Нетерпеливые - Ассия Джебар

— И все-таки приходи в четверг. Поможешь мне готовиться.

— Обратись к Лелле, это по ее части, — ответила я.

В действительности я изнывала от безделья. Мина добавила:

— Кстати, я пригласила ту девушку, о которой столько тебе говорила, — Дуджу. Хоть взглянешь на нее…

Дальше я уже не слушала, зная ее склонность к неумеренным восторгам по любому поводу. Я закончила одеваться. Приближалось время обеда; я пригласила ее остаться, но лишь для проформы: она всегда отказывалась, избегая Фарида. Я проводила ее до двери.

Внизу она остановилась поболтать с женщинами, и я наблюдала, как перед моими тетками она снова надела на себя лицемерную маску тихони. Говорила с серьезной миной, хлопала, когда надо, ресницами и улыбалась точно в меру. Я забавлялась ее притворством — потом она обязательно признается мне в нем и сама же будет потешаться над этим с бесстыдным смехом, который будет мне приятен. И впрямь, если мне и нравилось видеть ложь, то на одном лишь ее лице: она составляла истинную ее природу.

Мина одну за другой перецеловала женщин, провожавших ее нескончаемыми любезностями, на которые она отвечала тем же отсутствующим тоном. Она подошла к сидевшей в углу Лелле. В этот миг я уловила ее внезапное замешательство. Лелла спросила с непонятной улыбкой:

— Ты уже красишься, Мина?

Захваченная врасплох, та покраснела.

— О, я просто такая бледная, Лелла…

— Да я вовсе не в упрек! Тебе очень идет, уверяю тебя. До свидания.

Я отвернулась. Просквозившая в ее тоне ненависть не оставляла сомнений: то была врожденная неприязнь раскусивших друг дружку самок.

После сборища у Мины прошли и другие. Дважды в неделю Мина притаскивала меня в кружок все тех же заядлых спорщиц.

Я слушала их с безразличием. Бывало, на протяжении всей сходки я не открывала рта. Посреди чашек с чаем и медовых пирожков весомо, значительно падали слова, прокатываясь по таким похожим одна на другую буржуазным гостиным в неомавританском стиле. Девицы озабоченно морщили лбы, обреченные изображать из себя этаких интеллектуальных подвижниц. Я говорила себе, что их слова — пустота, но звучавшее в голосах упрямство походило на страсть. Их воодушевления я не разделяла.

Только одна из них привлекала меня: Дуджа. Она говорила мало, но ее пылкий грудной голос нравился мне. Казалось, и самые незначительные слова она произносит с тем же старанием, с каким она внимала речам других. Постарше остальных девушек, она была красива обычной, но какой-то спокойной, уверенной красотой.

Сегодня мы собрались у нее.

Я не намеревалась идти. Помню, Мина в присутствии Леллы настойчиво уговаривала меня:

— Далила, прошу тебя, ну пойдем со мной к Дудже.

— К Дудже? — спросила Лелла.

— Да, к Дудже аль-Хадж.

— Аль-Хадж?..

Я уже не слушала; лицо Леллы передо мной вдруг оживилось, она заговорила быстрее… Покачав головой, она слегка громче, чем требовалось, сказала:

— Нет, сегодня Далила не пойдет. Она не может выйти из дому.

— Но Дуджа рассчитывает на нее!.. Такая милая девушка! — не унималась Мина.

— Она не пойдет, — сухо отрезала Лелла.

Я взглянула на нее со внезапно пробудившимся интересом: впервые тон ее был так груб. Тут мне вспомнилась Тамани, их перешептывание… Что так пугает ее у аль-Хаджей?

— Я пойду, — сказала я, решившись на этот вызов из желания узнать.

Дудже с самого начала удалось создать удивительно непринужденную атмосферу. В первый раз я не чувствовала себя обязанной сидеть сиднем в окружении склоненных голов. Я устроилась в глубине комнаты, у книжных полок, но читать не стала.

Шум спора доносился до меня с другого конца гостиной неясным гулом. Он меня не затрагивал. Я была окружена тенью, прохладой, тишиной.

Никто не обращал на меня внимания. К моей неразговорчивости успели привыкнуть. Если я и заговаривала с кем-то, то лишь с Миной, и тогда лицо ее кричало всем остальным о нашей близости. Это держало их на отдалении; судя по тому, с какой охотой Мина играла роль близкой подруги, я догадывалась, что мое молчание окружает меня тайной. От этого я испытывала удовольствие, в чем не признавалась даже самой себе. Я не была уверена, что присутствую на этих собраниях исключительно ради того, чтобы удовлетворить свое тщеславное желание ощутить себя одинокой посреди их бесплодных дискуссий.

* * *

Ближе к вечеру Мина провела меня по дому. За ним открывался сад, в глубине которого я увидела фиговые деревья.

— Может, сходим туда? — предложила я. Мина состроила гримасу. — Ну пошли же…

Я, как могла, пыталась побороть ее нерешительность. Меня манила тень. Но не только. Перед этим в гостиной Дуджа говорила о своем кузене, который, по ее словам, должен был быть где-то неподалеку возможно, в саду. «Тридцать лет-и все еще холостяк», — шепнула мне на ухо Мина — она, как всегда, была в курсе всего. Мне тотчас вспомнилась реакция Леллы на фамилию аль-Хадж. Получалось, что этот кузен — единственный человек в доме, который, будучи в том же возрасте, что и Лелла, мог иметь с ней какие — то отношения. Мне захотелось встретиться с ним: по его лицу я прочту, ошибаюсь я или нет.

— Пошли… — тянула я Мину.

Она упрямилась. Я оставила ее и двинулась одна. Услышала, как она уходит, но продолжала углубляться в сад.

Уже почти подойдя к фиговым деревьям, я вздрогнула и от неожиданности застыла на месте: там, на траве, лежал, повернувшись ко мне и улыбаясь, словно поджидая меня, он… Он! Он привстал, и я, взяв себя в руки, подошла, как будто явилась на свидание.

— Ну что же, — сказал он, теперь я наконец узнаю ваше имя!

Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя победителем. Сейчас, когда он лежал вот так на траве в просторном светлом одеянии, я его не стеснялась. Я с вызовом ответила:

— Меня зовут Далилой, и я знаю Дуджу. — Из предосторожности я добавила: — Это ваша кузина, не так ли?

— Да-да, кузина… — засмеялся он. — И давно вы с ней знакомы? Впрочем, Дуджа знает всех столичных девушек с передовыми взглядами.

Умолкнув, он какое-то время разглядывал меня, потом спросил:

— А эти знаменитые собрания — они для чего?

Я подхватила его иронический тон:

— Чтобы определить роль женщины в мусульманском обществе, ее обязанности по отношению к своим угнетенным мужчинами сестрам. Знаете, это очень серьезно!

Он продолжал смотреть на меня; на миг я почувствовала себя неуютно: казалось, эти веселые глаза насмехаются над моей попыткой иронизировать.

— Да, это выглядит весьма серьезно, — сказал он, — но что-то не похоже, чтобы вы сами в это верили.

— О, я…

Пожав плечами, я села подле него. Он приподнялся на локте. Я повернулась к нему. Дом был скрыт от нас бугром; никто, кроме Мины, не явится за мной сюда. Я мысленно пожелала, чтобы она не приходила никогда.

Он наблюдал за мной. Меня это нисколько не смущало. Внезапно я с усилием подумала: почему я села? И повторила это вслух:

— Я все спрашиваю себя: почему я села?

— Я тоже! — ответил он задорно.

Мы взглянули друг на друга и одновременно рассмеялись; мы были так близко, что его и мой смех слились воедино, потом… потом его глаза завладели моими… Не сразу, но я перестала смеяться. Поднялась на ноги.

— Я буду ждать вас в ближайший четверг в четыре часа перед студией Алетти. Вы придете?

Я повернулась к нему спиной. Его голос доносился как сквозь вату.

— Мне пора уходить! — пробормотала я с некоторым сожалением, словно пробудившись от хорошего сна.

— Вы придете? — повторил он уже тише.

Не оборачиваясь, я бежала.

* * *

Когда, вернувшись к Мине, я принялась расспрашивать ее о семье Дуджи, то обнаружила, что мои подозрения в отношении Леллы забыты. Теперь они казались мне химерическими. А кузен Дуджи был так реален…

Родители Дуджи жили в доме хаджи Салаха, а ее дядя умер в прошлом году, оставив единственному сыну процветающее коммерческое предприятие, в котором тот, впрочем, участвовал с тех пор, как закончил учебу. «И как его зовут?» — нетерпеливо перебила я. Звали его Салим. «Салим!»- повторила я почти беззвучно. Мина наблюдала за мной. На лице ее промелькнула улыбка, и она принялась забрасывать меня вопросами:

— Ты его знаешь?

— Знаю, — ответила я задиристо.

Посвящать ее в эту тайну у меня не лежала душа: не хотелось привносить сюда дух сообщничества.

Но любопытство взяло верх. После недолгих колебаний я выложила все — одним духом, без всякого удовольствия. Рассказывая о том, что и приключением-то не назовешь, я осознала всю банальность своих признаний. Как объяснить, что испытываешь, когда солнце впервые лижет твою обнаженную кожу? Или свое недавнее смущение от смеха мужчины? Или, наконец, лень, вдруг накатившую на тебя в тот самый миг, когда нужно было бежать, напрочь позабыв о свидании, которое он назначил тебе чересчур уверенным голосом?