Солнцеворот - Николай Симонов

Пролетев некоторое время над поверхностью воды, он завис, примерно, в 100 метрах от низкого берега, поросшего кустарником, а местами ольхой, осиной и плакучей ивой. Тут он заметил плот, а на нем силуэт какого-то человека. Павлов машинально перекрестился и робко сделал несколько шагов в сторону берега. Вода под ним не расступилась. И тогда он быстро зашагал по водной глади, ни мало не заботясь о том, что такой способ передвижения может напугать незнакомца.

Подойдя к плоту поближе, Павлов разглядел молодого человека с длинным шестом в руках, разодетого в меха и кожу.

— Интурист или фарцовщик какой-то, — подумал он и закричал: Эй, товарищ!

Но слова почему-то застряли у него в глотке, как будто были произнесены в безвоздушное пространство. Он подошел еще ближе и ему показалось, что лицо парня ему знакомо.

— Да это же Мишка! — удивился он, опознав в коренастом блондине своего племянника — 17-летнего пасынка старшего брата Сергея.

Павлов обратился к племяннику по имени и спросил, что он здесь делает, но голоса своего снова не услышал. Тогда он запрыгнул на плот, на котором, как изваяние, застыл Мишка, и дотронулся до его плеча. Мишка вздрогнул, его остекленевшие глаза ожили, заморгали, а лицо побледнело и перекосилось от ужаса. Бросив шест, он обеими руками вцепился Павлову в горло, явно, намереваясь задушить, но, вдруг, пошатнулся и рухнул, как подкошенный. Вместе с ним упал на плот и Павлов, однако боли от удара никакой не почувствовал.

Через какое-то мгновение Павлов начал приходить себя и попытался подняться на ноги.

— Тело-то как затекло, будто деревянное! — удивился он.

В этот момент в голове у него противно зазвенело, потом он услышал громкий хлопок и почувствовал, что теряет сознание. Когда он очнулся, то с удивлением обнаружил себя лежащим на плоту и одетым в более чем странную одежду. Как обухом по голове, его оглушил многоголосый птичий хор, а в ноздри ударил терпкий запах багульника и гниющей коры.

Павлов поднялся на ноги и растерянно начал ощупывать себя с головы до ног. На нем были плотно облегающие тело куртка и штаны, искусно составленные из кусков шкур, сшитых между собой узорным швом. На ногах у него были легкие мокасины из замши, набитые травой, наверное, для теплоизоляции. Гардероб довершало подобие кепи из кожи и меха. Павлов снял головной убор и вытер тыльной стороной ладони со лба пот и начал строить различные предположения, одно другого нелепее:

— Белая горячка? Наркотические галлюцинации?

Он опустился на колени, заглянул в воду и ничего не увидел.

— Где же мое отражение? — испугался он и больно ущипнул себя за руку. Но ничего не произошло. Тогда он ущипнул себя еще раз. И опять тщетно.

Тут он некстати вспомнил булгаковского Степу Лиходеева, которого г-н Воланд переместил из нехорошей московской квартиры прямиком в Ялту на морской причал.

— Идиот! — корил себя Павлов, — ведь чувствовал, что здесь что-то не чисто! И надо было мне переться в эту командировку! Хорошо, если я где-то под Новосибирском, а не в Канаде или на Аляске?!

Он еще раз внимательно огляделся вокруг. Верховой ветер разметал облака, открыв блеклую синеву неба. Тени исчезали, и тайга обнажалась резкими очертаниями, как бывает в первые минуты рассвета. Проклиная все на свете, он выбрался на берег и сразу попал в непролазные заросли ольшаника и ивняка. Никакой тропинки!

Павлов грязно выругался и вернулся на плот, чтобы его осмотреть. Вдруг, он найдет какую-нибудь записку или какой-нибудь другой знак от тех, кто его сюда затащил?

Плот был вполне заурядный: 3х4 метра, срублен из хвойных деревьев, бревна тщательно подогнаны друг к другу и связаны в звенья просмоленными веревками. Чтобы не сносило течением, плот был привязан к кольям, вбитым в берег. Вот, шест длиной, примерно, 3 метра и толщиной в три его пальца. Вот шест поменьше и тоньше. Посреди плота в щель между бревнами воткнуто древко копья с массивным наконечником, явно, из вулканического стекла. Здесь же на плоту находились и другие музейные экспонаты: 1,5 метровый лук, кожаный колчан, набитый стрелами, длинный кремневый нож (скорее кинжал) с деревянной рукоятью. И еще он заметил самодельную кожаную сумку, по форме напоминающую охотничий ягдташ.

— Вот, где, наверное, записка! — обрадовался он.

Вытряхнув содержимое сумки прямо на бревна, он никакой записки не обнаружил. В сумке находились москитная сетка (накомарник), наконечники стрел из камня и кости, костяные крючки, какие-то лоскуты из кожи, нитки из сухожилий, костяные иглы, берестяная коробка с ароматно пахнущим куском копченого сала, засохшая лепешка, деревянная плошка, мешочек с солью.

И тут его, как током дернуло. Среди всех этих вещей непонятного происхождения Павлов увидел предмет, похожий на медальон. Без труда он его открыл и обнаружил внутри пластинку размером с пятикопеечную монету из кристаллического вещества серого цвета, вероятно, артефакт, о котором ему рассказывал Терехов.

Так, — решил он, — его разыгрывают, причем по-крупному. Его усыпили гипнозом, переодели, привезли бесчувственное тело в аэропорт, погрузили на вертолет и доставили к месту съемок художественного фильма. Сами киношники, наверное, спрятались в кустах на другом берегу, наблюдают за ним в бинокль и хохочут! Возмущению его не было предела. Он сжал кулаки и закричал:

— Пидорасы!

Потом еще громче:

— Пидорасы!!!

— Не надо кричать, — произнес кто-то рядом спокойным и показавшимся ему знакомым голосом.

— Кто здесь? — испуганно спросил он и начал растерянно оглядываться по сторонам.

— Это я, твой Наставник, преподобный Шлаг.

— Шланг?! — удивленно переспросил Павлов.

Невидимый собеседник немедленно внес уточнение:

— Не шланг, а Шлаги. Арнольд Борисович Шлаги. Ты, что, меня забыл!? Мы же вместе работали в Главлите. А в прошлом году коллектив торжественно проводил меня на пенсию. В "Праге" состоялся роскошный банкет. Кое-кто изволил так набраться, что, наутро, не смог вспомнить, как добрался до Теплого Стана.

— Вспомнил! — обрадовался Павлов, но потом, сопоставив голос живого Арнольда Борисовича Шлаги, с голосом невидимого Наставника, засомневался и как-то неуверенно, спросил: Вы ведь, тогда еще были живы, когда я поехал в командировку в Новосибирск? Или умерли?

В ответ на его замечание Наставник слишком уж жизнерадостным для покойника голосом произнес:

— Умер! За 40 дней до указанного тобою события скончался, якобы от инфаркта. Смертельный диагноз поставил мне некто Кондрашкин — патологоанатом из 2-й градской больницы, хотя я всего лишь освободился от молекулярно-белковой структуры и принял свой естественный облик. Похоронили же мое бренное тело соседи по дому, а из конторы, в которой я верой и правдой проработал 25 лет, проводить меня в последний путь никто не пришел, только какой-то неказистый венок прислали.