Адская ловушка - Морис Леблан

— Никого… Соседей, наверно, нет дома… Так что время у нас есть… Ах, Люпэн, ты уже смеялся… Габриэль, давай нож!

— Он в моей комнате.

— Принеси!

Габриэль торопливо удалился. Вдова топала ногами от бешенства.

— Я дала клятву!.. Ты подохнешь, проклятый!.. Я поклялась Дюгривалю, и каждое утро, каждый вечер повторяла клятву. Я повторяю ее — на коленях, да, на коленях перед Богом, который меня слышит. Отомстить за мертвого — мое право! Ах… Ну да, Люпэн, ты больше не смеешься… Силы ада, ты кажется, боишься. Он боится! Я вижу это по его глазам! Габриэль, детка, подойди!.. Погляди в его глаза! Он дрожит! Давай нож, я воткну его ему в сердце!.. Пока дрожь у него не прошла!.. Ах ты, трус! Скорее, скорее, Габриэль, давай нож!

— Не могу его найти, — объявил молодой человек, прибежавший в полной растерянности. — В моей комнате его нет. Не могу ничего понять!

— Тем лучше! — крикнула вдова, словно обезумев, — тем лучше! Я сделаю это руками!

Она схватила Люпэна за глотку и стала судорожно душить его, всеми десятью пальцами, изо всех сил, душить насмерть. Люпэн захрипел и обмяк. Он действительно погиб.

Вдруг донесся грохот со стороны окна. Одно из стекол разлетелось на осколки.

— Что? Что там? — пролепетала вдова, выпрямляясь. Габриэль, еще более бледный, чем обычно, проговорил:

— Не знаю… не знаю…

— Кто бы это мог? — повторяла вдова.

Она не смела пошевелиться в ожидании дальнейшего. И что особенно повергало ее в ужас, — что на полу, вокруг них, не было видно никакого метательного снаряда, тогда как стекло очевидно разбилось под ударом достаточно тяжелого и крупного предмета, несомненно — камня. Минуту спустя она принялась искать — под кроватью, под комодом.

— Ничего нет, — сказала вдова наконец.

— Нет, — повторил за ней племянник, который тоже искал. Тогда она продолжала, опустившись на стул:

— Я боюсь… Нет больше сил… Добей его…

— Я тоже боюсь…

— И все-таки, все-таки… — бормотала она, — надо это сделать, я дала клятву…

В последнем усилии она возвратилась к Люпэну и охватила его шею скрюченными пальцами. Но тот, всматривавшийся в ее бледное лицо, отчетливо чувствовал, что у нее не хватит уже сил на убийство. Он становился для нее священным, неприкосновенным. Таинственная сила защищала его от всех нападений, сила, которая три раза спасала уже его необъяснимым образом и которая найдет еще, чем уберечь его от смерти.

Она тихо сказала Люпэну:

— До чего же ты должен меня презирать!

— Ей-Богу, нет. На твоем месте я бы умер от страха.

— Гадина! Воображаешь, что тебе подают помощь… Что твои друзья близко? Это невозможно, негодяй!

— Я знаю. Не они меня защищают… Никто меня не защищает…

— Тогда в чем дело?

— Тогда, как ни крути, пришло в действие что-то странное, фантастическое, чудесное, что пугает тебя до колик, добрая женщина.

— Проклятый!.. Скоро ты перестанешь скалиться!

— И буду тем удивлен.

— Погоди ж у меня!

Она подумала еще и спросила племянника:

— Что бы ты посоветовал?

— Привяжи снова его руку и уйдем отсюда, — ответил тот. Роковые слова! Это значило приговорить Люпэна к самой страшной смерти, к смерти от голода.

— Нет, — отозвалась вдова. — Он может найти еще спасительную соломинку. Есть кое-что получше.

Она сняла телефонную трубку. Получив контакт, попросила:

— Номер 822—48, пожалуйста. И несколько мгновений спустя:

— Алло… служба Сюрте?.. Господин главный инспектор Ганимар у себя?.. Не раньше двадцати минут? Очень жаль!.. В конце концов… Когда он появится, передайте ему следующее от имени мадам Дюгриваль… Да-да, мадам Никола Дюгриваль… Передайте — пусть приезжает ко мне. Он откроет дверь моего зеркального шкафа, и, открыв ее, увидит, что шкаф прикрывает выход из моей комнаты в другие две. В одной из них лежит крепко связанный мужчина. Это вор, убийца Дюгриваля. Вы мне не верите? Поставьте в известность господина Ганимара, уж он-то мне поверит. Ах, чуть не забыла имя преступника. Это Арсен Люпэн.

Не добавив ни слова, она повесила трубку.

— Дело сделано, Люпэн. В сущности, такая месть нравится мне не меньше. Уж посмеюсь я досыта, следя за дебатами дела Люпэна! Ты идешь, Габриэль?

— Да, тетушка.

— Прощай, Люпэн, мы вряд ли еще увидимся, так как уезжаем за границу. Обещаю прислать тебе на каторгу конфеты.

— Шоколаду, матушка, лучше шоколаду. Мы съедим его вместе.

— Прощай!

— До свидания!

Вдова с племянником удалилась, оставив Люпэна, прикованного к койке.

Он пошевелил сразу свободной рукой, пытаясь высвободиться. Но тут же понял, что не сумеет ни разорвать, ни развязать стальной проволоки, которой был связан. Обессиленный высокой температурой и тяжкими испытаниями, чего мог он добиться в течение двадцати или тридцати минут, которые, вероятно, оставались до прибытия Ганимара?

Он не рассчитывал более и на друзей. Если в этот день трижды избежал верной смерти, это следовало приписать, очевидно, счастливым случайностям, но не чьему-то своевременному вмешательству. Его друзья не довольствовались бы столь невероятными сюрпризами: они просто освободили бы его.

Нет, надо было проститься с любыми надеждами. Ганимар был уже, наверно, в пути. Ганимар найдет его на этом месте. Это неизбежно. Это уже — свершившийся факт.

И перспектива этой встречи угнетала его невероятно. Он слышал уже издевки старинного приятеля. Представлял себе взрывы смеха, которыми завтра будет встречена невероятная новость. Если бы его арестовали в разгар действия, так сказать — на поле битвы, внушительным отрядом противников, пускай! Но быть задержанным, схваченным, скорее — подобранным вот так, при таких обстоятельствах, — это было действительно чересчур нелепо. Люпэн, столько раз ставивший в смешное положение других, прекрасно понимал, как унизительна была для него развязка в деле Дюгриваль, каким смешным будет он казаться всем после того, как дал себя поймать в адской ловушке вдовы и в итоге всего был «подан» полиции как блюдо, приготовленное из хорошенько поджаренной и искусно приправленной дичины.

— Чертова вдова! — проворчал он. — Лучше бы она просто перерезала мне глотку!

Он прислушался. В соседней комнате раздались чьи-то шаги. Ганимар? Нет, как бы он ни спешил, инспектор не мог еще оказаться на месте. Ганимар не стал бы действовать таким образом, не открыл бы дверь так осторожно, как сделал неизвестный посетитель. Лю-пэну вспомнились три чудесных вмешательства, которьм был обязан жизнью. Могло ли случиться, чтобы действительно существовал кто-то, кто защитил его от вдовы, кто хочет помочь ему еще раз? Если так, кто же это?

Не видимый еще Люпэном, незнакомец наклонился за спинкой койки. Люпэн услышал, как звенят плоскогубцы, снимавшие стальные путы. Вначале высвободилась грудь, потом — руки, наконец — ноги. Чей-то голос сказал:

— Одевайтесь.

Совсем ослабевший, он приподнялся в ту минуту, когда неизвестный выпрямился.

— Кто Вы такой? — прошептал он. — Кто Вы?

Чувство бесконечного удивления охватило его. Рядом с ним стояла женщина в черном платье, с головой, покрытой кружевом, частично скрывавшим лицо. И женщина, насколько он мог судить, молодая, элегантная и стройная.

— Кто Вы такая? — повторил он.

— Надо уходить, — сказала женщина, — время не ждет.

— Если бы я мог! — ответил Люпэн, после отчаянной, но напрасной попытки. — У меня нет сил подняться.

— Выпейте вот это.

Она налила в чашку молока, и в тот момент, когда протягивала сосуд, кружева раздвинулись, открыв лицо.

— Ты! Это ты! — пробормотал он. — Вы — здесь? Вы были?.. Он с изумлением рассматривал женщину, черты которой представляли такое разительное сходство с лицом Габриэля, чье лицо, правильное и нежное, было так же бледно, а губы сложены с тем же жестким, неприятным выражением. Сестра не могла бы быть столь похожей на брата. Это было, несомненно, то же самое существо. И, ни минуты не думая, что Габриэль мог бы скрываться под женской одеждой, Люпэн, наоборот, проникся убеждением, что перед ним была женщина, а юноша, преследовавший его своей ненавистью и ударивший кинжалом, в действительности был женщиной. Ради удобства в своем ремесле супруги Дюгриваль приучили ее к мужскому платью.

— Вы… Вы… — повторял. — Кто бы мог подумать…

Она вылила в чашку содержимое небольшого пузырька.

— Выпейте вот это, — велела она. — Это — сердечное.

Он заколебался, подумав об отраве.

— Это я Вас спасла, — напомнила она.

— Правда, правда, — кивнул он. — Это Вы извлекли пули?.

— Да.

— И спрятали нож.

— Вот он, в моем кармане.

— И вы разбили стекло, когда Ваша тетка меня душила?

— Я, тем самым пресс-папье которое лежало на столе. Я выбросила его на улицу.

— Но зачем? Зачем?

— Выпейте.

— Вы не хотели, чтобы я умер? Но зачем тогда ударили меня вначале?