Дело передается в суд - Н. Борисов

— Ты мне не веришь, старшина? Зря. Ведь я не шучу, — продолжал настаивать неизвестный.

Ситуация становилась острой. Несколько любопытных прохожих, прислушиваясь к разговору, замедлили шаги. Кадыров немного подумал:

— Если не шутишь, скажи, кого ты убил и где?

— Вот это уже серьезный разговор. Но…

Неизвестный указал на обступивших их прохожих. В этом Кадыров был с ним вполне согласен.

— Ну что ж, пойдем.

Если бы Кадыров начал работать в милиции вчера, он, может быть, и поверил бы в убийство. Но он был слишком опытен для такой чепухи. Мало ли что может взбрести в голову пьянчужке! Но вмешаться он все же считал себя обязанным. Не оставлять же неизвестного на улице в таком состоянии, — еще действительно что-нибудь сделает. Пусть немного посидит в отделении и придет в себя.

По дороге в отделение Кадыров обратил внимание на то, что его спутник не так сильно пьян, каким казался вначале.

Это Федору совсем не понравилось. Ему вовсе не улыбалось привести в отделение какого-то шутника неизвестно за что, тем более что об убийстве тот по дороге уже не вспоминал, а завел длинный и совершенно неинтересный для Кадырова разговор о том, что в средней полосе люди хмелеют гораздо раньше, чем, скажем, на севере.

Когда они уже были совсем рядом с отделением милиции, спутник Кадырова вдруг резко остановился, как будто его хлестнули по ногам. Перехватив его взгляд, Федор заметил на противоположной стороне улицы модно, даже несколько щеголевато одетого мужчину, в очках с золотой оправой, неторопливо заворачивающего за угол. Интуитивно Кадыров почувствовал, что между этими людьми существует какая-то связь, но все это, в общем, его не слишком интересовало. Спутник Федора сделал в нерешительности еще пару шагов, а потом повернулся к нему.

— Ну что, хорошо я тебя разыграл, старшина? — сказал он, улыбаясь.

— По башке бы тебе дать за такие шутки, — со злостью ответил Кадыров. — Иди и не попадайся мне больше.

На следующий день, придя на работу, Кадыров узнал об убийстве утильщика…

— Убийца сам в руки просился, а я его отпустил. Что ж делать теперь, товарищ лейтенант?

— Обождите, Федор, — сказал я ему, еще не вполне осознав всей важности его сообщения. — Может быть, это не имеет к утильщику никакого отношения. А как он выглядел, этот ваш убийца?

— Это очень высокий мужчина, — начал Кадыров, — в выцветшей военной гимнастерке…

На оперативном совещании группы я сообщил о случае, происшедшем со старшиной Кадыровым. Поначалу это сообщение произвело на всех впечатление.

— И дворничиха видела убегающего человека в гимнастерке, — сказал мой товарищ еще по университету, оперативный работник Миша Петелин. — Гимнастерка безусловно отождествляет этого человека с тем, кто подошел к Кадырову.

— К тому же пост Кадырова находится рядом с местом убийства, — добавил Кунгурцев. — И потом сопоставьте время. После убийства прошло не более получаса. И согласитесь, такое признание все-таки мало похоже на шутку.

— Зачем же он превратил его в шутку? — спросила Крымова.

Петр Иванович пожал плечами:

— Мне самому это непонятно. Может быть, какую-то роль в этом превращении сыграл его сообщник, которого он увидел на противоположной стороне улицы.

— А я так вообще не верю, что человек, совершивший убийство, уже через полчаса раскаялся и пошел признаваться в нем первому же попавшемуся милиционеру. Это, конечно, глупая шутка пьяницы-забулдыги, а мы тут ломаем себе над этим головы, — сказал сотрудник ОБХСС.

На этом совещание закончилось. Мы могли сидеть и до утра, но ведь данных о человеке в гимнастерке у нас действительно больше не было. В результате мы пришли к выводу, что пока следует главным образом заняться Петруничевым, версию же с «раскаявшимся» пьяницей разрабатывать параллельно. Кунгурцев заметил при этом, что анонимная записка, конечно, важная улика, она дает право подозревать заведующего складом книжного утиля, но арестовывать его по обвинению в убийстве у нас пока нет оснований.

Очевидно, это хорошо понимал и сам Петруничев, потому что на допросе он уже не напоминал того человека, который так испугался, когда я показал ему на складе свое служебное удостоверение. Ни тени испуга, даже растерянности или хотя бы сомнения. Легко, непринужденно, почти весело отвечал он на наши вопросы.

— Вы хотите, чтобы я вам помог? Пожалуйста. Только знаю-то я немного, хотя и работал некоторое время вместе с Веселовым.

Он неплохо подготовился к встрече с нами, но ведь и мы готовились к встрече с ним. И наши козыри были посильнее, чем его.

Петруничев понял это, хотя и с некоторым опозданием. Когда сотрудник ОБХСС напомнил ему о его участии в тщательно разработанной операции превращения целлюлозы в утиль, а потом обратно в целлюлозу, он изобразил на своем лице сильное волнение, но переиграл, потому что дело это было давнее и он выполнял там подсобную роль. Однако за делом о целлюлозе всплыло крупное дело с книжным магазином, затем Петруничеву пришлось признаться в еще более крупных операциях, левых рейсах и фальшивых накладных… Все это было уже очень серьезно для него и грозило ему не одним годом тюрьмы. И все же… Все в мире относительно. Сейчас это волновало его не так сильно. По мере того как мы углублялись в дебри его жульнических махинаций и уходили в сторону от убийства Веселова, внутренне он все больше и больше успокаивался. Показное же его волнение нас не обманывало. Мне даже показалось, что он как-то расслабился, потерял бдительность и самоконтроль. И вот в этот-то момент Крымова и спросила его насчет анонимной записки. Как ни странно, ожидаемого нами эффекта этот вопрос не дал. Быть может, Петруничев предусмотрел вопрос и сумел к нему подготовиться. По крайней мере, заведующий складом очень естественно удивился и даже возмутился:

— Что за мной числится, то числится, я же не отказываюсь. Но никаких записок я не писал и прошу меня в это дело не впутывать.

И тогда я спросил его, зачем он сообщил мне по телефону об убийстве Веселова.

Не без внутреннего удовлетворения я отметил, что этот вопрос подействовал на него, как внезапно разорвавшаяся бомба. Минуту он остолбенело смотрел на меня, а потом закрыл лицо руками и заплакал. Понадобилось некоторое время, чтобы он смог прийти в себя, и с этого момента его показания приобрели для нас особое значение. Вот они — слово в слово.

«Веселов мешал нам. Он слишком много о нас знал и в любую минуту мог сообщить в милицию. Нам даже казалось, что он кое-что уже сделал и что у него появились знакомые в ОБХСС. Мы были уверены, что, если его как следует припугнуть, он испугается. И меня уговорили написать ему эту проклятую записку. По прошествии некоторого времени я решил проверить, подействовала ли записка на него. Мы договорились с ним о встрече 16 мая, а чтобы нам никто не мешал, я должен был прийти к нему в пункт сбора утиля в нерабочее время, часов в шесть. Семен Сергеевич сказал мне, что в начале пятого один молодой человек принесет ему два мешка хорошего утиля, а потом он (Веселов) будет свободен. Я опоздал минут на двадцать, и когда пришел к нему, то нашел его лежащим на полу и истекающим кровью. Он был еще жив, хотя и без сознания. Я не хотел его смерти и… еще я подумал, что, если он умрет и найдут мою записку, меня обвинят в убийстве. Я перерыл весь стол и проверил карманы Семена Сергеевича, запачкал руки кровью, но ничего не нашел. И тогда из ближайшего автомата я позвонил в милицию. Я надеялся, что его успеют спасти и он расскажет, кто его ударил. Поверьте, я воровал и мошенничал, но никогда не был убийцей».

— Возможно, конечно, что все это сказка, хотя и очень искусная, — сказал Миша Петелин, когда Петруничева увели. — Он и позвонил для того, чтобы потом при случае рассказать нам эту историйку. Если бы, мол, я убил, зачем мне было сообщать вам. А вот как ты, Виктор, догадался об этом? Неужели с одного раза запомнил голос?

— Ну нет, еще при посещении книжного склада я не был уверен в этом. Теперь же, во время допроса, стоило мне только подумать, а не он ли звонил по телефону, как голос Петруничева показался мне очень знакомым, и я решил проверить свою догадку.

Обычно разговорчивая Крымова долго молчала, а потом сказала:

— Петруничев может красть и обманывать, может пустить по миру родного брата, но убийство — это на него непохоже.

Мне было страшно подумать, что все придется начинать сначала, но, честно говоря, Петруничев и мне уже не казался убийцей. И еще меня ужасно мучила мысль, что убийца, кто бы он ни был, по мог носить с собой целый набор молотков. Тогда откуда же взялось и куда исчезло второе, главное орудие убийства?

Между тем старшина Кадыров стал вести себя как-то странно. Раз по десять в день он приходил ко мне, к Крымовой или другим членам нашей оперативной группы, чтобы узнать, не поймали ли мы уже убийцу. Мы говорили ему, что нам еще не все ясно. И каждый раз он уходил с таким видом, как будто бы в том, что нам не все ясно, виноват он один. На улице он заглядывал в лица прохожих, без особой на то надобности заходил в винные магазины и пивные своего участка, несколько раз останавливал совершенно незнакомых ему людей, а потом, убедившись в своей ошибке, долго извинялся перед ними. Сходил он и к дворничихе Соколовой из дома № 8 по улице Петрова и поговорил с ней о человеке в гимнастерке. И хотя большой опыт работы в милиции подсказывал ему, что найти человека в большом городе, не зная его привычек, его хотя бы приблизительного места жительства, почти невозможно, Кадыров не терял надежды. Он убедил себя в том, что, если человек в гимнастерке имел отношение к убитому Веселову, он должен жить в нашем районе — по той простой причине, что к утильщику в другой район обычно не ходят. Эта, в общем здоровая, мысль давала ему силы для почти безнадежных поисков. И упорство его было вознаграждено, хотя и не совсем так, как он ожидал.