Материалы биографии - Эдик Штейнберг

С 1965 года цветовая палитра начала высветляться. На смену женскому образу, субстанции духовной красоты по В. Соловьеву и А. Блоку, приходят образы органических форм: камни, раковины, черепа животных, силуэты мертвой птицы и рыбы. При прежней абстрактной живописности холста вырисовывается единственное членение пространства на Небо и Землю. Картины этого периода находятся в моей мастерской, в коллекции А. Глезера в Париже и в частных коллекциях в США и Бразилии.

Высветленный пейзаж-натюрморт к 70-м годам выливается в пространственно-геометрические композиции. Органические формы сменяют крест, круг, треугольник, квадрат, призма, сфера. Так рождается формулировка моей внутренней концепции. Не разорвать, а синтезировать мистические идеи русского символизма 10-х годов и пластические идеи супрематизма, точнее, идеи К. Малевича. (Мое знакомство с классикой русского авангарда состоялось в доме Г. Костаки еще в начале 60-х годов.)

В 1970–1980-х годах мной создано более трехсот работ маслом. В 1978-м открылась первая персональная выставка на Малой Грузинской. Здесь было представлено около пятидесяти работ метагеометрического периода. Атмосфера выставки была адекватна моим картинам, что очень важно для любого художника. Часть этих работ находится в мастерской, часть – в ФРГ, Швеции, Австрии, Италии, США.

С 1980 года я начал, помимо живописи, заниматься коллажами и гуашью на картоне.

Пятнадцать лет смотрел вверх. Вниз смотрю последние два года. Фигуратив и черный, темно-охристый колорит тому свидетели. Как и прежде, много работаю. Симпатии мои все те же: Владимир Соловьев и Казимир Малевич. Люблю искусство, но не современное. Продолжаю каждое лето проводить в деревне за ловлей рыбы. Только реки поменялись. Реку Оку сменила река Ветлуга. Тарусу – деревня Погорелка. Пятнадцать лет жизни в Погорелке родили цикл моих работ 1985–1987 годов.

ПИСЬМО К К. С

Дорогой Казимир Северинович.

Мой старый друг, Е. Л. Шифферс, весной 1970 года обратил внимание на истоки языка геометрии в сознании первохристиан, ссылаясь на книгу «Пастырь» Ерма, творение 1–2 века, чтимое как писание «Мужей Апостольских». Это сразу оформило бесформенность моих интуитивных поисков, даже больше – поставило кардинально вопрос о времени. С тех пор диалог с Вами почти не прекращался. Вправе ли я на него рассчитывать?

Картина, написанная три года назад в Вашу память, – это не только любовь к идеям геометрии. Разбирать же творчество языком художественных структур – это сказать очень мало или вообще ничего не сказать. В конце концов важнее узнать, откуда пришел художник?

Россия!?.. Место русских проблематично в мире. Чтобы это понять, нашего века недостаточно – споры идут со времен Чаадаева.

В муках рожденное Вами дитя, обреченное на одиночество, – «Черный квадрат» 15 года – еще один х в системе русских вопросов.

Бог умер – скажет Европа. Время Богооставленности – говорит Россия. Мне думается, что «Черный квадрат» – это предельная Богооставленность, высказанная средствами искусства.

«Безболезненный супрематизм. Отрицание лица явлений. Самоубийство по расчету, любопытства ради. Можно разобрать. Можно и сложить: как будто испытуется форма, а на самом деле гниет и разлагается дух…» – вот мнение лучших Ваших современников, выраженное О. Мандельштамом, – по поводу созданной Вами философии творчества.

Так что же это? – интеллектуальная игра или трагедия? Благодарите судьбу, что Вы оказались в начале новой истории, а не в конце ее, когда «Черный квадрат» стал воплощенной реальностью.

Россия!?.. Нация, отлученная от Красоты, постепенно немела, обрывая связь с предвечным Словом, подменяя Лик личинами, Истину – философией, Богочеловека – человекобогом, коллективное и бессознательное стали называть «мы».

Видимо, Вы и родились, чтобы напомнить миру язык геометрии, язык, способный высказать трагическую немоту. Язык Пифагора, Платона, Плотина, первохристианских катакомб.

Для меня этот язык не универсум, но в нем есть тоска по истине и по трансцендентному, некое родство апофатическому богословию.

Оставляя зрителя свободным, язык геометрии заставляет художника отказаться от «Я». Попытки сделать его как идеологичным, так и утилитарным, – это насилие над ним.

Так для меня Ваш язык стал способом существования в ночи, названной Вами «Черный квадрат». Думается, что человеческая память будет всегда к нему возвращаться в моменты мистического переживания трагедии Богооставленности.

Москва, лето 1981. Ваш «Черный квадрат» вновь показан русской публике. В нем снова ночь и смерть… И снова вопрос – будет ли Воскресение?

О. ГЕНИСАРЕТСКИЙ1 – Э. ШТЕЙНБЕРГУ

Милый Э.!

Не могу не сознаться, какой радостью было мне услышать изустно твое письмо к К. С., – радостью встречи со свежим, проникновенным и серьезным голосом в нынешней московской разноголосице. Столько вокруг развелось равнодушного, игривого и вместе с тем нахрапистого разумения, что невольно взволнуешься редкому живому слову. А когда надежная радость смотрения удвояется в обещающую радость слушания, радуешься вдвойне.

«Откуда же пришел художник?»

Вспоминается ваша общая с В. Янкилевским выставка, ее внушающая поэтажность. «Внизу» во вкрадчивом одеянии искусства – передоновский переросток-недотыкомка, в здешней зрелости своей – и. о. сатана Черезжопов, как сам он и назвался, с целой свитой всякой нечисти, претыкающейся и предвкушающей; «вверху» – мир прекрасной платоновской ясности, светящейся простоты, уходящей едва заметно – и только через себя самое – в безвидное, может быть, и во мрак, но уже не тот, что «внизу», а в другой, чем-то согретый. Сохраняя верность «Изумрудной скрижали», я вовсе не о том, что плохо, а что хорошо, ведь «что снизу, то и вверху». Но тайна гармонии и ритма, явленная в своей отвлеченной чистоте, меня тогда поразила.

И тем более неожиданней, завораживающей слышались мне твои свидетельствования о «тоске по истине и трансценденции», «языке, способном высказать трагическую немоту» и познание в пространственных телах «некоего сродства апофатическому богословию».

Скорее меня тронула сама возможность этих свидетельств и опознаний, чем их словесное именование: ведь если и впрямь «разбирать творчество языком художественных структур – это сказать очень мало или вообще ничего не сказать», то так ли уж важна та словесная вязь, которой начертано это послание на бумаге. От нее я попробую отвлечься, хотя по сродству со многим названным это будет не так просто.

Возможность увидеть и пережить за сосложением линий, плоскостей и тел, за стоянием сносящихся во свете цветностей – сообщенность с детоводительством Истине, конечно, не может не радовать, даже если она и прозревается «языком геометрии» в отрицательных определениях, «апофатически».

По поводу другой выставки, где также были твои работы (кажется, она называлась «Цвет, пространство, форма»), помнится, я выступал так: «Образ, вне зависимости от его предметности или беспредметности, сохраняет живописную ценность при условии, что его зримостные качества, с одной стороны, соотносятся с экзистенциальным полем переживаний (отдельные состояния которого назывались страхом и ужасом, скукой и тоской, заброшенностью в мир и забеганием в смерть и т.д., но не обязательно “несчастно”, есть и “счастливые” экзистенциалы, не о том речь), а с другой, не разоблачаются до того, чтобы быть только “вещью”, сработанной напоказ, одного смотрения ради. Оба эти условия удовлетворяются, когда зримостные качества образа посредством гармонии и ритма идентифицируют “страсти” и “сути” внутреннего человека, местоимеющего к Царству Божиему (или к тому, что толчется на его святом месте).

Не могу никак, по малости ума, долее внятно выразить это ощущение, не переросшее еще в умозрительную ценность, но что связывание видимого в пространственно-временные, а вместе с тем в осознательно-волевые, символо-энергетические «гармонии» и «ритмы» образно выражает какие-то праобразные страсти и сути, события и состояния духовной жизни, это даже мне очевидно. Может быть, это есть языковая техника экзистенциальной коммуникации в «языке геометрии» или вообще в любом языке?

И еще раз порадуюсь: только художническое ясновидение могло доопределить недоуменное внимание в «черный квадрат» как страх полной богооставленности, страх ночи и смерти. Это не «еще один х в системе русских вопросов», а уже хотя бы один ответ на него. И ответ далеко не самый утешительный.

Хочется спрашивать и далее, любыми языками говоря.

«Зачем пришел художник?»

В сказанном тобою есть как бы три смысловых слоя, по отношению к которым слоится и мое понимание.