Уборщица - Наталья Бочка

Надя, по сути, выросла на улице. Отец её – один из многочисленных сожителей матери – ушёл в неизвестность, едва узнав о будущем ребёнке. Разговоров об отце Нади никогда не было, и никто никогда не вспоминал, что он за человек.

С раннего детства познавала Надя уличную науку и была совершенно свободна, так же, как и сестра Маринка. Никто за ними не присматривал и не следил. Мать больше занята поиском очередного мужа, чем воспитанием детей. Росли девочки у всех на глазах, никому не нужные, отовсюду гонимые. Соседи смотрели кто с грустью, кто со злобой. Один пожалеет, а другой отшвырнёт.

Немало хлопот доставляли сёстры в округе. Где в окно камень кинут, у кого игрушку отберут. Разное бывало. Любое хулиганство во дворе на них сваливалось. Что ни случись, во всём Цветковы виноваты. Конечно, были и те, кто защищал, но таких людей – горстка.

Двор смаковал каждое событие, происходившее в двадцатой квартире. Темы настолько разнообразны, что слушателям ни на минуту не приходилось скучать. То Светку побил новый любовник алкаш, то из окон квартиры неслись такие речи, что на прослушивание их можно было, словно на спектакль, продавать билеты.

Первая в очереди на такие спектакли, конечно же, тётя Люда. А её красноречивые комментарии в совершенно неизменённом виде разносились по двору, словно истина.

– Мужиков к себе водит, что ни день, то новый, – тараторила Бубенцова в окружении соседок.

Только Татьяна Кирилловна из двадцать шестой в ответ на такие разговоры, часто Людмилу осаживала:

– Что же ты Людмила злая такая? В чужом глазу соринку видишь, а в своём бревна не замечаешь. Сама ты, что ли мужиков никогда не водила? Или за Гришку боишься, как бы Светка не увела? – говорила она со смехом.

Но Людмила не останавливалась. И лились из неё подробности, словно из рога изобилия. Будто завидно, что у Светки столько ухажёров. Да за своего сожителя побаивалась, как бы он по дороге в соседний подъезд не завернул. Всё-таки Светка помоложе и покрасивее.

– Да мой Гриша на такую лахудру даже не позарится. У неё в квартире грязи на вершок, и гора посуды немытой. Я своими собственными глазами видела, – оборонялась тётя Люда.

В чём в чём, а в этом она была права. Квартира Светланы совсем не походила на уютное семейное гнёздышко. Пыль, мусор и немытая посуда накапливались месяцами. Мебели почти не было. Её давно вынесли, продали, или обменяли на водку. И там в этой грязи двое детей.

Татьяна Кирилловна порой звала к себе маленькую Надю, кормила супом, опекала девочку, как могла. А та и вправду диковата, других людей сторонилась. Худенькая, хрупкая, с короткими светлыми волосами, она напоминала мальчишку. Лицо почти всегда неумытое. Россыпь мелких веснушек по щекам, грустный взгляд.

Бубенцова при встрече посмеивалась:

– Смотри, Татьяна, стащит Надька что-нибудь, вот и будет тебе расплата за всю твою доброту.

– Ты, Людмила, совсем в людях хорошее видеть перестала, – отмахивалась Татьяна Кирилловна.

– А ты сама не понимаешь, что за девчонка? Стащит и имя не спросит.

– Не нужно думать обо всех плохо, а Надя – девочка хорошая.

– Да, хорошая? А кто у меня под окном всю сливу оборвал?

– Так дерево не твоё, а общее.

– Как это? Оно у меня под окном растёт, и я за ним ухаживаю, – кипятилась Людмила.

– Это же дети! Себя ты, что ли, в таком возрасте не помнишь? – добродушно смеялась Татьяна Кирилловна.

А Людмила умолкала, нечего было ответить. Да и не любила она разговаривать с Татьяной Кирилловной, которая вечно всех оправдывала.

Шло время. Росли дети, взрослели.

Светлана, пережив очередную любовную историю, выпивать стала больше. Чуть ли не через день приходила домой пьяная. Девочки мать любили и жалели. Но чем больше понимали, тем сильнее отдалялись. Жили своей жизнью, так, как получалось.

Старшая Марина быстро переняла разгульные привычки матери. Скандалила и обвиняла мать во всём. К пятнадцати годам, вполне самостоятельная, она уже не слушала, что ей указывают, да, собственно, никто и не указывал.

Надя в двенадцать лет была ещё слишком привязана к матери. Другой жизни не знала и поэтому не сравнивала. Но чем старше становилась, тем больше отстранялась. Она чувствовала, что не такая, как все, и от этого грустила. Не сразу пришло осознание, что все семьи в округе живут не так, как их семья.

Однажды старшая сестра собрала вещи, назвала мать алкоголичкой и ушла, пообещав никогда не возвращаться. Надя поплакала. Сестру она любила и никак не могла понять, почему так вышло. Теперь ей приходилось одной терпеть выходки пьяной матери. И Надя совсем замкнулась.

В тринадцать лет мир вокруг Нади стал казаться совсем другим. Своеобразное осмысление поступков матери послужило поводом для обиды и злости. На мать, на её мужчин, на соседей. На всех. Только в тринадцать Надя осознала, насколько обделённой была.

Из тихого ребёнка она стала превращаться в странную девушку. Косые взгляды давно уже не заботили. Надя словно возвела барьер между собой и другими. Казалось, ей на всё наплевать.

Мать не желала замечать перемен. Это не интересовало её совсем. Лучшие друзья – собутыльники, и вынужденное присутствие дочери раздражало. Основной вопрос – где взять на выпивку. Света ходила по соседям, пыталась выпросить взаймы, но делала это часто и люди давно перестали давать. Редко в доме у Цветковых была еда.

К четырнадцати годам Надя стала расцветать той странной красотой, что опалена солнцем, вымыта дождём и высушена ветром. Худощавое тело всё ещё напоминало мальчишеское, но теперь, на нём определились признаки женственности.

Когда очередной ухажёр Светланы похотливо разглядывал девушку, это неизменно вводило мать в яростное состояние. И уже привычным казался её ненавидящий взгляд.