Шагин-Гирей, последний крымский хан - Федор Лашков

17 февраля 1772 года послы от четырех ногайских орд были отпущены из Петербурга с Высочайшими грамотами на имя каждого из ногайских народов [25]. В начале мая выехали и прибывшие с Шагином крымские депутаты, которым вручили одну грамоту крымскому обществу, другую, «возвестительную», хану [26]. Сам Шагин остался в Петербурге.

Как представитель татарской области, объявившей себя в союзе с Россией, Шагин и не мог выехать, ибо отношения между двумя державами не были улажены. Союзники ни за что не соглашались уступить нам Керчь и Еникале. Сам хан восстал против предложения отдать эти крепости в видах обеспечения татарской независимости. «Татарская область самостоятельна и независима, а потому она должка защищаться и отстаивать себя собственными средствами», — говорил Сагиб-Гирей Долгорукову [27]. Шагин писал брату и советовал не упорствовать, но не помог делу [28]. Дела в Крыму осложнялись под влиянием партии, тянувшей к Турции. Узнав, что Турция прервала свои переговоры, начавшиеся в Фокшанах из-за независимости татар и уступки крепостей, турецкая партия стала действовать решительнее. Она объявила, что Крым не хочет быть независимым и отвергала союз, объявленный Россиею. Щербинин терял надежду на успех негоциации с крымцами. Переговорив с верным Джан-Мамбетом, он пишет в Петербург о необходимости удержать по крайней мере ногайцев, назначив им Шагина сераскером к, отделив их таким образом от крымцев, лишить Крым существенной поддержки [29]. Совет решил иметь в виду план Щербинина, предлагаемый им во второй раз, но подобно тому, как в 1771 г. больше интересовались крымцами, чем ногайцами, так и теперь внимание было устремлено в Крым. Ногайцам решили выдать до 10 т. рублей подарками, чтобы удержать их от турецких соблазнов, и занялись Крымом, который возвращался к прежнему своему положению. Опять потребовались более существенные меры, чем бесполезные увещевания. Генералу Щербатову было приказано стянуть войска, а генералу Прозоровскому идти с корпусом в Крым [30]. Щербинин должен был действовать через обласканных ногайцев и, послав от них депутатов в Крым, требовать исполнения данных России обещаний. Наконец Долгоруков должен был, по приведении в исполнение нужных мер, заключить формальный трактат с татарскою областью, который, помимо установления отношений между союзническими державами, нужен был в переговорах с — Турцией, отрицавшей татарскую независимость [31].

Стал собираться в дорогу и Шагин. 9-го августа совет слушал речь, которую паша приготовил для отпускной аудиенции [32]. Затем начались сборы. Шагину даны были новые подарки; подарена была сабля, оправленная в золото и украшенная драгоценными камнями. Для отправления паши Панин просил денег и отправил совету счет в 46.561 р., необходимых на выезд Шагина [33]. Нужно было еще выкупить заложенные вещи.

Но пока собирался Шагин, дела в Крыму стали улаживаться и без него. 19 сентября Долгоруков разбил татарские скопища, производившие беспорядок, а 29 Щербинин был приглашен в Карасубазар для соглашений [34]. Здесь собрались ширины, знатные мурзы, депутаты от ногайцев, представители бейских поколений. 1-го ноября они подписали трактат, которым татарские народы признавали себя независимыми, составляющими одну область, объявляли себя в союзе с Россией, в знак чего уступали ей «во всегдашнее содержание» Керчь и Еникале [35]. Оставалось теперь ратифицировать трактат и тем покончить недоразумения.

Наконец в конце года выехал из Петербурга Шагин. 10 декабря совет вручил ему письма для передачи Долгорукову и Щербинину [36]. Кроме того, он вез с собою Высочайший рескрипт хану. Шагин вернулся в Крым сильно изменившимся. Пребывание в Петербурге произвело на него решительное влияние. Принимая близкое участие в татарском деле, которому в Петербурге давали направление почти на его глазах, честолюбивый паша стал смотреть на себя, как на призванного самой судьбой к решению участи своего отечества. Обстоятельства подтверждали это: Щербинин два раза представлял в Петербург о необходимости избрать его главой ногайцев, и совет разделял его предложение. Но что могло значить сераскирство или даже ханство над кочевниками для татарского дофина, увлеченного европейской цивилизацией и тем могуществом, какое она доставляла? В его голове рождался образ другой власти — образ ханского престола независимого от Турции, могущественного, славного. Этот престол должен быть воздвигнут в Крыму, который, получив независимость, должен воспрянуть к новой жизни, к новой роли, к такой роли, которая в состоянии была бы затмить все созданное когда-либо Гиреями, превзойти славу Чингизовой монархии. И эту жизнь мог вдохнуть только он.

Чем более он думал об этом, тем более убеждался в высоте своего призвания. Образ черноморской империи Гиреев, принимавший более и более грандиозные размеры, овладел всем его воображением.

Но пока ему предстояло вступить в обязанность паши при крымском хане, который не замедлил по прибытии Шагина созвать совет из знатнейших лиц [37]. В это собрание является Шагин, Здесь он превозносит щедроты государыни, объявляет, что будет всегда благодарен ей и усерден к русскому союзу, заявляет, что Россия оказала Крыму неизъяснимое благо, предоставив ему независимость, ибо только в союзе с нею заключается счастие и благоденствие Крыма; потом с укором обращается к собранию и спрашивает, что произвело непостоянство в их поведении, что побудило к коварству, обману, нарушению клятвы [38]. Собрание ответило по-своему: «мы одинаково боимся как России, так и Турции; находясь в опасности от первой, мы согласились на ее предложения, боясь другой, сносились с нею, считая себя зависимыми. Действиями России, отнимающей у нас земли и обращающейся с нами лживо, мы теперь обмануты и огорчены». — «Ничего подобного Россия не делает! — с жаром возразил паша. — Да если бы Россия захотела бы мстить за вероломство, то ничего ей не стоит обратить Крым в пустыню. И это может случиться, если вы будете продолжать вести себя вероломно. Лучше выдайте мне возмутителей спокойствия, если только хотите быть вольными помощью России» [39]. Собрание, которое недавно только подписало трактат дружбы с Россией, ответило молчанием. Шагин вышел из себя. «Полномочие, возложенное на меня при отъезде в Россию, обязывает вас повиноваться!» — «Мы вас не удерживаем; у нас есть государь, которому мы и обязаны повиноваться» [40].