Приют Одиннадцати - Вячеслав Ракитянский

— К чему вы клоните, доктор?

— К тому, что ничего этого не наблюдается.

— Я спал, разве нет?

— Это не то. Это обусловлено обычной усталостью. Я говорю о сонливости иного характера…

— И?

— Вы либо симулируете, что вряд ли, либо… — доктор снова замялся и поправил очки.

— Либо что?

— Нетипичные, довольно редкие симптомы… Я бы попросил вас задержаться в клинике. Скажем так, мне ваш случай интересен. Я бы хотел…

Манфред внезапно вспомнил о пиковой восьмёрке. Она представилась ему оплотом и защитой. Он сможет. У него хватит сил справиться со всем самостоятельно. Без помощи врачей и прочих помощников, включая Ракеша. Манфред решил, что сам разберётся и с гипоксией, и с амнезией. Ещё не хватало, чтобы на нём изучали «интересные случаи».

— Могу вас разочаровать, — сказал он. — Я уже кое-что вспомнил.

— Неужели?

— Ну да, имя… Меня зовут Манфред Фишер. Приятно познакомиться, герр доктор.

Герберт рассеянно пожал протянутую руку. Манфреду даже показалось, что Хейтель действительно разочарован.

Не поймёшь их, врачей этих. Казалось бы, радуйся, если больной пошёл на поправку, память у него восстанавливается. Так нет, интересный клинический случай ему важнее чужого здоровья. «Нужно успокоить старика», — подумал парень.

— Не переживайте вы так.

— Да я, собственно… — растерялся эскулап, но Манфред не дал ему договорить.

— Память моя не восстановилась, герр доктор. Полчаса назад у меня был посетитель… Школьный приятель. Он обо всем и рассказал. Так что…

— Странно. Дежурная сестра сообщает мне обо всех посетителях. Должна сообщать, по крайней мере. Чёрт знает что… Когда, вы говорите? Посетитель когда был?

— С полчаса назад примерно. Как раз сестра мне и сообщила. У неё и спросите. Худая такая… Она при мне связывалась с регистратурой. Так что там насчёт выписки, герр Хейтель? Могу я получить обратно свои вещи? Я хотел бы сегодня же покинуть клинику, а рассчитаться могу прямо сейчас.

— Мне кажется, что вам лучше остаться до завтрашнего утра. А там посмотрим. Об оплате не переживайте. Земельный комитет и транспортники взяли на себя все расходы. Вина водителя, так что платы не нужно.

— Довольно любезно с их стороны.

Доктор Хейтель вышел из палаты и спустился на первый этаж. Прошёл к прозрачной стойке регистратуры. Вид у него был достаточно грозный, поэтому молоденькая сестра, ещё издали заметив доктора, поднялась со стула. Подойдя ближе, Хейтель обрушил на несчастную накопившееся раздражение.

— Где дежурная сестра? Вы же знаете правила! Какого дьявола вы тут все делаете?! Почему не доложили о посетителе в двести сороковую? Я вас спрашиваю!

Девушка залилась румянцем и показала рукой куда-то за спину доктора. Хейтель развернулся. В их сторону шла та самая сестра, которая днём сообщила Манфреду о посетителе. Держалась она при этом невозмутимо и самоуверенно. Эта самоуверенность особенно раздражала Хейтеля. Но на этот раз это ей с рук не сойдёт. Он открыл было рот, чтобы повторить свою тираду, но сестра его опередила.

— Я не успела вам сообщить, доктор. Посетитель только что поднялся наверх. Я пыталась найти вас, а потом мне нужно было в ординаторскую и в сто двадцать седьмую…

— Как это — только что? Какой посетитель?

— Из полицейского управления. Минут пять назад. Пришёл, показал удостоверение… Пациентом, мол, полиция интересуется.

— Полиция? А тот? Тот, который днём приходил? О нём почему не доложили?

— Днём никого не было, доктор.

Дежурная сестра перегнулась через стойку и взяла журнал регистрации. Пролистала несколько страниц и, остановившись на одной, показала запись Хейтелю. Доктор уставился на строчки поверх очков. Сестра ещё раз переспросила врача:

— В котором часу? Днём, вы говорите? Не было никого в двести сороковую… Вот, посмотрите.

— Чёрт знает что такое! — в сердцах бросил доктор Хейтель, развернулся и направился по коридору.

Полицейский поднялся в лифте на третий этаж клиники, вышел в фойе и прислушался. Вечерний обход уже закончился, поэтому никого из персонала на верхних этажах, скорее всего, не было.

Мужчина медленно пошёл по коридору, рассматривая таблички на дверях и стараясь ступать как можно тише. Остановился перед закрытой дверью с надписью «Ординаторская», достал из кармана связку отмычек и меньше минуты возился с замком. Когда механизм замка сработал, полицейский спрятал связку в карман и скрылся за дверью. Включил свет, осмотрелся и удовлетворённо хмыкнул. Всё, что ему необходимо, находится здесь, в этой комнате.

Полицейский открыл стеклянный шкаф и достал с полки металлический судок. Вытащил из кармана небольшую склянку с жидкостью, встряхнул. Прищурившись, посмотрел через неё на потолочный светильник. Освободив от упаковки одноразовый шприц, мужчина набрал в него жидкость из склянки и положил в судок.

Полицейскую фуражку и китель он поменял на зелёный врачебный халат и такого же цвета шапочку. Взял в руки судок, вышел в коридор и направился к палате под номером двести сорок.

Глава 2

СССР, Северный Кавказ, Пятигорск. Сентябрь 1939 года.

Анна с самого утра почувствовала лёгкое недомогание. Отказалась от завтрака, в обед поклевала немного, а к вечеру её рвало. Появившиеся ещё год назад симптомы то затихали, то с новой силой скручивали в агонии её исхудавшее тело.

— Прямо не рвота, а гуща кофейная, — полушёпотом сказала Зинаида.

Старушка дотронулась рябой рукой до плеча зятя. Тот сидел за столом, как был, — в форме. Даже не переоделся с дороги.

Облокотился на стол и спрятал лицо в ладони. Видать, слёзы скрывал, только плечи слегка подрагивали. Любил Анну. Четвёртый год как женат, а всё одно — ни дня без неё прожить не мог. И она перед ним, как барвинок, стелилась, да вот только не оказалась такой же живучей.

— Может, за фельдшером послать? — тихо спросила тёща, хотя и знала, что это бесполезно.

Все предыдущие разы тот шумно входил, кидал куда попало своё драповое пальто, смеялся, говорил, что ничего страшного, мол, всё проходит, пройдёт и это. Не прошло. Становилось всё хуже и страшнее. Анна чахла, кожа её сделалась жёлто-синюшной, как у курицы, а вокруг глаз как будто синильником вымазано. Алексей и в Москву, и в Ригу её возил осенью, да всё без толку. Ничего не помогало. Иной раз полегчает Анне, так вся родня сразу вспоминает слова местного фельдшера Козлова. «Пройдёт и это», — говорили друг другу. Может, и вправду пройдёт? Порою слова обладают удивительной способностью. Они успокаивают и лечат. Но только в том случае, если человек сам верит в их силу. Если же веры нет, то дела идут всё хуже и хуже, и те же самые слова, что окрыляли и давали надежду, начинают раздражать. Последние месяцы никто в семье уже не пытался приободрить Анну, да и ей самой не хотелось слушать пускай и сладкую, но ложь. Всё чаще она оставалась один на один со своей болезнью.