Кузнец (СИ) - Бляхер Леонид Ефимович

Когда с трудом сосредоточил взгляд, всплыла еще чья-то непонятная, но уже молодая физиономия какого-то мужика в наряде реконструктора. Темновато, но видно, что скулы широкие – видимо, где-то в предках татары побывали. Нос прямой. Борода такая, как сейчас модно – типа, я сегодня вместо щетки. Шапка какая-то нелепая вроде матерчатого колпака, обшитого по низу мехом. Я с трудом приподнялся, оперся на локти. В глазах опять поплыло.

– Онушко, живой! Ох, брат, думали уже насмерть тебя хозяин помял!

Какой еще Онушко? Онушка. А, – сообразил я, – уменьшительное от Онуфрий. Почему-то вспомнилось студенческое: «Отец Онуфрий, обходя окрестности Онежского озера, обнаружил обнаженную Ольгу». При чем здесь Онуфрий? Тем более, что не помню, что там дальше с ним и Ольгой было. Бред какой-то.

– Мужик, ты кто? – выдавил я из себя.

– Какой я тебе мужик, Онуфрий? – обиделась физиономия. – Я – поверстанный казак, как и ты. Макар я.

Яснее не стало. Почему-то я Онуфрий? Какой-то Макар, который поверстанный казак, как и я. Ох, блин. Похоже не на нормальную больничку, а на психованный дом. Гады, где я?

Эх, судьба моя злодейка… Как ни крути, а невезучий я, да и парни со мной. Жили мы в стольном городе Тобольске. Здесь и государев наместник, и главная таможня, чтоб людишки государеву казну из Сибири не растаскивали, подати платили. Кто из Руси в Сибирь едет или обратно на Русь возвращается – все через Тобольск едут. И потому здесь столица Сибири. Есть здесь и служки разные, и дьяки с подьячими. Есть стрельцы и солдаты. Но главная сила – казаки. Вот я казак. И родитель мой казаком служил. Только преставился он. Ну, я уже своим домом жил. Службу служил. Караваны торговые и государевы сопровождал. А как вольное время выдастся, ездили с дружками моими охотиться или на какой еще промысел.

Вот как-то шли мы с ними лесной дорогой. Конными шли. А тут – какие-то людишки непонятные, тоже конные, одеты в добрые брони. «Посторонись, голытьба!» – кричат. Один так прямо кнутом на меня замахнулся. На меня! На казака! Друг мой, Алешка, кнут тот поймал, да как дернет! Тот, который в брони, наземь и рухнул. Его дружки на нас набросились, только ведь и мы не лыком шиты! Один Онушка чего стоит. Огромный, что твой медведь. А Алеша не гляди, что ростом не вышел – ловок, как рысь лесная. Побили мы их. Кого насмерть, а кого так, попужали. Бежали они, аж пятки сверкали. В добычу досталась пара броней добрых да серебряных алтын несколько горстей. Едем довольные: и казака имя доброе отстояли, и хабар хороший забрали.

Не успели мы до дома доехать, как стрельцы нас в оборот взяли – дескать, мы на государева гонца напали. Посадили нас в холодную избу. Приходил от воеводы важный дьяк, долго кричал и грозился. А мы только молчим. Ведь все наврал тот посланник. А вера ему, а не нам. Вечером зашел наш сотник, сын боярский Никодим Нилыч. Знаю, говорит, ребятки, что вины вашей тут нету, только шум большой идет. Собирайтесь-ка вы в город Енисейск. Бумаги я на вас выправил. Поживите там. Голому собраться – только подпоясаться.

Долго ли, нет ли, а прибыли мы в город Енисейск. Тоже большой город, торговля там великая. Но и там задержаться не вышло. Что тут сделаешь? Чужие мы, защиты ни в ком не имеем. Отправили нас с другими казаками в Илимский острог на волоке. В тот поход шли тяжело. Енисей-река на пороги богата, на стремнины. То смотри, чтобы в воду со струга не свалиться, то тащи на себе лодку по земле мимо порога. Хорошо, что с казаками еще местных людишек отправили – инородцев, что государю присягнули. Почти два месяца шли. Три раза пришлось каких-то татей из пищали пугануть, а раз настоящая сеча вышла. Но, слава Богу, добрались мы до суши. И опять не ладно.

Дорогой усмотрел мой дружок в зарослях хозяина, пошел к нему. Тот во весь рост встал – и на него. Онушка оружье свое поднял – думали, сейчас он его и приложит, будет медвежатина на ужин. А ружье-то возьми и не выстрели! Сломалось. Тот видит, что от хозяина уже не убежать, а наши на помощь не успевают, схватил нож и сам кинулся. Прирезал медведя. Только уж очень его хозяин помял. Как подбежали, уже чуть дышал, потом и вовсе в беспамятство впал. Прасковья, жена нашего десятника, его каким-то маслом смазала, наговор какой-то проговорила. Только лучше не стало: лежит Онуфрий, глаза открыты, а сам ничего не видит. Мечется. Потом и вовсе как бревно какое упал. Я все время рядом на телеге ехал. Думал, может пить попросит или что. Только он лежал и все. Потом вроде в чувство пришел, только оно так показалось. Слова стал кричать чужие, срамные, будто бес в него вселился. Я как мог его успокаивал. Говорю: это, дружок твой, Макар! А он ничего не слышит, что-то пустое шепчет. «Где мы?» – спрашивает. Все, думаю, отходит. Теряю я верного дружка…

Я приподнялся на телеге и попытался хоть как-то понять, что происходит. В глазах все плыло.

– Мы где? – выдавил я, пытаясь сфокусировать взгляд на этом Макаре.

– Как где? – не понял тот. – На волоке. Скоро до Илимского острога доберемся.

Объяснил яснее некуда, ага. Где мы? В корзине воздушного шара, как в анекдоте. И как я попал из Хабаровска на Илим? Да еще на какой-то волок… Так, стоп! Волок. Это такое пространство между двумя реками, которое нужно проходить по суше. Это я помню. А вот почему я Онуфрий, если я Андрей, понять труднее.

– Нас из Енисейска переводят в Илим-острог, – опять заговорила физиономия. – Ты с хозяином, с медведем схватился. Пока дорезал его, он тебя и помял. Думали уже преставился без покаяния.

Вот это песня! Что-то я с каждым словом все меньше понимаю. Итак, я казак, причем поверстанный. То есть, лицо официальное, получающее жалование, хлебное довольствие и оружие из воеводской казны. Еду я из Енисейска, местного «столичного» центра, в Илимский острог. От оторопи у меня даже голова болеть перестала. Так, надо все обдумать. Стоит взять тайм-аут. Как там физиономия представилась? Макар? Пусть так. Поиграем в реконструктора.

– Не сердись, Макарша, – уже намеренно прохрипел я, – не помню ничего. Шум один в ушах стоит.

Это я немного загнул. Боль к тому моменту стала отступать. Да и в голове прояснилось. Правда, понятнее не стало. Я лежал в телеге, на куче шкур, мягких и вонючих. Виднелся деревянный борт. Точно, вон чья-то спина торчит. Похоже, что женская. Здоровенная тетка что-то непонятное бубнила себе под нос. Копыта лошадиные слышны. Только не так, как по асфальту, а как по земле. Колеса скрипят. Видимо, смазывали их давненько. Итак, я лежу в телеге, а телега едет по какому-то волоку. При этом я казак, которого подрал медведь. А зовут меня, чтобы всем было весело, Онуфрием. Бред? Мимо проплывали какие-то огромные сосны, загораживая обзор. Временами телегу встряхивало на очередной яме. Мои ребра при этом явно получали подтверждение, что под нами не немецкий автобан. Не, мне срочно нужен тайм-аут. Тем более, что меня же медведь задрал. Ага. Мой собеседник, похоже, поверил в мою амнезию, будто даже обрадовался чему-то. Помог мне улечься удобнее, дал попить какую-то гадость.

– Не сержусь я, Онуша. Мы ж с тобой дружки. Ты побудь тут пока. Скоро ночевка, а там и до острога доберемся. Ты лежи. Я пойду подсоблю нашим.

Макар соскочил с телеги, а я откинулся на шкуры и закрыл глаза. Подумать не вышло. Попросту заснул. Во сне очутился не на телеге, не в нормальном Хабаровске, а на непонятной поляне в еще более непонятной тайге. Посреди поляны высилось какое-то невероятное дерево. То есть, видел я только ствол, который уходил вверх и терялся в небесах. Оттуда, сверху, пробивались неуверенные солнечные лучи. Внезапно услышал какой-то звук. Опять передо мной стоял старик. Только теперь я осознал, что старик огромный. Выше меня головы на две. Внешне он был типичный тунгус или эвенк. Круглое лицо, раскосые глаза. Все это обрамляли седые волосы, без какого-то подобия прически. Он стоял молча, но я услышал и понял.

– Ну вот и встретились мы с тобой, лягушонок, – проговорил старик, рассматривая меня с ног до головы, словно диковинку.