На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной - Евгения Федорова

Мы с Юрой сидели рядом и, конечно, не слушали. Мне было грустно, и недоумение владело мной: я видела и чувствовала, что Юра Ефимов на этот раз не разделяет моей грусти. Ведь это уже не «нечто вроде прощания», это уже настоящее и окончательное прощание… Но Юра глядел на меня, как-то странно улыбаясь, и глаза его сияли. Мне было обидно.

Наконец нудная речь кончилась, и к столу стали вызывать одного за другим курсантов. Им торжественно вручалось свидетельство об окончании курсов и — в запечатанном конверте (знай наших!) — выписка из приказа о зачислении на «такую-то» базу. Крыленко поздравлял вновь назначенного экскурсовода и сердечно пожимал ему руку.

Моя фамилия на букву «Ф» была в списке почти последней. Давно вернулся на свое место сияющий Юра и, распечатав конверт, показал мне узенькую полоску бумаги, на которой значилось, что он, Ю. К. Ефимов, «зачисляется экскурсоводом Краснополянской базы с 1 мая сего года».

Наконец дошла очередь и до меня. Вернувшись на свое место, я медлила открыть свой конверт.

— Ну же, ну! — нетерпеливо торопил меня Юра.

В конце концов я вынула бумажку с машинописным текстом. Там было напечатано, что по окончании курсов Е. Н. Федорова «назначается на должность экскурсовода с 1 мая сего года на… Краснополянскую турбазу»!

Я видела сияющие, торжествующие глаза Юры, а в висках стучало: «Вместе, вместе, вместе». Он стал рассказывать мне, как упросил, умолил Тарасевича направить нас на одну турбазу; как тот сначала не соглашался, суля ему в помощницы какую-то начинающую девчонку, а потом уступил, и как он, Юра, изо всех сил молчал, желая сделать мне такой сюрприз.

— Там я тебе открою мою Поляну! Я причащу тебя к горным высям! Я подарю тебе Рицу, Большую и Малую. Я поведу тебя по своим тропам!

И сейчас, спустя 40 лет и зная все, что произошло в 1935 году, я верю, что его бурная радость и сияющие счастьем глаза не были притворством. Он еще надеялся на что-то…

Осенью, в начале сентября, вскоре после моего ареста, очевидно, еще не зная об этом, он писал:

Вот и все… Хотелось большего?Обойден и замкнут круг.Начиналось. Ездил в Болшево,Не coзнав, что найден друг…Вслед за сумрачными, зябкимиДнями сплетен и клевет —Неохватными охапкамиНачал схватываться свет.

Писал он, я полагаю, тогда еще вполне искренне.

После первой радости меня одолели сомнения: как же я поеду на базу, где меня никто не ждет? Где я и не нужна вовсе! Где рядом с блестящим экскурсоводом я буду невежественной дурочкой, и туристы не захотят пользоваться моими услугами. Ведь я на самом деле ничего не знаю, просто представления не имею ни о Кавказе, где была один раз давным-давно, ни о Красной Поляне; не знаю дорог и горных троп заповедника. И что подумает обо мне высокий стройный старик с седой головой и красивым профилем — директор Краснополянской турбазы Владимир Александрович Энгель?

Все мои страхи оказались напрасными. Конечно, мои «лекции» не шли ни в какое сравнение с Юриными, но все же к началу сезона я успела подчитать кое-что, многое рассказал мне Юра. Раньше, чем прибыли первые туристы, он успел провести меня ближними и дальними маршрутами, из которых каждый был пленительней другого.

К приезду туристов я уже не была такой круглой невеждой, а с Владимиром Александровичем мы подружились с первых же дней. Я, как и он, считала туристов нашими гостями и друзьями. Встречи с новыми людьми, с новыми характерами всегда приятно волновали меня, и журналистскую работу я в свое время выбрала именно потому, что она сулила встречи с интересными людьми. Сюда, в Красную Поляну, приезжали в основном молодые, влюбленные в природу ребята, не боящиеся провести ночь у костра, любящие и попеть, и поговорить. Мне всегда хотелось сделать им приятное. А так как всякая экскурсия в горы для меня самой была праздником и удовольствием, мое настроение передавалось и туристам. Вскоре многие стали проситься в поход только со мной, и Юра даже начал слегка ревновать.

Наши встречи с ним на базе всегда были полны радости, рассказов, новых стихов. Он приносил мне с гор охапки лилий, и аромат их кружил голову.

Энгель был женат на «простой» женщине, не то гречанке, не то грузинке, очень красивой и еще молодой. Она, должно быть, стеснялась своего «простого происхождения», плохо говорила по-русски и среди туристов никогда не появлялась. Я видела ее, только когда заходила за чем-нибудь на квартиру Владимира Александровича. Зато с ее сынишкой, белоголовым Рустемом, приятелем моего Славки, мы подружились. Рустик был года на два моложе моего сына, который уже приближался к «взрослым» школьным годам — осенью ему должно было исполниться шесть. Уходя в горы, я могла быть спокойна за Славку — он будет вовремя накормлен, напоен и уложен спать. Потом я с горечью вспоминала, как мало внимания уделяла я Славке в это последнее мое лето. Мне было трудно с ним расстаться. Все было так ясно, так легко думалось обо всем, так чутко воспринималось.

Конечно, мои дети и моя семья создавали проблемы в наших отношениях с Юрой. Хотя к тому времени я уже собиралась расстаться с моим мужем — Маком, с Юрой нас разъединяло нечто более непреодолимое — разница лет, в те годы несравненно большая, чем теперь, спустя четыре десятилетия.

Он был намного моложе меня. Эти семь лет были так непреложно и навсегда разъединяющи, что и воспринимались безропотно, без напрасных надежд и ожиданий. У него впереди были университет, учеба, молодые друзья, у меня — семья, стареющая мама, которая вот-вот сдаст мне на попечение обоих моих ребят (кроме Славки еще был малыш), сложные отношения с мужем, моя начинающаяся литературная карьера…

Это чудесное лето не предвещало чудесного продолжения и воспринималось как случайный драгоценный подарок судьбы. О будущем не думалось, не хотелось омрачать настоящего. И никакие предчувствия ни разу не коснулись моей души. Юра рассказывал мне о трагической судьбе его близких друзей. Молодая девушка Елочка Каткова — робкая, застенчивая и нежная, о ней Юра говорил с дрожью в голосе (может быть, первая любовь?); двоюродный брат Сашенька — самый близкий и лучший друг («мы с ним были, как отражение в зеркале!») и еще другие — все были арестованы и исчезли неизвестно куда.

— Боже мой, за что?

— За разговоры… Такие, как и мы с тобой ведем. Ведь на каждого из нас заведены дела…

Что за странные слова? И для чего сказанные? Хотел ли он предостеречь меня? Или наоборот…

Это потом я думала об этих словах и многих других, когда вспоминала и перебирала в уме каждое слово и каждый жест; времени для этого появилось более чем достаточно. Все это было потом, тогда я просто не обратила на них внимания. Не поразил меня и эпизод с приездом Владимира Владимировича. Однажды, что бывало очень редко, мы с Юрой оба были на базе. В этот день ожидался большой заезд туристов. Мы вдвоем встречали их у террасы центрального здания.

— Боже мой, Юра? Вы?.. Да не может быть!

Один из туристов, уже не первой молодости, плотный низенький человек, остановился, как пригвожденный, всем своим видом выражая крайнюю степень ошеломления.

— Как видите, Владимир Владимирович, это действительно я!

— Да нет, не может быть! Это же чудо!

— Очевидно, и чудеса иногда бывают!

— Вас выпустили?

— Да я и не был под следствием.

— Как не были? Ведь вся же ваша группа…

— Да, да… Но, извините… Это ваш друг?.. Добро пожаловать! Ну что же мы стоим? Пойдемте, я устрою вас вместе.

Я невольно слышала этот разговор. Ну зачем, зачем ворошить? Ведь это как резать по живому. Зачем вспоминать?

Подходило к концу наше туристическое лето. Юре пора было собираться в Москву. Заодно он взялся увезти и Славку, которого мама хотела устроить в какой-то особый детский сад, готовящий «одаренных» детей к раннему поступлению в школу. Энгель отпустил меня проводить их до Сочи, оставшись на базе один с проводниками.

Как запомнился мне этот последний сочинский вечер! Было полнолуние. Пока мы потихоньку забирались на Ахун-гору, с которой весь город как на ладони, а морская гладь разливается далеко до горизонта, луна взошла, и золотая дорожка побежала по темной воде. Потом она превратилась из золотой в серебряную, и весь воздух наполнился лунным светом, словно белая фата накрыла землю. Кругом настойчиво звенели цикады, а в кустах там и тут вспыхивали и гасли светлячки. Тонкий аромат цветущих олеандров поднимался снизу из города.

Мы сидели рядом молча. Я заглянула ему в лицо, освещенное луной. Глаза его были полны слез. Мне стало безмерно жаль его, по-матерински жаль. Он мне показался мальчиком, а не юношей, беспомощным перед большим и жестоким миром, куда он уезжал от меня, в первый раз теряя и друга, и женщину…