Конь ветра - Илья Сергеевич Елисеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Степан Михайлович в двух ипостасях говорил, что ничего такого не было. В тот день в сельсовет никто не приезжал, тем более по каким-то дурацким делам с какими-то художниками, которых и вовсе в Малом Табате не водилось никогда. А если бы и приезжал, то Степан Михайлович не выходил на работу по причине общего недомогания, чему есть свидетельство жены, соседа, Евгения Алексеевича Сумароцкого 1968 года рождения, зашедшего одолжить бензопилу и его старшего сына Игната Евгеньевича Сумароцкого, 1990 года рождения.
Мария Михайловна в тот день и час пребывала на хуторе у сестры, где за шелушением кедровых орехов для заварки особо вкусного рецепта травяного чая, отметила, что в Малых Табатах жили два Михаила, которые были очень похожи, но являлись разными людьми. Её и Степку часто считали родственниками, причем осуществлявших столь скоропалительные выводы не останавливало даже очевидное различие в наследственности индивидов — мальчик был натуральный, беловолосый и голубоглазый блондин, а она происходила из семьи откомандированных по службе бурятских офицеров связи. Впрочем, они дружили, как и их отцы. Единственным свидетелем, который мог представить хоть сколько-нибудь существенные доказательства, была собака Дуня. Она заметила, как с неба на место, где стояла машина, упал лист бумаги. Дуня живо метнулась к объекту и, сходу проглотив его, радостно вильнула хвостом и убежала. Между тем, в окружении орлов и гербов на бумаге было написано следующее:
«…18 января 1623 года. Зойдль нервно сжал рукоять обнаженного палаша и высунулся из-за дерева. Крепкая подошва высоких ботфорт промерзла насквозь, обжигая ноги даже сквозь толстые вязаные чулки. Предрассветная мгла бескрайней, снежной страны прятала его, скрывала в своих объятьях, и сильно затрудняла наблюдение. По тракту скоро проедет гонец с депешей от проклятых Габсбургов. Французский король щедро заплатил за то, чтобы письмо никогда не попало в руки русского царя. Интересно, кто этот посланец, пробирающийся с замотанным шарфом лицом через вьюги, лед и тьму? Хоть бы не из Аугсбурга. Зойдль, вот уже 20 лет в наемниках, не любил убивать земляков. Впрочем, контракт есть контракт. Где-то за спиной всхрапнули кони, звякнула упряжь. В засаде пятеро, все наготове. Хоть бы гонец ехал шагом… Металл клинка тускло переливался, отражая снег. Зачем он достал клинок? Надо убрать обратно в ножны, ведь как он сядет с оружием в руке на коня? Проклятое напряжение, проклятый снег, проклятые Габсбурги…
18 октября 1824 года. Шоплен в сотый раз поправляет чепец, выглядывает в окно кареты. Лондон в это время года пахнет влагой и дымом. Еще немного, и город проснется, загудит и ударит в камень мостовых сотней ног, поднимется гвалт и крик, заспешит рабочий люд. Но пока тихо, и это хорошо. Мария Шоплен исчезнет из города под покровом предрассветного сумрака, пропадет навсегда и станет свободной — стылое брачное ложе, годы рядом с немощным стариком, чопорный холод семьи, продавшей Марию за какие-то бумажки — все уйдет под скрип снастей и шум волн. Свобода! Новый свет. Корабль отплывает на рассвете, и там никто не её не найдет. Мария Шоплен будет жить как захочет — она уже живет как хочет, ведь в такт её мыслям перекатываются драгоценные камушки в кошельке за вырезом лифа. Супруг приобрел температуру, соответствующую своему темпераменту, а поместье поменяло хозяина. Шоплен вздохнула и задернула шторку. Еще немного ожидания, и вот он — новый мир!
Потом они недолго пробыли пленными воинами племени Мбага, чья эбеновая кожа расчерчена шрамами во славу духа крокодила, их первопредка. Гнусные, слабые, жидкокровные прибрежные крысы подло напали на них под покровом ночи, связали сетями и заковали в колодки. Воины днями шли, а в темноте пытались сбросить ярмо и убить крыс. Затем, под шум большой воды, их заперли в огромной лодке, и люди с белыми лицами зло смеялись и заставляли их танцевать. Воины танцевали им танец ненависти и боли, танец грядущей мести и звали духов, чтобы те сокрушили их оковы. В одну ночь Крокодил догнал большую лодку в обличье бури и перекусил её пополам. Захлебываясь соленой водой, воины смеялись от счастья.
Дата. Время. Печать, подпись, расшифровка.»
Глава 3
Шоплен встал с мраморной скамьи и подошел к столу секретаря. В коридоре не было никого, кроме него и журналиста, вдумчиво разглядывавшего красный ковер. С улицы гудели машины, мертвенно мерцала реклама через легкие хлопья снега. На город опускалась зима, приглушавшая звуки своим одеялом. Редактор улыбнулся. Ему нравилась постновогодняя Москва, только просыпавшаяся от разгула затянувшихся выходных. Именно такой она и запомнилась, когда с женой они возвращались из отпуска — пересадки на международных рейсах никто не отменял, а им в последний момент поменяли самолет. Пришлось поневоле пробиваться через застывшую столицу из одного аэропорта в другой. Тогда Шоплен и проникся духом затихающего праздника, разглядывая город из окна такси.
Погрузившись в воспоминания, редактор не сразу осознал, что секретаря не будет еще очень долго. Посередине стола возвышалась фоторамка с подписанным убористым почерком отличницы листком в середине: «Уважаемые посетители! Приносим извинения за оказанные неудобства! Ввиду сложившейся чрезвычайной ситуации все сотрудники министерства отбыли на внеочередное пленарное заседание. По завершении заседания мы обязательно вернемся и рассмотрим все заявления в порядке живой очереди».
На край рамки была прилеплена написанная мелким четким почерком майора внутренних дел (почему-то это было кристально ясно) записка «Курить можно. Пепельница на столе, урна в конце коридора. Там же тумбочка — берите чай, кофе. Кулер за углом рядом с урной. Просьба не мусорить! Нарушители будут отправлены в конец очереди». Шоплен хмыкнул и почесал голову. Свобода нравов на государевой службе ему положительно нравилась. Пока он доставал сигарету, Зойдль завершил созерцание ковра и подал голос.
— И сколько нам еще ждать? — журналист возвел очи горе. — Мне кажется, что я должен быть в совершенно ином месте, но вот я
