое-то время я задумчиво смотрела на нее. Не знаю, что толкнуло меня тогда объяснять ей, «как нужно вести себя с мужчинами». Главное с ними — помалкивать; если и заупрямишься, то лишь с тем, чтобы впоследствии подчиниться с еще большей покорностью и тем самым удовлетворить его самолюбие самца-завоевателя… Я долго развивала эту тему, с удивлением обнаруживая в себе целый кладезь мудрости, о которой и сама не подозревала.

Лицо Зинеб, державшейся в тени, смягчилось. Она слушала меня с наивным вниманием. В этом молчании чувствовалось ее вечное боязливое поскуливание.

Я понимала Фарида. За его немногословием скрывалась прирожденная гордость, и он, наверное, не раз испытывал презрение при виде этого побежденного существа. Ему, настоящему мужчине, выбрали в жены какую-то пустышку. Лелла все твердила о том, какое это уважаемое семейство, какое строгое она получила воспитание, как хороша собой. Фарид видел ее фотографию. Снимок вышел удачный: фотограф сумел выгодно подать ее каштановую копну, робкий взгляд вышел мечтательным, изображение было подернуто дымкой, так что Фарид, должно быть, вообразил себе этакое сказочное создание.

Бедный Фарид! Наверное, это уже не Зинеб, а его я жалела, когда заключала свои поучения:

— Даже если он покажет тебе черную нитку, а ты будешь знать, что он хочет услышать от тебя, что она белая, то нужно назвать ее белой… Это единственный способ жить в согласии с мужем.

В эту минуту вошла Лелла. Не глядя на нее, я спокойно, с расстановкой закончила фразу. Когда я подняла глаза, она уже стояла между нами у кровати. Пряча суровость под напускной снисходительностью, она спросила:

— Все еще спишь?

— Мы разговаривали, — ответила я сухо. Фарид не хочет отпускать ее на свадьбу, которую играют завтра у ее родителей…

Обычно достаточно было лишь намека на малейшее событие в отношениях между Фаридом и его супругой, чтобы Лелла замкнулась в сдержанности. На этот раз, однако, она спросила, обернувшись к Зинеб:

— Это правда?

Зинеб мрачно кивнула.

— Да… — начала она.

Лелла выслушала ее объяснения до конца.

— Я сама поговорю вечером с Фаридом, — решила она. — К тому же и меня звали на эту свадьбу. Я-то идти не собиралась, но, раз так поворачивается дело, я пойду, чтобы он отпустил тебя со мной.

Зинеб, не смея поверить такому везению, зато успев перепугаться, кинулась ее отговаривать:

— Только не говори ему, что узнала об этом от меня…

— Не волнуйся, пойдешь.

Потом вдруг, обращаясь уже ко мне, Лелла добавила:

— А тебе не мешало бы подняться. Вот-вот подойдет время завтрака и вернется Фарид. Не стоит портить ему настроение.

И удалилась, прежде чем я успела прочесть что-либо на ее лице.

* * *

Со времени моей последней встречи с Салимом прошло четыре дня. Свидание, которое он мне назначил, покоилось во мне ничего не говорящей датой. У меня была неделя на то, чтобы решить, пойду я или нет. Она казалась мне вечностью, и каждая ее минута протекала в восхитительном волнении. Я не торопилась прийти к мигу решения.

Решение — шаг серьезный, говорила я себе с искренней убежденностью, пытаясь подвести под него какую-то мораль. Ведь если у меня и не было принципов, то как раз не из принципа, а потому, что до сих пор меня считали нужным учить лишь обычаям жизни, а не ее правилам.

В тот день, когда Лелла и Зинеб отправились на свадьбу, утром заявилась Мина. Она, как всегда, бегала по магазинам за бесчисленными покупками. Перед тем как вернуться домой, она заходила ко мне — с той скромной преданностью, какую выказывают, навещая затворников: мое сидение в четырех стенах во время каникул она считала возмутительным. В моем заточении она обвиняла моего брата, которого считала узколобым, мачеху, перед которой робела, и, наконец, мою собственную апатию, недостойную, по ее словам, передовой девушки, которой следовало бы сбросить это иго.

Я попросила ее остаться на весь день. Она согласилась. Я с удовольствием слушала ее болтовню. Мало-помалу и я, хоть и внешне, заразилась ее весельем. Мы включили приемник, потом поставили несколько арабских пластинок. Мне хотелось ритма, танца.

— Ну что ж, раз Лелла и Зинеб на свадьбе, мы тоже имеем право поразвлечься!

Мина принялась хлопать в ладоши, а я, выскочив на середину, пустилась танцевать. Возбуждение овладело мной; я пробегала комнату по всей длине, запрокинув голову и поводя плечами в сторону Мины — все эти нарочито бесстыдные фигуры я импровизировала на ходу.

Мина взирала на меня с удивлением.

— А я и не подозревала в тебе таких способностей.

Польщенная, я смеялась. Она все убыстряла и убыстряла темп. Лихорадочный ритм все больше взвинчивал меня. Поворачивая голову, я время от времени замечала в большом зеркале ускользающий силуэт джинна, снующее туда-сюда изгибающееся тело. Мне казалось, что, даже когда я остановлюсь, по ту сторону водной глади зеркала танец этого нового тела будет продолжаться. Всегда.

Наконец я рухнула наземь. Прижалась лбом к прохладным плиткам пола. Мина, присевшая подле меня, приговаривала:

— Как ты здорово танцуешь! Я бы ни за что так не смогла.

Я не слушала ее, на меня волнами накатывала усталость. Но тут Мина затормошила меня.

— Послушай, у меня есть идея! — воскликнула она, сверкая глазами. А что, если нам надеть вуали и отправиться на свадьбу, где сейчас Лелла и Зинеб? Поглазеем на празднество из дворика, вместе с другими «неприглашенными»…