Поцеловать небеса. Книга 1 - Юта Тен

Я хорошо помню, что в тот период меня абсолютно не интересовало наше будущее. Я буквально принюхивалась к новой России, ибо она совершенно не походила на прежнюю, в которой я когда-то училась. Легко выстраивались планы, легко рушились. Деньги, привезенные мной, здесь совсем не были деньгами. Они незаметно таяли из конверта, делая его все более невесомым, а я даже не трудилась их пересчитывать. Мне было настолько все равно, что сейчас я ужасаюсь тому своему состоянию. Я была то ли всегда пьяна, то ли беспричинно счастлива, то ли тихо помешана от такого поворота событий.

Мне не нравилась та правда, что я растеряна и абсолютно сбита с толку. Моя бравада и весь внешний антураж лишь скрывали животный панический страх перед неизвестностью. Я точно знала, что денег остается мало, и даже примерно знала, когда они совершенно закончатся. Для этого их не требовалось пересчитывать. Но я не хотела думать об этом.

Мы ждали контейнер, нам больше некуда было торопиться, ибо мы были на месте. Мама оформляла свой официальный перевод по работе из Воронежа в Н., чтобы не остаться там на произволе судьбы.

Я спокойно-осознанно понимала, что еще долго не найду в России ни своего места, ни работы, ни новых друзей. Еще долго я не смогу обрести собственной крыши над головой и, наконец, счастья. Мне оставалось только наблюдать, делать или не делать выводов, искать ответы на поставленные вопросы и не находить ничего. Только зияющая черная пустота вместо дороги в будущее. Мне оставалось лишь горько пить, бояться протрезветь и вновь натолкнуться на груду проблем, решать которые я попросту не хотела. Моя внутренняя сила словно уснула во мне до рассвета, а рассвет все медлил со своим приходом. И даже Олег, к которому я так стремилась, был нужен мне вовсе не для совместного счастья, а для рывка, как призыв к действию, а проще – судьбоносный пинок.

Жизнь должна иметь веские основания… Из таковых у меня была только дочь.

Когда я выпивала, обстоятельства уже не казались мне такими мрачными, а все далекое становилось близким и понятным. Именно в таком состоянии я находила взаимопонимание с родной мамой. Она во всем поддерживала и одобряла меня, ведь она тоже выпивала. Мы даже дружили и строили планы. Но утром, когда мир представал в еще сером, но уже неприятно-реальном измерении, мама становилась воинствующей и суетливой. Она не давала опомниться, прийти в себя, отнимала похмельное вино и убеждала меня в моей придурковатости. Мне же хотелось белого флага, маленькой иллюзии перемирия, отсутствия скандалов, отсутствия, собственно, ее самой и проблем, связанных с нею.

Еще долго-долго все будет так и не иначе. Я буду закрывать глаза, отворачиваться к стене и молить Бога об избавлении от чего-то без названия.

Вот снова дождь. Я хорошо помню эти оглушительные внезапные летние дожди того лета. По невероятно синему небу сначала набегали небольшие пушистые облака, они становились все объемнее и кучнее, потом, вдруг, одно из них соединялось с другим и, обнявшись, они проливали на землю беспричинные, звонкие слезы. Так же внезапно из-за кулис выстреливало солнце точным острым лучом, метило в глаза, лицо, руки. Я сладко зажмуривалась, потому что с высоты шестого этажа я могла отчетливо видеть радугу. И тут же сразу мысль – вот оно, невесомое счастье. Все мы люди, и каждому должно быть определено место под солнцем.

Тут и там появлялись ухажеры или попросту собутыльники. Россия оказалась страной непобедимых оптимистов и халявщиков, что стало для меня неприятно-диким откровением. Мужчины запросто выпивали за мой счет, иногда не благодаря, и даже не прощаясь. В Ташкенте такое вообще не представлялось возможным. Причем, пили абсолютно все, не скрывая и не стесняясь. У меня складывалось такое ощущение, что я вращаюсь в черно-белом калейдоскопе и уже не по спирали, а по кругу. Круг плавно переходит в мертвую петлю, из которой вытаскивает спасительная утренняя бутылка, принесенная кем-то за мой счет.

Я, конечно, общалась не с теми людьми, жила не там и не так. Но это были самые обычные люди, соседи по дому, мамины сотрудники, моя нация, к которой я приехала, чтобы спасти свою дочь и себя от жестокого произвола бывшей Родины. Я не могла всерьез критиковать их, ведь мне предстояло теперь жить с ними, среди них и точь-в-точь, как они. Я была благодарна им за любое внимание. Фраза «чужой среди своих» здесь пришлась бы абсолютно к месту, или родилась, если бы еще не существовала. На счастье или на беду в моей голове аккуратными стопками все еще складировались прочитанные сочинения классиков русской и зарубежной литературы, среди которых особняком стояла Маргарет Митчелл и ее «Унесенные ветром». Чем дальше я продвигалась по явно ложному пути, тем больше понимала, что такие книги нельзя было придумать. Я крепко «взяла» за руку Скарлетт О’Хара, говоря себе, что и у меня тоже все получится! Вот откуда брались эти регулярные пьянки? После «первой» казалось, что мир вздрогнул и повернулся на сто восемьдесят градусов. Люди становились близкими и подозрительно понятливыми. А после «четвертой» почти всегда возникали разногласия по поводу внутренней политики или безответной любви.

Я быстро полюбила пить одна, сидя перед телевизором, ставя бутылку возле кресла, беседуя сама с собой и наблюдая решение глобальных проблем в собственной голове. Потом появилось и еще одно правило – идти за второй бутылкой до того, как закончится первая, и ноги откажут повиноваться. Но пьянела я медленно, оттягивая факт окончательного отупения, никогда и нигде не падала лицом в грязь в прямом или переносном смысле этого слова. Мое персональное ощущение самой себя было настолько глубоким и возвышенным, что я даже не давала себе труда задуматься о том впечатлении, которое произвожу на окружающих меня людей. Они видели лишь верхнюю часть айсберга. И теперь я понимаю, что она была неприглядна, отвратительна. Я могла вызывать у них только два чувства: омерзение или жалость, одно из которых никак не исключало другого. Но, даже засыпая в пьяной безмятежности, я всегда помнила и знала одно – я не такая, как все и у меня все обязательно получится!

Глава 6

Ну, кто они были, первые люди, встретившие меня здесь? Мамин сосед Василий, женатый мужчина, бывший летчик, который в свободное «ухлестывал» за мамой, побаиваясь сплетен и справедливого гнева своей супруги. Его друг Женя, тоже летчик и тоже женатый, который по жребию судьбы выпал для компании мне. Просто знакомая – тетя Шура, прожившая всю жизнь честным трудом, накопившая некий скарб и теперь имеющая все, что должен иметь нормальный человек. Еще люди, знакомые этих знакомых, приходившие на нас просто посмотреть. Мы были для них как заграничная диковинка. Пришедшие ниоткуда, не имеющие ничего, рассуждающие о чести и не умеющие жить…

Женя все время норовил ухватить меня за любую часть тела, намекал на большую внезапную любовь, осоловело хлопал ресницами и рассказывал истории своего вертолетного прошлого. Он пил за мой счет, он оставался ночевать в коридоре на коврике, он обещал остаться со мной на всю жизнь, а утром, стыдливо морщась, приглаживал растрепанные волосы и, если продолжение банкета откладывалось, то неуклюже, как подбитый вертолет, вышмыгивал в открытую дверь к нелюбимой и ненавистной жене. Он был виновен по всем пунктам, но я разговаривала с ним, я впускала его в наш шатающийся мир, потому что у него тоже болела душа, правда в отличии от нас не от неустроенности в жизни и отсутствия материальных благ, а от пресыщенности последними, свалившимися ему на голову в наследство от доброй тещи и от одиночества…

Женя и мамин ухажер не чаяли в нас души, ведь мы были умницами и красавицами. Мы и сами так думали…

Дальше был миграционный центр. Мы не всегда проводили время в душещипательных беседах. С утра, как обычно, мама призывала меня к действиям. На нас легла прорва бумажной волокиты, без выполнения которой мы не могли спокойно жить в новой России.

Отстаивая в огромных очередях, чужие среди своих, мы быстро поняли, что нам здесь «не светит». Люди встречались самые-самые разные. Здесь были и великолепные красавицы с мамами и папами, приехавшие, как я, устраивать свою жизнь на чужой территории. Были и устоявшиеся семейные пары, накопившие что-то, потерявшие все по пути, и тщетно ждущие чуда, наподобие меня.

Я казалась себе их символом, потому что уже «уперлась лбом» во все возможные проблемы, которые их пока еще даже не коснулись, и, наверное, могла бы возглавить общественное движение вынужденных переселенцев в масштабе целого региона, но вместо этого я покорно стояла и тупо смотрела в стену перед собой. Я была заранее всем благодарна и уже ничего не хотела…

– У вас есть прописка?

Этот вопрос я услышу не раз и не два.

Этот вопрос мне будут задавать всегда, везде, при каждом удобном случае, как только увидят мой паспорт с четырьмя буквами СССР. Я услышу его при устройстве на работу, при попытке получить детское пособие, при постановке на учет на бирже труда и, конечно, при попытке получить денежную компенсацию, положенную мне по праву от государства, в которое я привезла свою дочь. Мой ответ будет всегда разным. Прописка у меня будет то временной, то постоянной, то ее не будет вовсе, и неизменно, за каждым положительным ответом спрячется целая история о том, с какими усилиями я получила ее в очередной раз.