Наследники - Евгений Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Офицер льстиво продолжал:
— Мы так много о вас наслышаны. Право, осчастливьте нашу милую компанию…
Он ласково взял Демидова под локоток и шутя потянул его:
— Ну идемте же, сударь…
Прокофий не устоял против соблазна и подумал: «И впрямь, отчего же не пойти и не повеселиться часок?»
Ротмистр провел Демидова в небольшую горницу, утопавшую в клубах дыма. За столом сидели изрядно подвыпившие офицеры, с ними двое статских. Один из них — согбенный старик с напудренной головой, в шитом разноцветными шелками атласном камзоле. Он сидел, опустив на грудь голову. Второй — высокий, костистый, с лошадиной челюстью и наглыми глазами — метал карты. Взгляд Прокофия Акинфиевича упал на длинные жадные руки банкомета. Они жили своей особой жизнью: необыкновенно подвижные пальцы напоминали липкие щупальца страшного морского животного. Они дрожали, сплетались, тянулись к золоту, лежавшему горкой на зеленом поле стола. Взор Демидова скользнул от этих червеобразных пальцев на запятнанный бархатный кафтан банкомета, рваные кружева и грязное жабо.
Банкомет выжидательно уставился в вошедшего Прокофия Акинфиевича.
— Прикажете карту? — бойко спросил он.
— Ах, сударь! — засуетился вдруг благообразный старичок, но тут же осекся под злым взглядом ротмистра.
— Садитесь, сударь! — пригласил ротмистр.
Не успел Демидов и глазом моргнуть, как перед ним мягко легли три карты. Он поставил десять червонцев…
— Ваша взяла! — послышался из клубов табачного дыма голос банкомета, и червонцы придвинулись к Прокофию. В сердце шевельнулась жадность. Демидов бережно сложил червонцы в столбик и вновь взял карту.
— Ваша взяла! — вновь раздался скрипучий голос банкомета, и опять золотые придвинулись к Прокофию.
— О, вам везет, сударь! — прохрипел густым басом ротмистр. — Счастливы в карты, несчастны в любви, — засмеялся он с хрипотцой, смех его походил на шипение старинных ржавых часов, собирающихся отбивать время.
— Ах, сударь!.. — снова вздохнул старичок и осекся.
— Замолчи! — прикрикнул на него ротмистр.
Демидов не замечал ни многозначительных взглядов, ни вздохов старичка: он весь ушел в созерцание длинных пальцев банкомета. На указательном каплей крови дрожал рубин. Партнеры молча выкладывали золотые. У Демидова раздувались ноздри, дрожали руки. Весь он скрытно трепетал в страшном внутреннем напряжении. Глаза его сверкали. Необузданная страсть овладела им. Казалось, все тело, душа слились в одном ненасытном желании: золота! золота!..
Офицеры приумолкли, в комнате наступила тишина. Старичок поднял голову и потянулся к столу. Перед заводчиком лежала груда золота.
— Сударь, немедленно прекратите игру! — воскликнул старик, но сразу же притих.
— Молчать! Это нечестно! — заревел ротмистр.
— На все! — сказал Демидов и грудью навалился на край стола, готовясь принять новый поток золота. Банкомет, озабоченно наморщив лоб, крикнул:
— Дана!..
Это был лишь короткий миг. Казалось, кровь замерла в жилах, все напряглось в невероятном ожидании. Пальцы Демидова рванулись было вперед…
— Бита, сударь! — равнодушно закончил банкомет, и его зеленые глаза хищника сузились в щелочки.
Прокофий Акинфиевич утер капельки пота, выступившие на лбу. Словно ветер смахнул прочь золотой листопад…
Но жадность цепко держала Демидова. Он вынул туго набитый кошель и звенящей струей высыпал все дорожные деньги.
— Не везет в любви, зато повезет в картах! — бодрясь, сказал он. — На все…
Офицеры многозначительно переглянулись. Ротмистр воскликнул:
— Что вы делаете, сударь? Счастье повернулось к вам спиной. Ставьте семпелями…
Банкомет закусил зубами чубук, зажег трубку, пустил волнистый клуб дыма.
— На все! — повторил глухо банкомет и метнул…
Прокофий Акинфиевич не мог уследить за движениями его рук. Сердце сжалось. Глубокая тишина снова повисла в комнате. Старичок, не шевелясь, тянулся глазами к столу.
Демидов открыл карты, и все завертелось в его глазах.
— Бита, сударь, — спокойно сказал банкомет, безжалостной рукой он придвинул к себе червонцы.
— Ставьте, сударь, будем отыгрываться! — предложил ротмистр.
— Я все поставил! — упавшим голосом признался Прокофий Акинфиевич. — Разрешите в долг!
— О нет! Мы в долг не играем, — строго сказал ротмистр. — Желаете, сударь, испить бокал пунша? Осушите и идите спать!..
Офицер повернулся спиной к Демидову; звеня шпорами, он вышел из горницы.
— Все-с, сударь, игра окончена! — резким голосом проскрипел банкомет и обволокся синим табачным туманом.
— Ах, сударь, я говорил вам! — вздохнул старичок. — И я так же оказался несчастен…
Прокофий не слышал его. Он встал и, пошатываясь, побрел в коридор.
Пройдя в свой жарко натопленный номер, он, не раздеваясь, бросился на кровать. Но как ни старался он забыться, ворочался, зарывался в подушки, — беспокоила тревожная мысль: «Как же я без денег доберусь до Санкт-Петербурга?..»
Утром к нему в номер постучался хозяин трактира, учтивый седобородый купчина. Он поклонился постояльцу и, обежав зорким взглядом горницу, озабоченно спросил:
— Как спалось, господин хороший?
Пожелтевший, осунувшийся Демидов сидел на кровати, поджав ноги. Молчал.
— Неужто плохо? — строго посмотрел на него трактирщик. Отвернувшись к окну, он соболезнующе вздохнул: — Эх, сударь, впусте обеспокоились. Это всегда бывает после неосторожества. Рассчитаемся как-нибудь.
— Кто же мне даст в долг? Уж не ты ли, борода? — желчно спросил Прокофий.
— Что вы, помилуй бог! — истово перекрестился купчина. — Николи процентщиком не был, господин хороший!
Он помолчал, помялся. Осенний рассвет лениво заползал в комнату. И без того серое лицо постояльца теперь казалось землистым. Красногрудый снегирь, как огонек, на мгновение вспыхнул на подоконнике и отлетел.
— Холодить стало. К зиме… — поеживаясь, медлительно сказал купец и прошептал вдруг: — Тут старушка одна обретается. Она под расписочку выдаст. Желаете, выручу, сударь, позову?..
Прокофий встрепенулся, ожил. На душе стало веселее.
— Хошь черта зови, но выручай, борода!
— Сей минут! — услужливо отозвался купчина и поспешно вышел…
Старенькая подслеповатая процентщица неслышно переступила порог и выжидательно разглядывала Демидова.
— Ты что, кикимора? Откуда взялась? Ростовщица? — накинулся на нее Прокофий.
— Помилуй бог, батюшка, николи ростовщицей не была. Прослышала от Ивана Дмитриевича о твоем горюшке. Помочь собралась, — смиренно прошептала она. Ее хитрые глазки обшарили заводчика.
— Две тысячи червонцев надо, баушка! Дашь мне? — деловито спросил он.
— Ох, много! Ох, многоватенько, батюшка! — заохала старушонка.
— А может, найдешь, баушка? — не отступал Демидов.
— Милый ты мой, желанный, уж поищу… Может, и добуду…
Она низенько кланялась. В темном платье и платочке, старушонка походила на галку. От ветхого платьица, от всей старушки пахло смолкой, еле уловимой Затхлостью. Глядя на ее немощную, сгорбленную, жалкую фигурку, Прокофий спросил:
— Сколь процента возьмешь?
Старушка построжала, подумала малость.
— Ох, и не знаю, сказать как! Не от меня ведется. Баш на баш, батюшка! — елейно отозвалась она.
— Это что же — рубль на рубль! — ахнул Демидов.
— Это уж как водится, батюшка! Она, копеечка, ныне дорога. Коли бежит по рукам — подружку ведет!
Прокофий Акинфиевич заметался по номеру. Ярость овладела им. Тряхнуть бы старую! Но он сдержался, сказал ей зло:
— Ты что же, старая хрычовка, обираешь меня?
— Что ты, миленький! — удивленно уставилась в него ростовщица. — Чего тебя обирать? Гол, поди, как сокол. Расписочку только и возьму. А придет ли к тебе наследство, один бог ведает…
«Ведьма! — мысленно выругался Демидов. — Все знает, все обдумала!»
Он кружил по комнате, закинув руки за спину, перебирая пальцами. Полы халата развевались. Старушонка тихонько уселась в креслице.
— Ну что ж, решай, сынок!
Прокофий Акинфиевич остановился перед ней, крикнул:
— Чего расселась, тащи деньги! Согласен!
— Вот и договорились, милый! — радостно отозвалась процентщица и заторопилась за обещанным…
На другой день, на заре, Демидов на тройке помчался к заставе. Задувал сиверко. Черная грязь обратилась в каменные глыбы, коляска подпрыгивала на мерзлых кочках.
— Гляди-кось, что за ночь сотворилось! Так за Тверью, чего доброго, зимушка настигнет, — обернулся к Прокофию ямщик и, блеснув крепкими зубами, выкрикнул: — Ой, гоже будет! Пошли, господи, санный путь! Эй вы, залетные! — Он взмахнул кнутом.
Золотые маковки московских церквей остались позади, когда у загородного тихого погоста тройка нагнала одинокие дроги с гробом. Над черной кущей голых берез с криком кружило воронье.