Небо, полное звезд - Сокол Лена

Шанс на улучшение состояния у меня был призрачный, но все же. «Молодой организм творит чудеса», – неуверенно сказал какой-то седой доктор, глядя на снимки. И мать с радостью вцепилась в этот клочок надежды.

Препараты, массаж, физиотерапия – она терзала меня ими несколько месяцев, пока я не сказала, что устала и хочу сделать перерыв. Мама по-настоящему страдала и переживала, а я словно застыла. Как и мои ноги. Я могла часами сидеть на постели и разглядывать их.

Обычно для человека сгибание, разгибание ног и сжатие пальцев – процесс естественный: захотел – сжал, захотел – разогнул ногу. Сигналы от мозга к нервным окончаниям и мышцам доносятся молниеносно.

В моем же случае мозг был совершенно бессилен. Я приказывала ногам слушаться, но они продолжали лежать издевательски неподвижно. Словно чужие. Я вкладывала все силы в то, чтобы заставить пошевелиться хотя бы палец, но все было тщетно, и раз за разом я падала на подушки, задыхаясь от слез. Мне словно пришили чужие конечности, которые отказывались принимать нового хозяина, и это сводило с ума.

А потом я вдруг поняла, что если чувствительность вернется, если я вновь обрету возможность ходить, то больше не смогу заниматься дома и мне придется вернуться в школу. И в этот момент все внутри похолодело от ужаса. Если вы все еще думаете, что ничто в целом мире не может настолько напугать человека, что он примет инвалидность как благо, то вы ошибаетесь.

Я не просто смирилась с новым положением дел. В тот момент я наконец почувствовала себя в безопасности.

Лишиться возможности общаться со сверстниками, вести полноценную жизнь, быть вынужденной обучаться дистанционно – все это теперь воспринималось мной как удивительное везение.

И именно поэтому, когда спустя год после аварии я почувствовала, что чувствительность возвращается, я не поспешила делиться этой новостью. Я решила выждать. Взяла паузу. Хотя бы до окончания школы.

Да, я прекрасно понимала, что не только обрадую мать известием об излечении, но и значительно облегчу ей жизнь, но оправдывала себя тем, что мне нужно время. Еще немного времени, пока страх не уйдет.

К тому моменту, когда я впервые смогла пошевелить пальцем, весь мой быт уже был подчинен недугу. Я привыкла. И привыкли все окружающие. Да, у меня по-прежнему не получалось взять печенье с верхней полки, но в остальном я уже не ощущала себя какой-то беспредельно ущербной и в целом справлялась с любыми домашними заботами.

Это было утро. Я откинула одеяло, собралась опустить безжизненные ноги на пол и вдруг поняла, что могу шевелить пальцами. Почему-то только средним, безымянным и мизинцем, большой и указательный никак не слушались. Целый день я обдумывала, не поделиться ли новостью с родными, но решила, что не буду торопиться. В итоге не сказала никому.

Через несколько дней я уже могла шевелить всеми пальцами. Посвятив пару часов в день занятиям, уже через неделю я достигла новых успехов – стало получаться двигать ступнями. Еще через неделю я встала на ноги. Рухнула, так как они отвыкли от веса тела, затем поднялась и попробовала встать еще.

А через месяц я уже могла свободно передвигаться по дому, но делала это очень осторожно. Вернее, даже не делала, потому что тут же ввела для себя новые правила: если никто пока не должен знать о том, что я хожу, то рисковать нельзя. Быть пойманной на месте преступления – гораздо хуже, чем лукавить о своем состоянии. Так я решила и далее следовала только им.

Позже к этому списку правил добавились:

«Если ты не рассказываешь никому, то никому вообще».

Это касалось и матери, и приятелей-инвалидов, и сестры, но с ней проще, так как мы и прежде не особо общались. Вставала на ноги я только в присутствии собаки, и то очень редко и ненадолго.

«Если есть вероятность, что тебя кто-то может увидеть, то это обязательно случится. Не рискуй».

Я никогда не вставала на ноги, не убедившись, что двери заперты и дома никого нет. Я никогда не вставала на ноги возле окна, чтобы никто не мог увидеть меня с улицы. Я никогда не вставала на ноги без крайней необходимости, во многом еще и потому, что:

«От ходьбы появляются мозоли и сохнут пятки».

Есть большая разница между девственно-чистыми ступнями того, кто редко пользуется ногами, и даже не ярко выраженными потертостями и натоптышами у тех, кто регулярно ходит. И никакой уход тут не спасет. Натренированный взгляд врача сразу отметит этот факт.

Поэтому:

«Ходить как можно меньше. Лучше не ходить».

И:

«Звук шагов и даже случайно скрипнувшая половица могут выдать тебя».

До новой комиссии было как минимум полгода, и у меня еще оставалось достаточно времени, чтобы решить, как лучше поступить.

Я только недавно читала про какого-то шведа по фамилии Гуднассон, который пятьдесят лет успешно водил за нос всех медиков и только перед смертью решил открыться и рассказал, что все это время мастерски имитировал инвалидность.

Он объяснял свое решение тем, что после тяжелой болезни, утратив способность к передвижению, он, естественно, почувствовал себя несостоявшимся. А когда здоровье к нему вернулось, мужчина решил не спешить делиться этой новостью со всем миром.

Как оказалось, его вполне устраивала жизнь калеки: привилегии, пособие, помощь соцработников. Живешь, отдыхаешь, не нужно ничего добиваться и доказывать кому-то свою состоятельность.

«Мои сверстники в тридцать уже добились того, что мне и не снилось, – говорил он, – как вы знаете, к мужчинам требования в обществе завышены. И тут я понял, что если останусь инвалидом, то и спроса с меня не будет никакого. Я не состоялся, потому что так сложились обстоятельства. И никто больше не ждал от меня чего-то сверхъестественного. Никаких карьерных высот, завоеваний и титулов. А необходимый минимум для жизни я получал от государства, и меня это устраивало».

Вы спросите, как ему удавалось водить за нос всех ученых мужей? Гуднассон объяснял это просто: «Все дело в мышечном тонусе. Периферический паралич характеризуется его снижением, а спастический – повышением. Я уже знал, как это бывает и как следует себя вести на осмотре, и что изображать.

К тому же – и это, пожалуй, самое главное – если до тебя никому нет дела, то никому и нет дела. Пока деятельность экспертных комиссий нацелена на то, чтобы вычленять из списков больных детей, стремительно теряющих силы в связи с прогрессирующими заболеваниями, и лишать помощи взрослых, которые получили травмы на производстве, никто не обратит внимание на колясочников. Мы для них лишь звено длинной конвейерной ленты. Главное – вовремя получить пожизненную инвалидность, далее все намного проще».

Конечно, я не Гуднассон, и от одной мысли о том, что, возможно, мне придется обманывать врачей, у меня замирало сердце. Но одно я знала точно: сейчас я не могу встать. И не могу рассказать о том, почему поступаю так. Просто потому, что никто не поймет. Никто.

4

Матиас с Женей первыми покинули чат.

– Чем займешься? – поинтересовался Алекс перед тем, как отключиться.

– Наверное, почитаю книгу, – соврала я.

Мои мысли все еще крутились вокруг чужака.

– Книгого-о-олик! – закатил глаза друг.

– Да ты читаешь в десять раз больше меня! – возмутилась я. – И еще ты сериалоголик! И мне далеко до твоих результатов.

– Хорошо, сегодня заброшу все дела и выйду на пробежку, – съязвил он. – Как думаешь, моим бледным ляжкам пойдут короткие шортики?

Шутить на тему инвалидности – наше хобби. Если бы в данном виде спорта проводились соревнования, Алекс получил бы награду в номинации «Тридцать три различных способа постебаться над своей миопатией».

– Тогда надень свои шипованные найки, – улыбнулась я, – думаю, сегодня на дороге скользко.

Вот и весь наш удел: догадываться о том, какая погода за окном. Хотя, если быть точными, – удел Алекса, я-то находилась в заточении добровольно, но об этом не обязательно было кому-то знать.