Вавилон восставший - Тим Лахай

Снова раздался кудахчущий смех Мафусаила.

— Ну что ж, Мерфи, сегодня мне удалось вас по-настоящему зацепить. Вы не устоите против такого соблазна. Я это знаю. Попытаетесь добыть сокровище. А на сей раз… хе-хе-хе… за свое любопытство вы наверняка поплатитесь жизнью.

Мерфи бросил взгляд на нож, который по-прежнему держал в руке. Искушение было велико, затем профессор все-таки передумал, сложил нож и сунул его в карман.

— Да вы настоящий бойскаут, Мерфи! Будете сражаться по справедливости?

Мерфи покачал головой, приближаясь к стойке, ближе других расположенной к барахтающемуся в сетке льву.

— Нет, Мафусаил, не совсем, но я как-нибудь переживу это. Если уж выбирать из вас двоих, то я, конечно, сегодня вечером предпочел бы прикончить тебя, хоть проклятая зверюга и заставила меня попотеть. Впрочем, это не остановит меня в тот момент, когда я смогу воспользоваться ее слабостью.

Он поднял тяжелый мешок с песком, которым закреплялась ближайшая стойка. Чтобы поднять такую тяжесть, требовались обе руки; от боли в окровавленном плече Мерфи даже вскрикнул и чуть не выронил мешок себе на ноги. Ему все-таки удалось подтащить мешок к тому месту, где лев пытался выпутаться из хитросплетения канатов, опутавших ему лапы.

— Тебе явно будет больнее, чем мне, — пробурчал Мерфи и опустил мешок на голову льва.

Лев рухнул на пол.

Чтобы удостовериться в собственной безопасности, Мерфи дождался, пока оглушенный зверь сделает несколько неглубоких вдохов, и медленно потянулся к кожаному ошейнику, на котором висел красный футляр. Затаив дыхание, он сорвал футляр со львиной гривы.

Мерфи держал в руках свою награду — очень легкую; невольно даже подумалось, что футляр пуст.

— Что в нем, Мафусаил? Надеюсь, не сигара? Поначалу Мафусаил ничего не ответил. Затем металлическая дверь распахнулась.

— Вы победили, Мерфи, а теперь убирайтесь. Насладитесь трофеем на досуге. Мне хочется сказать три очень важные вещи, ведь победитель заслуживает определенного уважения. Во-первых, как я уже говорил, эта вещичка и в самом деле очень опасна.

— Опасна в том смысле, что украдена?

— О, не имеет значения, каким образом она мне досталась. Так же как и в случае с остальными призами, которые вы получили от меня, можете не опасаться погони разгневанного владельца. Но есть кто-то другой, кто захочет добраться до вас, как только выяснит, что вы обладаете ею. Я не знаю, кто это и почему он (или они) так заинтересован в этой вещи, зато умею заметать следы. Тем не менее, я получил определенную информацию: есть некто, кому очень хочется завладеть этой вещицей, и он ни перед чем не остановится — да-да, именно так, ни перед чем.

— Завладеть этой вещицей? Что здесь лежит?

— А это как раз второе, что я хотел сказать. В футляре нет самого приза. Там ключ к нему. А что значит, ключ и что представляет собой ваша нынешняя награда — догадывайтесь сами. Мне почему-то кажется, что вы принадлежите к небольшой горстке обитателей нашей планеты, способных разгадать такую загадку. Я также могу сказать, что, если вам действительно удастся ее разгадать, это будет самая главная находка вашей жизни. Если, конечно, доживете до того времени.

— Но Даниил… Приз имеет какое-то отношение к Даниилу?

Мерфи начинал терять терпение.

— А это третье, что я собирался сказать, и последнее. Связь может показаться не столь уж очевидной, но, клянусь, она существует, и разгадка тайны сделает вас царем над всем вашим драгоценным кружком библеистов. Гарантирую. А теперь убирайтесь!

— Но, Мафусаил, ты не можешь оставить меня в подобной неизвестности. Что это такое?

— Могу и оставляю, Мерфи. Я проиграл и чувствую себя как любой проигравший.

Поморщившись, Мерфи бросил еще один взгляд на свое окровавленное плечо и направился к двери, крепко сжимая в руке футляр.

— Ну что ж, прощай, безумный простофиля! И спасибо за развлечение.

Когда Мерфи уже находился в дверях, Мафусаил рявкнул ему вслед:

— Мерфи, не слишком-то увлекайтесь своим библейским героизмом! С тем, что у вас в руках, будьте предельно осторожны. Если вам все-таки суждено погибнуть, я бы предпочел, чтобы это произошло в ходе одного из наших маленьких испытаний, и не хочу никому отдавать честь стать вашим убийцей.

Мерфи глянул в сторону возвышения.

— Ты неисправимо сентиментален, Мафусаил. Спасибо за предупреждение, но счет на данный момент таков: у христиан — одно очко, у львов — ноль.

2

Вавилон, 604 год до Рождества Христова

Вопль пронзил ночь Вавилона подобно вою громадного зверя в предсмертной муке. Он пронесся по каменным коридорам и был слышен даже за стенами дворца на залитой лунным светом рыночной площади и в запутанном лабиринте улочек, где ночевали нищие. Птицы на берегах большой реки тревожными голосами откликнулись на крик, а потом стаями поднялись над великим городом.

За воплем последовала тишина, показавшаяся еще более зловещей.

А затем метания, судорожные телодвижения, закатывание глаз, слезы — и все из-за немыслимо страшного сновидения. Жуткий неземной пейзаж, клубящийся хаос, образы и звуки из тех пределов, где обитает душа, находясь между сном и пробуждением.

Повелитель самой могущественной державы на земле был бессилен противостоять напору враждебных сил на его собственную душу.

Дюжина стражников, крепких молодцов, с громким топотом неслась по каменным плитам дворца, выкрикивая приказы. Свет от наспех зажженных факелов освещал до смерти перепуганные лица под шлемами гвардейцев, сновавших по дворцу в поисках той опасности, которую они не сумели предвидеть.

С обнаженными мечами ворвались стражники в опочивальню царя, взглядом ища блеск или тень от кинжала убийцы. Среди теней опочивальни не было тени убийцы, однако облегчения никто из них не почувствовал, так как каждый предпочел бы лицом к лицу столкнуться с самым страшным заговорщиком, нежели увидеть распростертое безжизненное тело властелина.

Навуходоносор, повелитель вавилонской империи, победитель египетской армии под Кархемишем, покоритель Иерусалима, уже несколько раз разрушавший великий город, царь, чье имя рождало ужас в самых отважных сердцах, сидел на огромной кровати из черного дерева, широко открыв глаза, с подергивающейся от страха челюстью и со смертельно бледным лицом. Подушки на постели были влажны от царственного пота.

— Мой повелитель!

Ариох, начальник царской стражи, сделал шаг по направлению к царю, прекрасно зная, что излишнее приближение к владыке может повлечь смерть. И все-таки он хотел убедиться. На теле царя нет никаких следов от оружия, и убийца не смог бы так быстро убежать. Значит, царь отравлен? Дыхание государя было неровным, он судорожно прижимал руку к сердцу. Однако производил впечатление скорее человека, чем-то сильно потрясенного, нежели испытывающего боль. Если бы царь был отравлен, то сейчас бился бы в конвульсиях, прижимая руки к животу.

Немного придя в себя и зная, что нужно как-то успокоить людей, все еще пребывающих в панике, стражник терпеливо ждал.

— Сон.

Это был шепот царя. Привычный гром, вдруг ставший не более чем веянием ветерка.

— Сон, мой повелитель?

Глаза Ариоха сузились. Даже сон может быть опасен. Насланный умелым чародеем, знатоком черной магии, сон способен убить не хуже клинка.

— Прости меня, повелитель. Что за сон? — Царь повернулся, чтобы взглянуть на него.

— Бесспорно, ужасный сон, — поспешно добавил стражник.

Царь закрыл глаза, словно пытаясь припомнить забытое имя или лицо давно умершего друга.

— Нет, — произнес он наконец. Голос царя возвысился до почти привычных интонаций, когда он схватил со столика глиняный кувшин с вином и в ярости швырнул его на пол. — Я не могу сказать. Я ничего не помню!

— Говорите!

Глядя на стоявших перед ним людей, царь сжимал подлокотники золотого трона, впиваясь пальцами в искусно вырезанные головы львов.

Люди эти являли собой странное зрелище. Два мрачноглазых халдея с обритыми головами и совсем голые, если не считать полотняной набедренной повязки и священных амулетов на шее. Чернокожий нубиец со шкурой леопарда на худых плечах. Египтянин, чье простое белое одеяние из хлопка оттенялось густо подведенными черной краской глазами. И вавилонянин, жрец Мардука Насылателя Чумы собственной персоной.

Приказ царя гласил: «Приведите ко мне самых великих магов. Соберите их со всех концов Вавилона, ибо душа моя стенает. Я должен узнать, что значит мой сон».

Маги стояли полукругом у подножия царского трона, и на лицах их сверкал пот, пот ужаса перед царским гневом.

И царь возопил еще раз:

— Говорите же, грязные псы, или, клянусь, ваши жалкие потроха станут пищей шакалов еще до захода солнца!

У магов не было оснований сомневаться в правдивости его слов. Со времени того страшного сна царь ни о чем другом не мог и думать. Его ночи превратились в мучительную агонию бессонных метаний, а дни заполнились бесплодными попытками вспомнить хоть крошечный фрагмент сна.