Материалы биографии - Эдик Штейнберг

Осенью 1989 года серия геометрических работ Штейнберга была представлена на персональной экспозиции в Нью-Йорке.

Первые годы перестройки коренным образом будут отличаться от предыдущих пяти десятилетий дождем обрушившихся свобод и исключительной событийностью, расширением горизонтальных впечатлений и одновременно некоей утратой окормления духовного, избыточно присутствующего в пространстве предыдущей жизни.

Вслед за экспозицией в галерее Claude Bernard в Париже, а затем и поездкой в Дюссельдорф на выставку «Meine Zeit – mein Raubtier» («Мое время – мой хищник») в Kunstpalast в 1988 году и теми огромными затруднениями, которые Эдик испытал с получением визы, не являясь членом Союза художников, он будет вызван в отдел ЦК КПСС по идеологии, где ему зададут вопрос: «Почему вы не член Союза художников?» Эдик ответит: «Мое заявление в Союзе не рассматривается уже на протяжении восьми лет». После этого визита церемония принятия в Союз, обычно требующая полутора или двух лет, сократилась до двух или трех недель. Эдуард Штейнберг стал членом Союза по секции театра, в архивах которой и пылилось его дело. По логике абсурда, став членом этой секции, он с тех пор не сделал больше ни одного спектакля, ибо и раньше работал в сценографии крайне редко, из соображений безвыходного материального затруднения. Теперь же к картинам, которые раньше никто не хотел покупать, проснулся живой интерес.

Однако успешная продажа на первом московском аукционе Sotheby’s его четырех квадратов обернулась для нас неприятными последствиями. Во-первых, нас трижды ограбили и из дома унесли все картины, развешанные на стенах. Среди них был и холст 1978 года, посвященный Казимиру Малевичу. Во-вторых, работы, которые Эдик трогательно дарил своим друзьям, тут же оказались на московском рынке искусства. Поток покупателей потянулся к нам за авторским разрешением на вывоз работ за пределы страны. Подобная процедура приносила Эдику сильные душевные страдания. К тому же ремонт небольшого дома, купленного в Тарусе на деньги от первой продажи картин Клоду Бернару, не продвигался. А именно Тарусу Эдик замыслил сделать местом своих штудий и постоянного пребывания. Не было ни материалов, ни надежных рабочих, их пьянство и бесконечный обман преследовали нас на протяжении нескольких лет. Дом, купленный для удобства и житейского покоя, видимо, поначалу был послан нам в наказание за отступничество от Погорелки. Ломка прежних дружеских связей – все обернулось тяжелым моральным кризисом. Единственным спасением для Эдика было погружение в работу.

Находиться в Москве в дважды ограбленной квартире или в разоренной и тоже ограбленной Тарусе было необъяснимо тяжко, особенно на фоне всеобщего «торжества» демократических свобод. Предложение Клода Бернара о постоянном сотрудничестве вносило некое обновление в наше существование.

В ту пору Эдик получит несколько и других галерейных предложений, достаточно престижных: Walter Storms и Pabst в Мюнхене, Emmerich в Нью-Йорке, Аlice Pauli в Лозанне – но выберет Париж. Деловые отношения с Клодом Бернаром очень быстро перерастут в дружеские, поэтому Эдик не захочет их порвать. Вид на жительство во Франции, покупка в 1992 году ателье, заваленного разным хламом, но почему-то с первого мгновения полюбившегося Эдику, окажется тоже нашей судьбой и привяжет нас к Парижу. (Улица Campagne Premiere, о которой ранее мы ничего не знали, просто являлась сердцем художественной эмиграции.) Мы начнем проводить зиму и весну в Париже, а лето и осень в Тарусе. К 1994 году мы окончательно расстанемся с Погорелкой и безвозвратно осядем в Тарусе, хотя прежний культурный климат Тарусы к тому времени практически улетучился. Впрочем, к концу 1990-х некая аура 1960-х забрезжит вновь. В Тарусу вновь потянется московская художественная элита. Второе возрождение Тарусы будет ознаменовано ежегодными осенними поэтическими чтениями памяти Марины Цветаевой и организацией фестиваля великого музыканта Святослава Рихтера, который он сам учредит незадолго до смерти.

За 1988–1994 годы перед Э. Штейнбергом откроются новые, не только географические, но и культурные, художественные горизонты. Он будет участником многочисленных выставок русского искусства в России и за рубежом. Среди них выставки из коллекции Людвига (Sammlung Ludwig), который приобретет у него достаточно много работ. Одну из таких экспозиций мы посетим в музее его имени в Кёльне.

Наиболее памятной для Эдика станет выставка в музее Stedelijk в Амстердаме (1990). На ней работам Эдика будет отведен отдельный просторный зал. Почетное соседство со знаменитой коллекцией картин Казимира Малевича его особенно вдохновляло. Поездка в Амстердам окажется для Эдика неким возвращением в духовный, книжный мир его юности, мир его художественного ученичества, куда шаг за шагом вводил его отец как в некий мир творческой реальности. Линейный голландский пейзаж, миниатюрные полотна малых голландцев, великий Рембрандт, а затем и равновеликий Ван Гог – это были те самые истоки, от которых начался путь художника Э. Штейнберга.

Важными для себя Эдик считал встречу в Москве, а затем в Мюнхене и в Золе (в 1989-м) с коллекционерами Анной и Герхардом Ленц и свои беседы со значительными художниками, чьи картины были в их собрании: Гюнтером Юккером, Романом Опалкой, Карлом Прантелем. Здесь и участие в общей выставке, и посещение ателье Юккера в Дюссельдорфе, и работа в одном проекте с Карлом Прантелем для Висбаденского страхового общества. В Мюнхене Эдика потрясли встречи с работами Василия Кандинского и Алексея Явленского эпохи «Голубого всадника» в музее Lenbachhaus, первая встреча с масочным шествием Энсора и гротескными изломами человеческого тела трагического Эгона Шиле.

Проживание в городке Фельдафинг на романтическом озере Штайнберг, где когда-то утонул Людвиг Баварский, и в снежных горах Тироля в ателье у Г. Ленца, и путешествие по Швейцарии с коллекционером Ж. Файнасом, и месячное проживание в Нью-Йорке в связи с выставкой на Манхэттене (некогда уже в воображении свершившееся вместе с Дос Пасосом), а также соприкосновение с ранее неизвестными техническими материалами колористически изменили его палитру и обновили подход к графике. Она стала менее экспрессивной, но более станково-фундаментальной, более оплотненной, отличающейся от масляной живописи только материалами и размерами. Что же касается принципиальной его позиции в искусстве, то ни концепт, ни тотальная инсталляция, ни видео, ни разного рода фотографические трюки, ни политизированное искусство, ни эротические сублимации не заразили его своим пафосом, скорее, наоборот, между его сознанием и поглощающим внутрь себя тотальным пространством современного искусства возникла непереходимая граница. Поэтому всякий раз он считал для себя важным увидеть свои работы в пространстве мирового искусства. Клод Бернар и Михаил Соскин предоставляли ему эту возможность. Они устраивали персональные экспозиции Штейнберга на Чикагской, Нью-Йоркской, Кёльнской, Брюссельской и Парижских ярмарках: Decouvertes, FIAC, Art Paris. И всякий раз, при явной оппозиционности работ художника общей тенденции, стенд его не остается незамеченным.

В 1992 году выйдет в свет изданная в Швейцарии первая книга о Штейнберге «Опыт монографии», подготовленная мной к ретроспективной выставке в Третьяковской галерее. Вопреки пожеланиям Эдика, всякий раз сопротивляющегося и не участвующего в любом проекте, связанном с изучением и трактовкой его творчества. Только последнее десятилетие он станет соглашаться давать интервью, но по-прежнему будет односложно, скромно и неохотно говорить о своих работах, оставляя за зрителем право на собственное восприятие. Выставка будет знаменательной не только в судьбе Эдика, но и в судьбе музея. За ней последуют и другие выставки художников-нонконформистов. По следам экспозиции в Третьяковской галерее состоятся ретроспективы в Германии, в музее Quadrat (Josef Albers), в Nikolaj в Копенгагене, экспозиция в Иерусалиме в Доме художника.

В начале перестройки у Эдика состоялось знакомство, перешедшее в дружбу и тесное сотрудничество, с известным немецким журналистом и художественным критиком Хансом-Петером Ризе. Х. – П. Ризе сначала стал автором статей о его творчестве, а затем автором монографии и в 2000 году куратором его выставок в Германии: в музеях Leverkusen, Ludwigshafen, Ingolstadt.

Эти годы были окрашены дружбой с немецкими коллекционерами Якобом и Кендой Бар-Гера, которые много потрудились на ниве международной адаптации поколения нонконформистов, поименовав его «вторым русским авангардом» и организовав в России и в странах Европы двенадцать музейных выставок.

Короткое проживание в Кёльне и дружба с Якобом и Кендой Бар-Гера сблизили Э. Штейнберга с русским художником Владимиром Немухиным, сотрудничавшим в ту пору с ними. В Немухине Эдик нашел себе друга и в некотором роде единомышленника в искусстве. Единомышленника во взглядах на искусство найдет он и в Париже в лице бразильского художника А. – Л. Пизы, более пятидесяти лет проживающего в Париже и лично знавшего Сержа Полякова. Он и его жена Клелия – многолетний сотрудник издательства «Галлимар» – станут нашими близкими друзьями.