Укрепленные города - Юрий Милославский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В два часа ночи лизнула его желтым языком сука-Мнемозина, и бил его Лешин сапог, а он уделался как маленький, цеплялся за голенище, как последний декабрист, — и смотрел на него полковник светловолосый, Джеймс Бонд, покуривая сигарету «Кент» со знаменитым микронитовым фильтром.
…— Аня, сделай кофе, пожалуйста. Там, на кухне, ты знаешь…
Поднялась, не одеваясь пошла на кухню, уронила с лязгом ложечку, надбила чашку. Убью, убью, всех убью, сначала всех — потом себя, сапогами по почкам, по процессу правотроцкистского блока…
— Аня!!! Не шуми! Зажги свет… Нет!!! Сначала закрой дверь в комнату, потом зажги…
Господи, что случилось? Ничего не случилось. Господи, что случилось!!!
Неведомо откуда прошли по противоположной окну стене медленные белесые световые квадраты — троллейбус? Служебный автобус? — скорее всего. В такое время троллейбусы не ходят.
8
Исторический фон, исторический фон, как много дум наводит он.
Не могу без гнусной шутки, плачу, мешаю собственному художественному процессу, процессу правотроцкистск…
Заткнись, сволочь, в параше утоплю. Вы здесь пьете, а меня уже три раза изнасиловали!
Сняв дакроновый костюм, банлоновую сорочку, Бома и Мерсью, оставшись в одном нейлоновом белье, полковник Джеймс Бонд играл сам с собою в бейсбол на закрытой площадке общества «Динамо». Неожиданно мяч выскочил из полковничьих рук и заговорил:
— Полковник Бонд, полковник Бонд, вас вызывает шеф!
Полковник оделся и пошел к шефу.
— Чего делаешь? — спросил шеф.
— Служу Объединенному королевству Великой Британии и братской Ирландии.
— Есть особое задание. Время — конец шестидесятых — начало семидесятых. Место — известное. Шифр — Россия. Не справишься — в параше утоплю.
…— Добрый вечер, дорогие друзья, гости нашего ресторана! Я уверен, все вы довольны нашей фирменной национальной разблюдовкой. А сейчас — перед вами выступит эстрадный ансамбль под руководством заслуженного артиста Узбекской ССР- Дизигиллеспиева! Композиторы: Ян Френкель и Оскар Фельцман!! Солист — Муслим Магомаев!!! РОССИЯ…
Я люблю тебя, Россия…
— Да что ты мне рассказываешь, я там был — на Даманском! Они нас так засрачили, что мы не знали, куда деваться… Да что ты мне говоришь?! Ты приказ № 2 знаешь?! Ну, первый — мобилизация всеобщая, угроза непосредственного атомного нападения, — а второй: знаешь?! Это значит — всех младших командиров сменить к брежневой матери!! А то дашь солдату патрон, а он его в сержанта зафенделячит, понял? И — открыть немедленно склады со спецпайком. У нас охраняли ребята, так их приводили к допприсяге о сохранении Государственной тайны СССР! Там, понял, семга, курва, балычата, сыро-копченная колбаса, марокканская сардина, с шестьдесят восьмого — чешское пиво! Ну, так это, когда приказ номер один, а когда ни хера, никакого, курва, приказа, а они поперли — сытые, в дублях, в треухах ондатровых, понял!? А я второй год на комбижире, у всего полка — язва, кровью серут, понял!!? А командир — сержант Запырыч, у него только утром на губе инцидент: он солдату арестованному сказал лед скалывать: пока, говорит, не сколешь, — никакой еды, никакой теплой одежды. И дал ему специальный такой лом, — мы его «радость» называли: он его для нас держал на складе — ни хера острия нет и тяжелый, как падла… Говорит: «Так работай, чтобы лом у тебя в руках поплавился!» Ну, он лом на хер закинул и пошел курить. Запырыч приходит — лед весь на месте. «Солдат, где лом, почему не работаете?» Лом, — говорит, — поплавился!..
Дорогая моя Русь
— (и все это в ритме слоу-рока, солист
Элвис Пресли)
Нерастраченная силаНеразгаданная грусть.
— Не надо мне никаких конфликтов. Какую бы жидовскую морду народов СССР мы ни взяли: украинскую, литовскую, эстонскую, грузинскую, армянскую — все однохренственно! Поэтому не будем повторяться.
Сколько раз тябя пытали —Быть России иль ня быть.Сколько раз в тябя пыталисьДушу русскую убить?
— Гусак — он полностью за нас! Там так: напишет, блядь, студент какую-нибудь еботину демократическую на стене — сразу приезжает немецкий танк из демократической Германии — и дает снарядом вдоль улицы, понял?!
Ты вовеки непонятнаЧужеземным мудрецам.
— …Тому объекту — тридцать лет, с конца войны, блядь, стоит. Ночью звонит телефон, солдат докладывает: «Товарищ командир, застрелил нарушителя, проникшего в запретную зону». Все законно — стреляет без предупреждения. Ну, все вольтанулись — там такого вообще никогда не было. Солдату сразу отпуск на месяц без дороги. Через две недели другой в карауле — обратно нарушитель! Ну, стали следить, что за херня-прекрасная маркиза. Стоит наш с автоматом — идет по той стороне дороги немец. Солдат автомат на вскидку: «Ганс, ком, сука!» Немец мандражирует: «Наин, найн…» «Ком!!!» Тот подходит, куда, блядь, денешься. «Ком!» Как тот чудик переступил через полосу — солдат в него полмагазина.
Я б в березовые ситцыНарядил бы белый свет.
— … Они к вечеру набухаются в общагах — и сразу драка. Умывальник — драка, туалет — драка, со второй смены придут — драка. А мы поставили им такой аппарат экспериментальный — и сразу тихо как в гробу. Все ласковые, сонные, вялые — сцы ему в морду, ничего не скажет, понял! Скоро пустим в массовое производство.
На «бис»
Я люблю тебя, Россия!
Полковник Бонд за отдельным столиком (без микрофона в столешнице) ел блины беконом.
Я б в березовые ситцы…
Поет Шурочка-ненормальная с непоправимым повреждением головного и спинного мозгов: на вечере художественной самодеятельности больных психоневрологического диспансера. И Яков Яковлевич Лишенин включил Шурочкино бытие в свое неадекватное отношение к действительности. «Выдать, — написал он на имя Ленина с копией главврачу, — товарищу Шурочке сто миллиардов валютных рублей за талантливое исполнение патриотической и прекрасной песни. Я. Я. Лишении, Герой Мира и Директор Вселенной.» А на прошлом вечере, когда Шурочка песню покойного композитора Аркадия Островского «Пусть всегда будет солнце» пела и танец маленьких лебедей танцевала при этом — ничего такого выдать не хотел!
— Господи, какая гадость! Слава, я больше не могу это говно слушать! Как они могут петь в три часа ночи?
— Мы все равно не спим — в те же самые три часа ночи…
— Поцеловать тебя тихонечко? — и ты заснешь…
Ты вовеки непонятна Сионистским хитрецам!
— Не надо, я встану, мне надо записать что-то…
— Ты же утром будешь больной совершенно!
— Аня, спи, я не буду света зажигать. Нащупал Плотников в темноте фантомный блокнот, ручку.
«Попытка использования властями жупела национализма и шовинизма не нова: в годы Великой отечественной войны и сразу после нее к этому же методу прибег Сталин. И теперь — налицо стремление направить возмущение населения…»
Кончилась фантомная многоразовая страница. Отодрал — и все, сами понимаете, исчезло.
9
Поздно просыпается улица, носящая имя Давида — царя-псалмопевца.
Первым очнулся старый человек — владелец пролома в полуторатысячелетней стене у самого исхода Давидовой улицы. Пролом зовется кофейней «Сильвана», а человека имя утеряно: прозвище ему Абу-Шукран. Шукран на его языке — спасибо. Проснулся — и сказал старый человек «спасибо». Спал одетый в приросший к нему то ли пиджак, то ли сюртук, черные узкие портки. Только туфли парусиновые пришлось надеть — и можно идти разжигать примус под ведерным медным чайником, закладывать в стаканы листья свежей мяты: на каждый такой стакан по мятному пучочку, по три ложки сахара, четверть абу-шукрановой горсти черного чая. А второй примус — для кофейного дела, основного в «Сильване»: пьется кофе из малых стаканчиков; берет Абу-Шукран жестяной ковшик с длинной ручкой — финджан, — засыпает туда обильно кофе, сахар — так что остается место на ложку другую воды. Теперь надо не дать смеси вскипеть: лишь тронет ее жар до первого взбаламута — готов кофе. Пей.
Стоят в проломе плетенные из обрывков каната сиденьица на низких деревянных ножках — всего числом пять. Но есть еще и приступка из кирпичей, так что для посетителей места хватает: не все садятся, некоторые пьют стоя. Сидят только мужья вон тех женщин в черных с золотом доземельных платьях, привезших из окрестных деревень Иудеи продавать в Иерусалим овечий сыр и овечье же кислое молоко. Мужья жительниц Иерусалима еще спят, а сами жительницы, в платьях того же покроя, но цветных, расшитых красной, желтой и синей ниткой, несут к своим лоткам, прилавкам, навесам или к таким же самым проломам зелень, фрукты, огурцы, коренья. Несут на головах, не прикасаясь руками. Тяжесть, а им ничего — привыкли, не гнутся, только наплывает на глаза подбровный излишек кожи. Мужики встанут часов в девять-десять, накинут плат на голову — куфия, — и в ближайшие кофейни: глоток сладкой до тошноты водки-арака, кофе для вида и — гашиш. В кальян, в сигарету, в трубку…