14. Женская проза «нулевых» - Алиса Ганиева

– Ры-ы-ба, – говорил Алеша благоговейно, стоя коленями на стуле и придвинув нос к самому стеклу.

– Моя Рыба.

И как только что на кухне, Женя смотрела на его узкую спинку в клетчатой байке, на шейку-стебелек и маленькую попку, обтянутую синей колготочной тканью.

Когда Алеше было годика три-четыре, он всегда ходил дома в колготках без шортиков. Женя купила ему тогда на оптовом складе пар пять или шесть, красных и синих. Она уходила выносить мусор или быстренько за молоком, за хлебом в киоск на остановке, а Алеша оставался один. У него была специальная табуретка, чтобы, пока мамы нет, ставить у окна и смотреть во двор, опираясь локтями на подоконник. Часто Женя заставала его сидящим так, когда возвращалась. Ему нравилось делать вид, что он просто любит смотреть в окно, а не ждет маму из магазина. Женя быстро поняла эту игру и, возвращаясь через двор, никогда не давала мальчику понять, что видит его в окне. И так же он стоял, как сейчас, в синей байке и колготках, разглядывая через стекло недоступный ему аквариум внешней жизни…

– Мам, я не хочу больше молока. А как там Рыба?

Щеки красные, рот приоткрыт. Нос опять не дышит.

Глаза у Алеши глубоко посажены, как у Жени, в щеточке темных ресниц. Блестят. Уж не температура ли опять? Наездились!

– Ты почему без тапочек?

Жене надо еще минутку форы. Одну маленькую минутку, собраться с мыслями.

– Рыба наша умерла, сынок. Она, наверное, болела, а нам в магазине не сказали.

Алеша останавливается посреди комнаты, как будто натыкается на стену.

– Как она может умереть, мама, если мы ее только что купили?

– Ну, сыночек, она болела, наверное, а мы не знали. Или старенькая была.

– Барсик тоже старый, и бабушка. Но они живые!

– Она болела, Алеша, а мы не знали. Нам тетя не сказала.

– Та тетя в магазине была хорошая, она бы сказала…

– А может, она и сама не знала?

Женя так и стоит, заслоняя стол. Куда ее девать теперь, господи?

– Покажи.

Женя пододвигается, что поделать? Алеша залезает на стул и долго смотрит на рыбку.

– Она теперь не золотая. Она мертвая. Мам, а полечить нельзя ее? Ты не можешь ее сейчас как-нибудь вылечить?

– Нет, Алеша, уже никак.

– И что теперь с ней? А как же желания выполнять?

Алеша садится на пол и смотрит теперь на маму снизу вверх, чтобы не плакать.

– Желания будем сами исполнять. К нам папа сейчас придет, в шашки сыграете. Он тебе журнал новый принесет, наверное, про Скуби-Ду. Пиццу пожарим, хочешь? С колбаской? Пойдем сейчас тесто вытащим, хорошо? А пока печется, можно мультик посмотреть, ты какой давно не смотрел?

Алеша ничего не хочет, ни мультик, ни пиццу, ни колбаску. Он, конечно, плачет. Он рыдает, уткнувшись лицом в подушки, пока Женя вылавливает рыбку из аквариума и спускает в унитаз. А куда ее девать? Потом она забирает и аквариум тоже, воду-то надо вылить и камушки сполоснуть. Вдруг эта рыбина действительно болела чем-то? Алеша плачет, он не хочет ни есть, ни пить. Женя плачет тоже. Они сидят на диване, обнявшись и всхлипывая, и Женя машинально трогает мальчику лоб. Лоб этот теплый, но не горячий.

– Давай градусник поставим?

Алеша покорно поднимает руку, привык уже. Температура нормальная.

– Читать будем? Какую тебе книжку читать?

За окнами давно стемнело. Алеша умыт, напоен молоком и переодет в чистую пижаму. Нос промыт и закапан каплями, горло выполоскано. Он уже не плачет, а читает про хоббитов. Женя так и не прибралась, тесто осталось в морозильнике. В девять часов Алеша уже спокойно спит и дышит ровно и глубоко. Женя укрывает его поплотнее одеялом, гасит ночник и вдруг понимает, что должен был прийти Геннадий Палыч. Алеша даже не вспомнил. Женя тоже как-то закрутилась, а теперь уже и звонить поздно – Манечка спит. Женя пьет на кухне чай с молоком первый раз за день и доедает сметанную булку. Пусть она толстая и не занимается собой, пусть в шкафу мама опять не сможет найти полотенце. Пусть стакан молочный и стакан чайный остались стоять в комнате на табурете. Не приехал Геннадий Палыч. И не позвонил. Пусть, в конце концов, рыба сдохла! Рыба сдохла, но всё успела, успела главное желание выполнить. Температура нормальная, нос дышит, хрипов нет.

А рыбок завтра новых купят, она видела в том же магазине синих петушков в другом аквариуме. Они будут у них просто рыбки, без всяких желаний.

Вариант нормы

Понедельник на работе – тяжелый день, все поступившие за выходные острые больные должны быть с анализами. Дома к вечеру силы есть только на то, чтобы приготовить самое простенькое и свалиться. Аркаша придет только часов в девять, когда всё простенькое уже остыло. У него два денежных урока практически за городом.

Я жду его на кухне, каждые полчаса зажигая газ под сковородкой – поддерживаю огонь в очаге и держу шкуру мамонта над входом в пещеру чуть отогнутой. Пусть он издалека чувствует мое ожидание. Я, кажется, знаю об этих уроках всё. Девочка шести лет – капризная, с такой же капризной и настырной бабушкой. Бабушка рвется присутствовать, отвлекает. Аркаша тоже нервничает и отвлекается, у него падают ноты, мягкие хозяйские тапочки застревают между педалями пианино. Выставить бабушку в другую комнату, чтобы не мешала, у него не хватает духа. Девочка мне представляется толстенькой и курносой, с мелкими белыми кудряшками. Часом позже – другой урок, совсем уже взрослый мальчик, старшеклассник, готовится к конкурсу. Десять раз меняли репертуар и всё еще в поиске. Аркаша едет с пересадкой на двух автобусах, в пути продолжая выстукивать на поручне задней площадки недоступные мне пассажи. До моего спального района он добирается как выжатый лимон. И лицо его действительно будто кто-то взял невидимой рукой и сжал, опустив уголки рта, заломал складки худых щек и утрировал скулы.

Сейчас пришел и кинулся в ванную, как всегда, отмывать въевшийся за неделю кошачий запах. У него квартира в ветхом фонде, АГВ, плохой напор. У меня – обычная «панелька», второй этаж, включай воду, какую хочешь, хоть кипяток. Аркаша целый час медитирует в ванной – отдыхает.

Я рада, что он пришел. И я кричу ему из кухни в шум воды:

– Я так рада, что ты пришел!

Кричу не очень громко. Вода рушится на дно ванны.

– А? Что ты говоришь?

Падает на пол что-то пластмассовое, а потом сразу что-то железное. Я включаю газ и опять ставлю сковородку.

Я так рада…

Я часто говорю с ним, пока он в ванной. Говорю, пока он не слышит, скорее не ему и не с ним, а просто пробую, как все эти слова будут звучать в моем исполнении.

Я люблю тебя!

Я люблю тебя?

Я люблю тебя.

Он не слышит, не знает правды. Он многого обо мне не знает. Мы два года вместе, он просто приходит пару раз в неделю. Я говорю, что соскучилась, ждала. Он под защитой дверной филенки и грохота струи. Ничего не подозревает. Роняет бритву и баллончик с пеной, ищет полотенце. Мы садимся ужинать под абажур, купленный мной. На мою клеенку в красную вишню и на мой диванчик, выдуманный из старого сундука. Он у меня в гостях.

– Нина, каким можно полотенцем? – водопад обрывается, мой старый кран издает короткую журчащую трель и в финале роняет несколько гулких капель.

– Любым, можно любым! – Скрипит мокрая ступня о дно ванны, и опять что-то падает глухо и сдавленно, видимо, задел локтем вешалку.

Иногда он приезжает на субботу и воскресенье, от меня ходит по ученикам. Расписание у него в толстом потрепанном блокноте, с множеством вставленных и вклеенных листков. Блокнот обычно перед уходом падает в прихожей, и мы елозим по ковру, пытаясь собрать его содержимое воедино. Я немножко ворчу, он оправдывается. После обеда Аркаша спит на диване, или читает, или разбирает ноты («жаль, у тебя нет инструмента»), а я пеку мой фирменный пирог из слоеного теста или варю его любимый рассольник. Кручусь по хозяйству и чувствую спиной, как Аркаша живет в соседней комнате. Дышит, кашляет, шмыгает носом, в очередной раз что-то роняет. В такие дни мне кажется, что у нас семья. Я ловлю себя на том, что, стоя у плиты, глупо улыбаюсь сама себе. А потом Аркаша уезжает домой, возвращается мама, перемещая меня сразу из семьи воображаемой в семью реальную. Только иногда поздно вечером, когда мама уже ушла к себе и легла, я продолжаю играть в прежнюю игру. Воображаю, что Аркаша здесь, со мной. Я в кухне – он в комнате спит, и нельзя шуметь. Или он в ванной, а я несу ему чистое полотенце. И позже – я уже легла, а он пошел попить воды. Тогда я двигаюсь к стене и жду. Однажды мама громко позвала меня к телефону. Я в этот момент пекла блины, увлеклась и вся целиком была в игре. «Тихо, ты чего так кричишь, Аркаша спит!» – «Кто спит?» Хорошо, что мама у меня слегка недослышивает, тем более у нее в комнате работал телевизор. «Никто, никто, мама, сейчас подойду…»