Длиной в неизвестность - Вокари Ли

этого случая Тору больше не видел Юмэ во снах, но признавался себе, что иногда тосковал по их разговорам. Ночи снова светились яркими цветами, пятна рябили перед глазами, а утро встречало свежестью. Он снова стал рисовать, теперь не попадаясь матери на глаза. Отец удивительным для Тору образом мог не замечать разложенных у него на столе кистей и игнорировать иногда остающиеся на лице пятна краски.

В один из вечеров Тору пришлось нарисовать почти полноценный пейзаж: краска разлилась на ковёр, оставив на нём не смывающееся, до безобразного огромное пятно. Тору так боялся вновь столкнуться с вопросами матери, что предпочёл на опережение заняться чем-то полезным. Так его коллекция пополнилась ещё одной работой: на взгляд Тору, скучным и унылым изображением искусственной природы.

— Ты всё-таки такой талантливый, — вздохнула мать, наткнувшись на картину, — а за ковёр даже не думай переживать, ерунда. Ой, хоть в рамку вешай, — продолжила она, разглядывая сморщенный лист, — или мы так и сделаем?

— Пусть лучше у меня полежит, — ответил Тору. За посредственный рисунок ему было стыдно.

— Среди твоего хлама? — подведённые черным брови матери недовольно взлетели вверх, Тору проводил их, как взмывающую в небо стаю птиц. — Как же ты так себя не уважаешь? Талантливый парень, а можешь остаться в дураках из-за своей скромности — японскую кровь не вымоешь даже заслуженной похвалой. Ладно, как скажешь. Но зря ты упрямишься.

— Спасибо, мам.

Тору на секунду представил, как мать проводит гостей в зал и невзначай кивает в сторону пейзажа: «Это мой сын нарисовал. Конечно, это всё заслуга Ясуо, Тору очень повезло с отцом». По коже побежали мурашки, а спину скрутило нечитаемым отвращением.

В ночь после разговора с матерью Тору долго не мог заснуть. Перед глазами то и дело появлялись горящие листы бумаги: краски пейзажа съедались языками пламени и осыпались на испачканный ковёр безжизненным пеплом. Сердце колотилось в груди, будто бешеное: хаотично билось о рёбра и не давало спокойно дышать. Вдохи выходили короткими, выдохи — рваными и срывающимися, из-за чего у Тору закружилась голова. Погрязшие в темноте предметы запрыгали перед глазами, руки и ноги потяжелели, покрылись колючими мурашками и почти потеряли чувствительность. В ужасе, объятый мыслями о смерти, Тору вскочил с кровати и принялся метаться по комнате из стороны в сторону, больше всего надеясь, что звук шагов не разбудит чутко спящую мать. Если она зайдёт в комнату и увидит его униженным перед лицом смерти, это будет худший из возможных концов. Никогда раньше смерть не казалась Тору настолько могущественной; долгое время он относился к ней, как к неизбежному недоразумению и помехе, встроенной в мироздание для избавления от вдруг сбившихся с истинного пути душ. Тору не считал себя сбившимся с пути, поэтому скорый конец воспринимался им как обидная несправедливость, с которой придётся смириться. Осознание своей беспомощности перед возможностью чувствовать, как сердце заходится в агонии, а ноги не слушаются из-за напряжения, причиняло так много душевной боли и страдания, что Тору казалось, будто он вот-вот захлебнётся в избытке эмоций. Изо всех сил он пытался вынырнуть, вдохнуть поглубже, но лёгкие наполнялись едкой водой, от которой не было спасения. Перспектива быть утопленным внутри самого себя вдруг показалась ему благородной.

Тору хватался за мебель, ища в ней спасительную опору, молил по помощи всё: от занавесок до пролетевшей за окном ночной птицы. Он никогда не сможет переродиться, если мать будет провожать его в новую жизнь и если её тёплая рука будет последним, к чему он прикоснётся. Даже с присутствием отца смириться было бы проще. Лучше бы это был он. Лучше бы не было никого, только столпившиеся над домом звёзды, решившие посмотреть прощальный танец неудавшегося художника.

Тору почувствовал, как схватился за руку смерти. И, ощутив на щеках её ледяное дыхание, вдруг понял, что страх стал отступать. Сердцебиение начало замедляться, пот больше не стекал по спине, руки стали дрожать крупнее, отпуская скопившееся напряжение. Комната стала привычно серой, плакат улыбался со стены.

Смерть вышла за дверь или спустилась по оконной раме — Тору было неважно. Он шумно упал лицом в подушку и вымученно простонал.

Постараться заснуть. Сон. Во сне его никто не заберёт, а если смерти будет суждено случиться, то она навсегда оставит его среди красочных изображений и никогда не позволит матери прикоснуться к остывающему телу.

Тору не заметил, как сведённые усталостью мышцы расслабились, и он погрузился в сон.

Комната. Его встретила всё та же полупустая комната. В этот раз она не вызвала у него ни настороженности, ни испуга. Он прошёлся по её периметру увереннее, чем наступал на татами в собственном доме. Подойдя вплотную к матовому стеклу, он дотронулся до него: поверхность была тёплой, на пальцах оставалась мелкая крошка твёрдой пыли. На чём держалась эта массивная конструкция? В стене не было никаких отверстий, через которые стекло могло бы выдвигаться внутрь комнаты. Не было и поддерживающих его в воздухе крючков.

Если тот сон был порождением подсознания, то почему сейчас ничего не изменилось? Тору хорошо помнил этот вид: та же покачивающаяся лампочка, то же стекло, те же стены — от форм до тончайших оттенков. Отличие было одно, но оно сразу перетянуло на себя внимание: в этот раз в комнате не было Юмэ.

Обстановка не пугала неизвестностью, рядом не было никого постороннего, способного сделать что-то непредсказуемое. Тору почувствовал себя спокойнее, сел на пол, прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Возможно ли заснуть, если уже спишь? Как бы ощущался сон во сне? Он смело предавался размышлениям, но вдруг распахнул глаза: стекло вздрогнуло и за ним показался знакомый силуэт. Юмэ вновь сумел его напугать. Тору приятно взбодрился и рефлекторно одёрнул ворот ночной одежды — при посторонних хотелось выглядеть соответствующе.

— Спишь? — на мгновение Тору показалось, что его английский стал чище.

— А во сне можно спать?

— В этом сне можно всё, — уверенно сказал Юмэ, — ну почти. А чего ты напряжённый такой? Я за стеклом, тронуть или побить тебя не смогу.

— Лучше расскажи про сон во сне, — отмахнулся Тору. Ему вновь начало казаться, что Юмэ не был исключительно образом подсознания, а рассказывать о себе незнакомцам из жуткой комнаты не хотелось.

— Вообще-то, я тебя ждал, — нарочито обиженно сказал Юмэ, — как невежливо.

— Извини, — ответил Тору. — Так всё же?

— Да ну тебя, — силуэт махнул рукой и зашагал из стороны в сторону, — хочешь правила? Можно и спать. А вот есть и пить нельзя, наверное. Ну я не пробовал, во всяком случае.