Миссия «Двойник» - Александр Терентьев

– Николай Тарасович, как-то даже не ожидал от вас… Если все генералы в окопы кинутся и геройски погибнут – лучше будет? Каждый делает свое дело, товарищ генерал-майор…

4

Восточная Пруссия. Лагерь для военнопленных

в районе Просткена

Казенные кабинеты, наверное, в любой стране выглядят примерно одинаково: те же столы, стулья, лампы и письменные приборы, обязательная громада угловатого железного монстра, именуемого красивым словом «сейф». Разве только портреты на стенах разные – в этом, например, висел большой портрет «рейхсканцлера и великого фюрера германской нации» А. Гитлера. Фюрер был величествен и мрачен, словно решительно не одобрял происходящее в этом зарешеченном кабинете, – вместо того чтобы безжалостно уничтожить какого-то там нацмена-унтерменша, с ним беседовали.

За столом расположился полноватый майор, чуть в стороне, закинув ногу на ногу, сидел более молодой мужчина типичной арийской внешности, в зеленоватом мундире вермахта с погонами капитана – словно только что сошедший с пропагандистского плаката ведомства господина рейхсминистра Геббельса. Майор отнял взгляд от каких-то бумаг на столе и холодно-изучающе, с оттенком легкой брезгливости, принялся вновь рассматривать допрашиваемого, безучастно сидевшего на табурете напротив. Прежде чем задать первый вопрос, майор сделал небрежный знак стенографистке, с готовностью нацелившейся отточенным фаберовским карандашом в блокнот.

– Разрешите узнать ваше имя?

– Яков.

– А фамилия?

– Джугашвили.

– Вы являетесь родственником Председателя Совнаркома Сталина?

– Да, я его старший сын.

Майор удовлетворенно кивнул, переглянулся с капитаном и продолжил:

– Я – майор Гольтерс, а это – капитан Ройшле. Мы представляем ведомство адмирала Канариса. Вам известно, что это такое?

– Насколько я понимаю, военная разведка и контрразведка?

– Вы хорошо осведомлены. Прекрасно… Из документов следует, что вы не сдались в плен добровольно, а были захвачены в бою. Более того, вы даже пытались застрелиться, как требуют ваши воинские уставы. Это правда? – интерес в глазах майора стал неподдельным.

– Да, это правда. Но мне, к сожалению, не удалось…

– Вы храбрый солдат, а мы умеем ценить доблесть и верность долгу даже в противнике. Однако захватили вас в гражданской одежде. Почему?

– Наша дивизия была разбита, мы надеялись пробраться к своим, а переоделись, чтобы меньше привлекать внимание.

– Хорошо… Вы можете показать на карте место вашего пленения?

– Вряд ли. У меня не было карты…

– У русских офицеров не было карт?! – брови майора удивленно взметнулись.

– У нас много чего не было… – Яков мрачно усмехнулся. – Моя дивизия считалась одной из лучших, а оказалась совершенно не готовой к войне. Все было неправильно! Ваши бомбардировщики в первые же часы уничтожили почти все наши аэродромы вместе с самолетами, танковые соединения, склады и все остальное. А действия нашего командования иначе как идиотскими и назвать нельзя! У нас даже элементарной связи не было! А карты… Наши мудрые маршалы считали, что в случае войны боевые действия мы будем вести только на территории противника, а это значило, по их мнению, что подробные и толковые карты своих земель нам попросту не нужны… Били мы врагов народа, да, видно, не тех били, если ваши танки так легко половину нашей армии в блин раскатали за несколько дней…

– Я рад, что вы это понимаете. Вы умный человек, и с вами приятно иметь дело… – Гольтерс цепко следил за реакцией собеседника на предлагаемые вопросы. – Теперь, когда вы на личном опыте убедились в мощи германской армии, считаете ли вы, что ваша Красная армия еще способна оказывать какое-либо сопротивление, которое могло бы повлиять на исход войны?

– Я не знаю реальной обстановки сегодняшнего дня, но думаю, что все еще может наладиться и вам вряд ли удастся одержать легкую победу…

– Наладится?! – майор даже позволил себе улыбнуться наивности этого русского лейтенанта и тут же добавил в голосе металла и легкого торжества: – Доблестные войска нашего фюрера не сегодня завтра войдут в Москву! Вы взрослый человек и прекрасно знаете, что случилось с Европой – с Францией, Чехословакией, Югославией и прочими карликами вроде Бельгии и Дании! То же самое неизбежно будет и с Россией, этим колоссом на глиняных ногах! Да, не скрою – мы сегодня заинтересованы в вашем сотрудничестве. Умело используя ваше имя, мы можем избежать многих бессмысленных жертв с обеих сторон. Поражение вашей армии, а вместе с ней и страны – вопрос даже не месяцев, а недель! Так что очень советую вам подумать! Очень советую, поскольку уже через какие-то считанные дни вы не будете представлять для нас никакого интереса… Итак, господин Джугашвили?

– Я принимал присягу, господин майор, – думаю, вы знаете, что это такое…

– Вы принимали присягу стране, которой уже почти нет!!! Вы хорошо подумали, лейтенант?

– Да, майор. Я не стану с вами сотрудничать. Можете расстреливать…

– О, не-ет! Легкой смерти солдата вы не дождетесь, господин Джугашвили. Я сделаю гораздо хуже – вы будете жить! Но мы вам устроим такую жизнь, что вы каждую минуту, каждую секунду будете корчиться от боли и ужаса и молить о смерти… – Гольтерс нажал кнопку где-то сбоку стола, и в кабинет вошли два молчаливых конвоира и замерли навытяжку.

– В подвал его…

С первого же взгляда становилось ясно, что в этой каменной клетушке с цементным полом и сводчатым потолком вряд ли проводят веселые пирушки… Тусклая лампочка под потолком едва освещала середину комнаты, но и ее света было достаточно, чтобы разглядеть грязное, напоминающее стоматологическое, кресло в углу, столик с какими-то «инструментами» – предназначенными явно не для лечения, пятна подсохшей крови на полу и коренастого ефрейтора в форме с засученными рукавами и в фартуке наподобие мясницкого. Ефрейтор, напоминавший раскормленную крысу, выжидательно глянул на майора, затем на пленника, и Яков был готов поклясться, что увидел в белесых глазках блеск азарта голодной крысы или хорька, мечтающих вонзиться в горло тщедушному цыпленку… Очень легко кричать о стойкости и несгибаемости большевика и настоящего солдата с красивой трибуны, но те же самые слова в таком вот подвале выглядят просто издевательством и плохой шуткой. Их бы, болтунов велеречивых, выдернуть из теплых уютных кабинетов, из-под надежной охраны бравых ребят в васильковых фуражках, да сюда на часок-другой…

– Вижу, вас впечатляет наш Густав и этот милый профилакторий, – голос Гольтерса стал почти ласковым. – А Густав прост как лесоруб и грубоват бывает, что уж скрывать… Вы подумайте еще минутку… Поспешные решения не всегда верны… Итак?

– Я постараюсь… – Яков почувствовал, как волна мерзкого холода и безысходности поднялась откуда-то снизу, заполнила грудь и шевельнула волосы на затылке, – не изменить присяге…

– Ну что ж… вы сделали свой выбор, – майор резко повернулся и, раздраженно хлопнув дверью, выскочил из подвала.

Несколько минут тягостной тишины прервал негромкий голос капитана:

– Напрасно вы так, Яков Иосифович… Гольтерс из породы фанатиков, и не дай вам бог узнать, какие из фанатиков страшнее – большевистские или национал-социалистские… Единственное, чего вы добьетесь своим упрямством, – майор отдаст вас Густаву, этой тупой свинье. Знаете что… А идемте-ка мы с вами на свежий воздух! – затем Ройшле небрежно бросил в сторону ефрейтора: – Я забираю его. Под мою ответственность…

Вновь увидев солнце, зелень травы и деревьев, Яков едва смог сдержать радостный вздох хотя бы временного облегчения, что не ускользнуло от внимания капитана, на губах которого мелькнула понимающая улыбка. Неспешно и молча прошли полсотни метров по посыпанной кирпичной крошкой дорожке, затем Ройшле произнес с легким оттенком брезгливости в голосе:

– Вот, полюбуйтесь… Забавно, не правда ли?

На огороженном колючей проволокой обширном участке вповалку лежали, стояли, прохаживались сотни, а может и тысячи, грязных, обросших, оборванных и изможденных бойцов в красноармейской форме. Точнее – бывших бойцов. Сейчас это были просто несчастные и голодные люди, которые по законам войны считались военнопленными.

Вдоль проволоки лениво прохаживались часовые с огромными овчарками на поводках, а по углам периметра возвышались вышки, на которых виднелись пулеметы и прожектора. Кто-то из немецких солдат бросил в толпу пленных несколько окурков и полбуханки эрзац-хлеба. В гуще людей мгновенно вспыхнула потасовка: те, кто посильнее да поудачливее вырывали друг у друга вожделенные «пару затяжек» и кусок почти настоящего хлеба. Те, кто послабее, бросали на «счастливчиков» полные голодной тоски и зависти взгляды. Для немцев же подобные стычки, видимо, становились бесплатным концертом, во время которого солдаты взрывались радостным гоготом и даже делали ставки на того или иного «крепыша», подбадривая «бойцов» криками вроде «давай-давай, руссише швайнхунд, попляши, лос!!!»