Срок авансом - Джеймс Макконнелл

После всего этого я почти целый час сидел и плакал. Я понимаю, что духу нашей культуры чужда идея плачущего взрослого мужчины, но бывают положения, когда перестаешь считаться с подобными запретами. И могу только повторить, что, задумайся я как следует над тем, какого рода эксперименты Он замышляет, я, наверное, предугадал бы следующий. Впрочем, и в этом случае я скорее всего поспешил бы загнать свою догадку в подсознание.

Одна из основных проблем, стоящих перед психологами, занимающимися теорией обучения, заключается в следующем: научится ли животное чему–нибудь, если не поощрять его за выполнение поставленных перед ним задач? Многие теоретики, например Галл и Спенс, считают, что поощрение (или «подкрепление», как они это называют) является абсолютно необходимым условием обучения. Всякий, у кого есть хоть капля здравого смысла, понимает, что это полнейшая чепуха, и тем не менее «теория подкрепления» уже много лет занимает главенствующее положение в нашей науке. Мы вели со Спенсом и Галлом отчаянный бой и уже загнали их в угол, когда внезапно они выдвинули концепцию «вторичного подкрепления». Другими словами, все, что ассоциируется с поощрением, приобретает свойство воздействовать как само поощрение. Например, вид пищи сам по себе становится поощрением — почти таким же, как поедание этой пищи. Вид пищи, подумать только! Тем не менее им удалось на время отстоять свою теорию.

Последние пять лет я пытался разработать эксперимент, который неопровержимо доказал бы, что вида привычного поощрения еще недостаточно, чтобы произошел акт обучения. А теперь посмотрите, что случилось со мной?

Несомненно, в своих теориях Он склоняется к Галлу и Спенсу: сегодня, когда я очутился в прыжковом стенде, за правильный прыжок я был вознагражден не обычными белковыми шариками, а… простите, но даже сейчас мне трудно писать об этом. Когда я сделал правильный прыжок, когда дверь распахнулась и я направился к пище, я обнаружил вместо нее фотографический снимок. Снимок из календаря. Ну, вы знаете эти снимки. Ее фамилия, по–моему, Монро.

Я сел на пол и расплакался. Пять долгих лет я громил теорию вторичного подкрепления, и вот теперь я снабжаю Его доказательствами, что теория эта верна. Я ведь волей–неволей «обучаюсь», в какую дверь я должен прыгать. Я не желаю стоять под напряжением, я не желаю прыгать на запертую дверь и без конца падать в ледяную воду. Это нечестно! А Он–то, несомненно, считает всё это подтверждением того факта, что вид фотографии действует как поощрение и что я учусь решать задачи, которые он мне ставит, только для того, чтобы полюбоваться мисс — как бишь ее там?.. — в костюме Евы!

Я так и вижу, как Он сидит сейчас в каком–то другом помещении этого космического корабля, вычерчивает всевозможные кривые обучения и самодовольно пыхтит, потому что я подтверждаю все Его любимые теорийки. Если бы только я…

С тех пор как я оборвал эту фразу, прошло около часа. Мне кажется, что времени прошло гораздо больше, и все–таки я уверен, что миновал только час. И я провел его в размышлениях. Потому что я, кажется, нашел способ выбраться из этого места. Но решусь ли я им воспользоваться?

Я как раз писал о том, как Он сидит, и пыхтит, и подтверждает свои теорийки, когда мне внезапно пришло в голову, что теория порождается методикой, которой ты пользуешься. Подтверждение этому, вероятно, можно найти в истории любой науки. Но для психологии это, во всяком случае, абсолютно верно. Если бы Скиннер не изобрел своей проклятой коробки, если бы не были разработаны лабиринт и прыжковый стенд, то, возможно, мы создали бы теории обучения, совсем непохожие на те, которые развиваем сейчас. Ведь если даже отбросить все остальное, реквизит эксперимента жесточайшим образом детерминирует поведение подопытных животных. А теории остается только объяснять вот этот, лабораторный тип поведения.

Отсюда следует, что любые две культуры, разработавшие одинаковые экспериментальные методики, придут к почти совпадающим теориям.

Учитывая все это, я прихожу к выводу, что Он твердолобый сторонник теории подкрепления, так как Он пользуется соответствующим реквизитом и той же самой методикой.

В этом–то я и усматриваю средство спасения. Он ждет от меня подтверждения всех Его излюбленных теорий. Ну, так он больше такого подтверждения не дождется. Мне Его теории известны вдоль и поперек, и, следовательно, я сумею дать ему результаты, которые разнесут эти теории вдребезги.

И я могу довольно точно предсказать, что из этого получится. Как поступает исследователь, занимающийся теорией обучения, с животным, которое не желает вести себя согласно норме и не дает заранее ожидаемых результатов? Естественно, от него избавляются. Ведь всякий экспериментатор хочет работать только со здоровыми, нормальными животными, и любая особь, которая дает «необычные» результаты, незамедлительно снимается с эксперимента. Раз животное ведет себя не так, как ожидалось, значит, оно — больное, не соответствует норме или в чем–то ущербное…

Разумеется, нельзя предсказать, к какому методу Он прибегнет, чтобы избавиться от досадной помехи, которой теперь стану я. «Забьет» ли Он меня? Или просто вернет в «исходную колонию»? Не знаю. Но во всяком случае с этим невыносимым положением будет покончено.

Дайте Ему только сесть за обработку Его следующих результатов!

ОТ: Главного экспериментатора межгалактической космолаборатории ПСИХО–145.

КОМУ: Директору бюро наук.

Флан, дорогой друг, это — неофициальное письмо. Официальный доклад я вышлю позже, но сначала мне хотелось бы сообщить Вам мои личные впечатления.

Работа с недавно открытым видом в настоящее время находится на точке замерзания. Сначала все шло превосходно. Мы выбрали животное, казавшееся во всех отношениях нормальным и здоровым, и подвергли его стандартным тестам. Я, кажется, сообщал Вам, что этот новый вид во всем сходен с нашими обычными лабораторными животными, а поэтому мы снабдили наш экземпляр «игрушками», которые так нравятся нашим лабораторным животным, — тонкими пластинками материала, получаемого из древесной массы, и палочкой графита. Вообразите наше удивление и наше удовольствие, когда это новое животное стало использовать «игрушки» точно так же, как наши прежние экземпляры! Неужели у низших видов во всей Вселенной существуют какие–то общие врожденные стереотипы поведения?

Но это так, мимоходом. Ответ на этот вопрос мало интересен для тех, кто занимается теорией обучения. Ваш приятель Верпк упрямо — утверждает, что за использованием «игрушек» кроется какой–то глубокий смысл и что мы должны исследовать эту проблему. По его настоянию я прилагаю к письму материалы, которыми пользовался этот наш экземпляр. По моему мнению, Верпк повинен в грубейшем антропоморфизме, и я не желаю иметь к этому больше никакого отношения. Однако такое поведение внушило нам надежду, что экземпляры, взятые из недавно открытой колонии, будут действовать в точном согласии с принятой теорией.